Не надо печалиться, вся жизнь впереди! (сборник)
Потом телезрителям были предложены другие фильмы, другие репортажи. Уже озвученные. Устало и опустошенно отвечал на вопросы журналистов хирург местного госпиталя. Делал заявление начальник далласской полиции. Говорили свидетели. На экране появлялись разные лица, слышались разные голоса, назывались разные фамилии. Потом одна фамилия стала звучать все чаще и чаще… «Ли Харви Освальд», – с особым ударением произносил диктор. «Ли Харви Освальд – вот он… Этот человек подозревается в убийстве президента…» Сначала подозреваемых было несколько. Потом остался один. Птичье личико Освальда почти не сходило с экрана. Показывали Освальда тогда, когда он шел на допрос. И тогда, когда он шел с допроса. Демонстрировали вещественные доказательства – винтовку с оптическим прицелом. Поражались меткости убийцы… Освальд был и на завтрак, и на обед, и на ужин. Даже ночью все его проходы с допросов и на допросы повторялись по несколько раз. Говорил он мало. И почти всегда одно и то же: «Я ничего не знаю…», «Я никого не убивал…», «Почему мне не дают встретиться с адвокатом?…». Обреченный, несчастный монотонный голос Освальда никого не трогал, никого не задевал. Но о самом Освальде, вернее, о тех, кто стоит за ним, говорили всюду. Америка постепенно приходила в себя. Америка скрупулезно подсчитывала убытки, связанные с убийством своего президента…
Наш чикагский гид сокрушенно вздыхал: «Тяжелые времена. Очень тяжелые времена…»
– Ведь дело даже не в том, – говорил он, – что убили Кеннеди. Хотя его, конечно, жалко… Но дело в большем. Убили престиж Соединенных Штатов! Вот в чем главная беда!.. А престиж страны стоит денег. Огромных денег…
– Ну, а все-таки, – интересовались мы, – что же, по-вашему, будет дальше?
– Дальше? – Видавший виды гид чмокал губами. – Выкарабкаемся… Обязательно должны выкарабкаться.
– А Освальд?
– Что – Освальд? Освальд – пешка. Освальда угробят гораздо раньше, чем вы можете предположить…
– Как это – угробят? Кто угробит? Что вы придумываете?…
– Ах, придумываю? Тогда давайте спорить на что угодно… Хотя бы на бутылку водки… Я ставлю бутылку лучшего виски… Согласны?
Борис Николаевич Полевой, член нашей делегации, обожающий неожиданные пари, успел опередить нас.
– Согласен! – быстро сказал он. – Но ведь мы через десять дней уезжаем из Америки… Как же я получу причитающуюся мне бутылку виски?…
Мы засмеялись, а гид всплеснул руками?
– Через десять дней?! Да вы наивный человек! Кто же говорит о такой вечности – десять дней!.. Не зря же, черт возьми, ваш покорный слуга дожил в этой стране до шестидесяти лет!..
Вот какой разговор произошел у нас с гидом. Разговор этот мы бы, конечно, сочли шуткой. Мы бы, конечно, забыли его. Начисто бы забыли…
На следующий день – я специально повторяю, – на следующий день после этого, казалось бы, абсолютно несерьезного разговора, по телевидению шел прямой репортаж – транслировалось убийство Ли Харви Освальда! Транслировалось по всей стране. Как футбол. Как бокс. Как выборы королевы красоты… В эти часы мы бродили по Музею техники. И вошли в зал радио и телевидения. Зал этот был весь нашпигован телевизорами. Они стояли вдоль стен и висели под самым потолком. Они были цветными и черно-белыми. Крохотными и огромными. Плоскими и обтекаемыми. И на всех телевизионных экранах снова был Освальд. Он шел по какому-то коридору, зажатый с трех сторон дюжими полицейскими. Мы уже на него не смотрели. Этот парень нам тоже успел надоесть. Опять, наверное, его ведут на допрос. Или – с допроса. Как вчера. И как позавчера… Мы стояли и обсуждали качество изображения телевизионных приемников. Содержание передачи, в данный момент, нас почти не интересовало.
И вдруг!..
Чья-то мощная спина на секунду заслонила Освальда… Закричал полицейский. (Он узнал нападавшего. Он крикнул: «Это ты, сукин сын!..») Потом закричал Освальд. Отшатнулся. В руке у человека, впрыгнувшего в кадр, появился пистолет. Глухо, будто из подвала, прозвучал выстрел. Освальд упал, корчась от боли. Над головою Джека Руби (фамилию мы после прочли в газетах) замелькали кулаки полицейских. В этот самый момент диктор сказал, что «передача прекращается по техническим причинам…»
…Придя в себя, мы почему-то начали хохотать. Истерично. До слез. Нервное напряжение последних дней нашло наконец выход. Мы хохотали и повторяли: «Цирк! Цирк! Ей-богу, цирк!..» Вместе с нами хохотали и американцы. Странный, неудержимый смех звучал под сводами Музея техники в городе Чикаго… Увиденное было настолько диким, настолько неправдоподобным, что на миг показалось: мы присутствуем на съемках гангстерского фильма. Сейчас экраны загорятся снова. Сейчас в кадр войдет помощник режиссера и повелительно рявкнет: «Стоп! Прекрасно!.. А теперь – все сначала…»
Танцуют индейцы
Юлиану Паничу
Бум!Это не костюмированныйбал.Бум!Это грянулбоевойбарабан…Бум!Он рокочет,как размеренныйпульс.Вот в него вплетаетсязвяканьебус.В барабанном рокотеслышится мне:«Мы когда-то жилив этой самойстране.Мы сейчас шагаемпо отцовским гробам…Громче,барабан!Чаще,барабан!Будто бы,будто бывсекак тогда, —нашаземля,нашавода!Наши вигвамыу Зеленой горы.За этими деревьями —наши костры!..Шли мы на охоту,как река из берегов.Только по скальпамсчитали мы врагов!Мы —люди из племениСправедливого Орла…Смейся, бледнолицый.Твоя взяла!Смейся, бледнолицый.Кричи,воронье…Это тыздорово придумал —ружье.Это тыздорово придумал —спирт.Кто не убит,тот как мертвыйспит…Мы остановились.Мы глядим,удивясь:«Ах, какая шелковая кожау вас!Ах, какие волосыу ваших жен!..»А еслипо шелковой коже —ножом?!А если бы,а еслипосреди тишиныснова позвала бы настропа войны?!Как бы над росоюсвистел томагавк!Ах, какие скальпыдымились быв руках!Наши барабанывыбивали бытакт…Не бойтесь!Не будем.Это мы…так…Это на секундунас обожглажаркая кровьСправедливого Орла.Мы нарежем лентыиз березовой коры…Смейся, бледнолицый!Мы —дикари…Будем сниться детям твоимпо ночам…Видишь?Это пляшетнаша печаль!Танец наш древнее,чем отцовский вигвам.Он,скорей всего,не понравитсявам.Пусть!..Но заплатитехотя бы за то,что мы здесь жили прежде!А больше —никто».