Поэзия Латинской Америки

  
АМАНДА БЕРЕНГЕР [267]
 
Перевод А. Косс
   
Удар
 
 
 
Удар пришелся точно — прямо в душу,
 
внезапный и слепящий, словно солнце,
 
недвижное, кровавое, немое, —
 
и негде скрыться, некуда уйти
 
от яростного света. Я б хотела
 
уснуть, оставить вещи, позабыть
 
багаж и развернуть, как простыню,
 
дорогу без конца. Но я держусь.
 
Я научусь смотреть не щурясь в пламя.
 
Попробуй-ка сорви цветок-огонь.
 
Наверное, ресницы я спалила
 
и радость и спалила все в себе
 
до самого нутра. Ну что же, дайте мне
 
золу никчемно прожитого лета,
 
его венок, сухой и облетевший,
 
дар телу, обреченному любви.
 
 
  
Дороговизна
 
 
 
Спокойно и неумолимо
 
сжимается кольцо молчанья,
 
как предвозвестие всеобщей забастовки,
 
но в то же время вверх по венам с хитрой
 
миной
 
карабкается благосостоянье,
 
то гасит свет, то буйствует в огнях
 
поглядывая вниз, в колодезь
 
бездушный лифта.
 
Как трудно в наше время содержать
 
такую отчуждаемую собственность,
 
как сердце,
 
и трудно прокормить беднягу
 
небесной сказочкой,
 
привязанной, как птица, к мачте,
 
плывущей по теченью.
 
Не хватает зарплаты, бессонница
 
мечется, роется в карточках
 
на продукты первой необходимости,
 
ищет сон, настоящий сахар,
 
ищет ларьки, где отпускают свободно
 
славу, муку, соль
 
и, разумеется, куриные потроха
 
на вес, килограммами, чистые и нетленные.
 
И стоит горе своей горечи,
 
и стоит горя — но все-таки стоит —
 
добраться до непривычной вершины.
 
Но кто отважится полететь
 
на этом пылающем вертолете,
 
чтоб только коснуться тучи, несущейся вдаль?
 
Тот, кто рискнет, скорежится и сгорит,
 
ибо таково милосердие
 
сегодняшнего дня, праздного и бесконечного.
 
 
  
ИДЕА ВИЛАРИНЬО [268]
 
Перевод С. Гончаренко
   
Небо, небо
 
 
 
Мир затопила черная лавина.
 
Крутая полночь. И земля пустынна.
 
И тени мертвых шепчутся во мраке…
 
Но в темноте над храмом Магдалины
 
вдруг расцветают огненные маки,
 
и чудный свет струится по долине…
 
О, подарите розу Магдалине!
 
 
 
Она, она, голодная блудница!
 
Готовая на все за корку хлеба…
 
Затоптанная в грязь… О небо, небо!
 
Ей суждено с тобою было слиться…
 
Гримасой перекошенные лица
 
и тычущие пальцы… Нас одною
 
сейчас объединила ночь виною.
 
 
 
Сейчас мы все готовы повиниться.
 
Мы в этот час готовы плакать, где бы
 
он нас ни заставал… О небо, небо!
 
Но эта ночь не вечно будет длиться.
 
И на рассвете просветлеют лица,
 
и память снова зарастет корою…
 
А ночь придет с одной на всех виною.
 
 
  
Бедный мир
  
 
 
А вдруг его убьют,
 
и, на куски развален,
 
взорвавшийся, как паровой котел,
 
он будет стынуть —
 
кладбище развалин
 
испепеленных городов и сел,
 
из мирозданья вычеркнут навечно:
 
как мокрой губкой
 
стертый напрочь мел…
 
А может, безрассудны и беспечны
 
ему другой готовим мы удел:
 
его очистят. Попросту очистят
 
И жизнь спадет, как падает парик.
 
И будет лысый шар, крутясь
 
лучиться
 
В сиянии — прекрасен и велик.
 
А выражаясь менее красиво,
 
хоть этот слог для некоторых груб,
 
по их вине он будет плыть, как синий,
 
раздутый, разлагающийся труп.
 
 
  
ИДА ВИТАЛЕ [269]
 
Перевод Т. Макаровой
   
Конец праздника
 
 
 
Накрыт надеждой стол существованья.
 
Вода, плоды, вино, мечты и хлеб,
 
любовь — цены немалой! — на тарелках, —
 
все будет страхом, даром, и тревогой,
 
и ежедневным праздником, и долгом
 
на срок, который угадать нельзя;
 
и теплая посуда перед нами,
 
и спутница, и беззаботный голод…
 
Но вот однажды скажут:
 
день настал,
 
плоды земные кончились…
 
Назавтра
 
вы на столе найдете на рассвете
 
ненужные вам сущности вещей,
 
и хлеб сомненья, и пустые кубки,
 
в которых время нехотя жалеет
 
о том, что было,
 
и невыносимость
 
безвкусного и пресного безделья,
 
и тающую тучу слов чужих,
 
наш прах и пыль кропящую без пользы.
 
 
  
Ежедневные обязанности
 
 
 
О хлебе помни и о темном воске,
 
которым стол для блеска натирают,
 
корицу не забудь и весь набор
 
необходимых специй.
 
Поспешай,
 
и исправляй,
 
и бодрствуй,
 
и свершай
 
неукоснительно обряд домашний.
 
Найди опору в соли, и в муке,
 
и в меде, и вине, тебе не нужном,
 
выдавливай природу из себя,
 
горячий вопль мятущегося тела.
 
Сшивай иглою с бесконечной ниткой
 
кусок с куском разорванного неба,
 
ткань с тканью, вечер с вечером,
 
мечту
 
с мечтою горько-сладкой.
 
 
 
Пусть клубок
 
в твоих руках кружится бесконечно,
 
как ты сама кружишь в хитросплетеньях
 
иного лабиринта.
 
Не стремись, не опьяняйся мыслями, пряди.
 
 
 
Что проку вспоминать былое,
 
в мифах
 
искать спасения?
 
Ты — Ариадна [270],
 
которой нет награды
 
и которой
 
корона никогда не суждена.