Рыбари и виноградари

За стеной невнятно слышались безнадёжные стоны, и зубовный скрежет мающихся душ, и плач аккомпанирующей им гитары.
— Самодеятельность репетирует… — объяснял директор. — Гордость района!
Максиму казалось, что он существует в крохотном лучике света, который отбрасывает его тело, затерянное в этом тусклом мире. Там, куда падал отблеск, карандашный рисунок раскрашивался, и вновь казалось, что завод живой. Но за пределами света царила тьма.
«Что-то неладное творится с моей страной, — ловил он неожиданную мысль. — Словно исчезла некая одушевляющая энергия, подпитывающая реальность. „Дух Святой“ ушёл», — вдруг подумал он, и от этой мысли стало страшно. Колесо крутилось, но белка давно умерла.
Максим чувствовал себя усталым. Огонёк, живущий внутри него, требовал подпитки, словно костёр — свежих дров. Тогда он говорил, что «отойдёт на минутку», и быстро шёл в сторону высокого бетонного забора, покрытого рядами колючей проволоки, свешивающейся вниз, словно оплывающие свечи на картинах Дали. В заборе зияли многочисленные дыры. Максим выбирал ту, где сновало меньше потусторонних теней. Задержав взгляд, он видел, что это рабочие, растаскивающие что-то с территории завода, словно трудолюбивые муравьи. Их лица были серьёзны и сосредоточены, они искренне считали, что день, когда ничего не украдено, прожит зря.
Он протискивался в узкий лаз, стараясь не зацепиться за торчащую ржавую арматуру. Снаружи мир вновь вспыхивал красками.
«Может быть, это со мной что-то не в порядке?» — вновь появлялась странная мысль.
За забором млела под солнцем берёзовая роща с зелёной бархатной и тёплой травой, неторопливо текла речка.
Как приятно было вновь чувствовать жизнь, просыпаясь от кошмарного сна! Странно, но при этом он всегда начинал безудержно зевать. Челюсти сводило, мышцы шеи ныли, как перетруженные верёвки. Он ложился на высоком берегу, уставившись в бездну неба. С облаками лениво проплывали мысли: «Бездна — это то, что не имеет дна. Не имеет… Нищий… Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное». Тело автономно всасывало энергию с жадностью комара, выбравшегося из недр пылесоса, куда его коварно затянули.
Через час, повинуясь долгу, он вновь пролезал в дыру забора, возвращаясь в туманное сновидение.
Цех по-прежнему был пуст. Своих не наблюдалось, словно он вернулся на поле боя, а фронт ушёл. Но Максим знал, куда идти. В конце тёмного тоннеля-коридора всегда светилось окошко парткома. Там заседал штаб. Ведь запуск новой техники редко удавался с первого раза. Аккуратно прикрыв за собой дверь, Максим садился на свободное место, наливал в заботливо подвинутый стакан шипучий «Боржоми». Казалось, его отсутствия не замечали, словно он был тенью. «Может быть, и другие тоже находятся в этом жутком потустороннем состоянии», — думал он. Совещание шло по раз и навсегда заведённому сценарию:
— Наказать! Партбилет на стол!
— Виноват. Я докладывал. Смежники подвели. Пётр Степаныч в курсе…
— Строго наказать!
— Всё будет исправлено немедленно…
— А что скажет наша наука?
— М-м-м-м-м-м-м-м, это если не интерполировать… — мямлил заведующий центральной лабораторией. Остатки волос на его голове сиротливо жались друг к другу, пытаясь прикрыть расползающуюся плешь.
— А если… полировать?
— М-м-м-м-м-м-м-м, в среднем…
— Понятно. Когда исправите?
— Завтра.
Прибегали чудо-молодцы, в основном говорившие на старославянском и поэтому старавшиеся молчать.
— Справитесь до завтра?
— Ето. Будем стараться! Ага…
— В ночную смену чтоб пахали.
— Дык… На…
— На?!
— На!!!
Через пару дней происходил повторный запуск. Если что-то опять не ладилось, начинался очередной «разбор полётов». Иногда ситуация растягивалась на неделю-другую. Момент счастья наступал, когда можно было поставить подпись под актом успешной приёмки, выпить сто грамм и ехать домой. Каждую поездку Максим мечтал, чтобы испытания скорее закончились.
 
Однако и в Москве он стал замечать, что мир вокруг потихонечку терял яркость, угасал, съёживался и тускнел. Максим даже сходил к окулисту, проверил зрение. Всё было нормально, но реальность вокруг продолжала обесцвечиваться. Отдельные люди стали уже совсем серыми, но многие ещё держались. Вокруг цветных людей существовали островки ярких красок. Поэтому в институте одни помещения казались раскрашенными, там кипела работа. Но всё больше становилось серых комнат, где уныло двигались безликие тени сотрудников, которым было неинтересно вкалывать, говорить и даже жить.
Серые зоны Максим обходил стороной, поскольку чувствовал, что те выкачивают энергию. С каждым днём их становилось больше.
Одной из ярких цветных зон был вроде бы обычный кабинет недалеко от парткома. На двери отсутствовала табличка. Повинуясь подписанному в студенческие годы грозному обязательству, Максим регулярно раз в неделю открывал неприметную дверь. Там обитал капитан КГБ, товарищ Снегирёв. Его внешность соответствовала фамилии. Среднего роста, подвижный и плотный, рано лысеющий шатен с красноватой пушистой грудкой, выглядывающей из вечно расстёгнутых верхних пуговиц рубашки. Крохотный нос не был приплюснутым, а острым клювиком выделялся на округлом лице с яркими весёлыми глазами. На его плечи зачастую была накинута лёгкая тёмно-синяя куртка, концы которой свисали словно сложенные крылья. Тогда Максиму казалось, что в кабинете хозяйничает симпатичный снегирь, который угощал гостя вкусным чаем с ванильными сухариками. Капитан знал сотни анекдотов и умело вставлял их в беседу, отчего та превращалась в дружеский весёлый стёб. Практически юмористическую программу. От этого всё происходящее казалось несерьёзным.
Нет, не так представлял Максим работу суперагента. Не хватало многозначительных долгих взглядов, сдержанных слов, фотографий, пришпиленных к чёрной доске. Даже карты мира с разноцветными флажками не наблюдалось.
Капитан ни разу не приговорил хриплым полушёпотом: «В Сингапуре собираются главари преступных синдикатов. На острове Пхукет тебя ждёт яхта с радисткой Кэт…».
Максим был согласен поменять Сингапур на Ялту, а волнующую азиатку Кэт в бикини — на крашеную блондинку Катю в глухом чешском купальнике. Но даже этого не предлагалось.
Хотя в целом жаловаться было грех. Со Снегирёвым было весело, пусть мир и спасал кто-то другой.
Однажды далёкий океанский бриз донёс в эти заурядные встречи своё слабое дуновение:
— Мир надо спасать, — пряча улыбку, сказал капитан практически хрипловатым полушёпотом. Видя удивлённые глаза Максима, пояснил: — Ракетную установку «Мир», имею в виду. Ерунда какая-то творится в вашем заведении. Новая техника с блеском проходит испытания. Кое-кто получает ордена. Но при первых же боевых учениях выясняется, что всё работает не совсем так, как ожидалось. Ракеты непредсказуемо летят в разные стороны… Из окружения выходить удобно, но в остальных случаях — не очень…
Максим оторопело молчал.
А капитан Снегирёв продолжал:
— Тут простые граждане звонили в ракетную часть. Темпераментно кричали в трубку: «Мы насчёт школы!!!» — «Вы не туда попали», — вежливо отвечали военные. «Это вы не туда попали!» — резонно возмущались люди.
Максим улыбнулся.
— Реальная история. Хорошо, в школе никого не было. Только сторож погиб, — невесело закончил капитан, отхлебнув горячего чаю.
— Я-то что могу сделать? На испытаниях же действительно всё работает нормально. Может, кто-то портит аппаратуру после? Шпион? — потрясённый масштабом задачи, Максим был готов немедленно приступить к выполнению операции.
Капитан цепко взглянул исподлобья.
— Может, и шпион, а скорее, электроника хреновая. После первого раза вылетает. Говорят, раньше вместо всей электроники будильник ставили. Надёжно работало. Вот я и хочу твоё мнение. Где у ваших установок слабые места. Наверняка какую-нибудь микросхему делает, гад, не помыв руки, с мечтой о перекуре. Найди, Максим, врага. А мы уж скрасим суке досуг, — проникновенно закончил товарищ Снегирёв.