Рыбари и виноградари

Одноклассницам он нравился — возможно, помогали магические способности. Изучение прекрасного пола затянулось и вместе с ним поступило в физтех. Там в одном из залов висел портрет его деда. Как здорово, если бы и его портрет красовался рядом! Хорошо быть секретным физиком, академиком и гордостью государства, пользоваться любовью партии, правительства и нежных дам. Листая учебник Льва Ландау, он поставил задачу потеснить уважаемого научного мэтра с пьедестала главного ловеласа среди учёных.
Институт пролетал незаметно. Максим учился хорошо, почти не прикладывая к этому усилий. На первом курсе уже отлично справлялся с самыми сложными пуговицами женского гардероба. И слыл авторитетом у своих многочисленных последователей в студенческой среде. Хотя большинство единомышленников к этой теме добавляли серьёзные исследования сочетаемости различных спиртных напитков. Особенно тщательно изучался коктейль из смеси портвейна и пива.
Преподаватели, в свою очередь, стремились завладеть сердцами студентов. Их томила идея привить тягу к знаниям, наполнить лохматые головы чудесными идеями, смелыми теориями и выпустить в мир, ожидающий пополнения гениев. На лекциях декан с упоением излагал озарения, посещавшие его ночами. Но большинство дремало, в глубине спящей души стыдясь своего несовершенства. Трудно внимать великому, если лёг под утро. Конфликт интересов постепенно сглаживался взаимным привыканием. Затем наступила фаза привязанности, сменившаяся со временем тихой любовью. Студенты и не догадывались, что при финальном распределении глаза суровых профессоров будут блестеть нечаянной слезой.
К последнему курсу Максим понял, что изучение женщин более-менее завершено. Тайны ушли одна за другой, загадки нашли ответы. Параллельно закончил штудирование Библии и решил взяться за «Бхагавадгиту» и Коран. Тут, словно по волшебству, подвернулась секта, называвшаяся «Кружком изотерических исследований», под руководством крепкого мужчины, похожего на Карла Маркса из-за бурной растительности, окружающей горящие расчётливым безумием глаза. В эзотерическом кружке он впервые увидел стопку затёртых машинописных листов высотою в метр, на первом из которых было написано непонятное слово «Зогар». Максима захватил текст в силу его абсолютной непостижимости и загадочности. Он читал с восторгом, упиваясь полным непониманием сущности происходящего. Это было круто.
«Братьев» в секте было мало. В основном «сёстры» — разведённые оккультные барышни в возрасте тридцати пяти — сорока лет, которые с восторгом восприняли появление Максима. От них он познал поэзию Серебряного века:
 Ангелы опальные,
 Светлые, печальные,
 Блеска погребальные
 Тающих свечей; —
 Грустные, безбольные
 Звоны колокольные,
 Отзвуки невольные,
 Отсветы лучей; —
 Взоры полусонные,
 Нежные, влюблённые,
 Дымкой окаймлённые
 Тонкие черты; —
 То мои несмелые,
 То воздушно-белые,
 Сладко-онемелые,
 Лёгкие цветы.
К поэзии прилагался изысканный тантрический секс и лёгкая гонорея.
К счастью, у мамы нашлась хорошая подруга, известный врач, специализировавшаяся по любовным недугам.
«Студент без триппера — что корабль без шкипера», — жизнерадостно сообщила она, всаживая болезненный укол в ягодицу.
 
«Изнемогает плоть моя…» — со стоном изрёк Максим, разглядывая своего поникшего «отца тысяч».
Когда он учился на последнем курсе, всех арестовали — и «Карла Маркса», и оккультных дам, и Максима. Следователем оказался весёлый молодой человек, который с ходу предложил парню два варианта. Первый — заниматься духовным просветлением сидя в тюрьме. Второй, предложенный из уважения к его заслуженному деду, — сотрудничать с органами.
Максим испытывал чувство унижения от того, что испугался не на шутку.
Этот развязный тип, сидевший напротив, был так уверен в своей прозорливости и считал себя столь невероятно умным… Трудно было придумать что-нибудь более нелепое, чем грубая вербовка человека, который всю жизнь готовил себя к секретной работе.
От сознания неуместности происходящего было досадно до крайности. Совсем не так он представлял себе вступление в ряды защитников государства. Где фанфары и хвалебные речи? Где скупые слёзы восхищения родителей? Где зависть друзей?
Следователь принял его размышления за сомнения и принялся с юмором описывать детали тантрических секс-практик, принятых в тюрьме.
Но Максим уже не боялся. Он молча подписал предложенный документ. Не хотелось расстраивать следователя, но он запомнил его фамилию, и когда-нибудь растопчет весельчака. Максим не чувствовал себя злопамятным, просто память хорошая, да злой в папу. «От смеха болит сердце», — говаривал мудрый царь Соломон. Наверное, про тех, кто смеялся не над клоунами, а над царями и магами.
Институт он закончил с красным дипломом и без судимости.
В результате был направлен в секретный НИИ. Работа оказалась скучной, а неприятнее всего были частые командировки на отдалённые полигоны, где осуществлялись испытания новой техники.
Там была лишь тусклая пустота. Нет, сначала военные заводы казались кипящими деятельностью людскими муравейниками. Кумачовые транспаранты, улыбчивый директор, сверкающая новой краской техника, увлечённые своей работой энтузиасты. Но через несколько часов вдруг становилось ясно, что всё на самом деле не так.
В детстве они с дедом ездили смотреть Бородинскую панораму. В первый момент мальчику показалось, что они оказались в поле, где кипит сражение. Максим крепко схватил за руку деда, чтобы не потеряться. Но затем стало понятно, что на самом деле они стоят в совсем небольшом зале, а люди, пушки, лошади и даже само поле с далёким лесом — лишь рисунок на картоне. А потом они прошли за кулисы. Там была лишь серая стена, уходящая по кругу, пыльные деревянные подпорки и много грязных проводов.
— Такова наша реальность, — сказал дед загадочную фразу.
В командировках Максиму показалось, что он понял эти слова.
Каким-то другим зрением он видел, что промышленные гиганты — лишь заброшенные свалки с грудой металлолома. Цветные краски давно сбежали из этих унылых мест, и мир мерещился одноцветным. Всё казалось плоским и нарисованным карандашом. Жизнь отсутствовала. Во рту ощущался сухой вкус пыльного картона. Эта бесцветная атмосфера высасывала силу. Тела людей таяли, будто их стирали ластиком, и чудилось, что он один, а все давно ушли по случаю затянувшегося на годы обеденного перерыва. В пустых цехах что-то гулко ухало и шумело. Монотонно вращались огромные колёса — возможно, их просто забыли выключить. Где-то струилась вода. Казалось, что вокруг суровый потусторонний ландшафт, всплывший из тяжёлого сна. Звуки, хотя и были громкими, усыпляли, а точнее, не будили. Хотелось зябко перевернуться на другой бок и плотнее закутаться в одеяло.
Туземец-проводник с лицом директора вёл московскую комиссию по цехам и монотонной скороговоркой вещал о трудовых былинных подвигах. Чудилось, как от стенда «Ударники производства» беззвучно отделялись призраки передовиков. Они убегали куда-то вдаль, наверное, чтобы догнать и перегнать Запад и победить время, превратив «пятилетку» в три года. А может, просто убегали…