Поэзия Латинской Америки

 
В. Мануэл Гарсиа. «Цыганка тропиков». 1922 г.
 
  
Земля Чили
 
Вулкан Осорно
 
Перевод О. Савича
 
 
 
Осорно, камни пращой
 
в себя самого ты кидаешь.
 
Ты — старший пастух на равнине,
 
глава и рода и края.
 
 
 
Ты словно в прыжке застыл,
 
морозом скованный сразу, —
 
огонь, слепивший индейца,
 
в снегах олень белоглазый.
 
 
 
Вулкан, покровитель Юга,
 
чужая, твоей я стала,
 
чужой, ты мне стал родным
 
в долине, где свет я узнала.
 
 
 
Теперь ты везде предо мною,
 
владеешь душой и телом;
 
хожу вкруг тебя дозором,
 
пингвин мой, тюлень мой белый.
 
 
 
На наших глазах ты сгораешь,
 
как звезды падучие, светел,
 
и вот водой Льянкиуэ
 
твои причащаются дети.
 
 
 
Мы знаем, что добр огонь,
 
он в нас, как в тебе, пылает;
 
огонь индейской земли,
 
рождаясь, мы получаем.
 
 
 
Храни этот древний край,
 
спасай свой народ от горя,
 
дай сил лесорубам-индейцам,
 
указывай путь тем, кто в море.
 
 
 
Указывай путь пастухам,
 
Осорно, старик величавый;
 
расправь своим женщинам плечи,
 
покрой детей своих славой!
 
 
 
Погонщик белых быков,
 
расти ячмень и пшеницу,
 
учи своей щедрости землю!
 
Пусть голод тебя страшится!
 
 
 
Огнем раскуй нашу волю
 
и холод сердец растопи,
 
сожги поражений отраву,
 
а то, что мы ждем, — торопи!
 
 
 
Осорно, каменный выкрик
 
и окаменевший стих,
 
гони былое несчастье
 
и смерть от детей своих!
 
 
  
Все мы будем королевами…
 
Перевод О. Савича
 
 
 
Королевами все мы станем, —
 
а королевства у моря лежат, —
 
Пфигения, и Росалья,
 
и Люсила, и Соледад.
 
 
 
В Эльки, долине, окруженной
 
сотней гор или больше еще,
 
встали вершины красного цвета,
 
цвета шафрана, к плечу плечо.
 
 
 
Мы говорили друг другу с восторгом,
 
свято веря, что будет так,
 
королевами все мы станем
 
и у моря повесим флаг.
 
 
 
С косами, в белых ситцевых платьях,
 
девочки семилетние, мы
 
по саду бегали за скворцами
 
там, где тень бросают холмы.
 
 
 
О четырех королевствах твердили,
 
веря, как мусульманин в Коран:
 
будут сказочные и большие
 
те королевства приморских стран.
 
 
 
За четырех королей мы выйдем
 
замуж, как это делалось встарь;
 
будут царями и будут певцами,
 
как Давид, иудейский царь.
 
 
 
Будет у нас, потому что огромны
 
те королевства приморских стран,
 
много зеленых морей и ракушек
 
и сумасшедшая птица — фазан.
 
 
 
Будет так много плодов и солнца,
 
в реках будет течь молоко,
 
и мы леса рубить не станем
 
и обойдемся без денег легко.
 
 
 
Знали мы: каждая — королева
 
дальней, но достоверной земли.
 
Но королевами мы не стали
 
ни поблизости, ни вдали.
 
 
 
Моряка полюбила Росалья,
 
с морем он был уже обручен,
 
и за то, что нарушил клятву,
 
в бурю на дне остался он.
 
 
 
Братьев своих Соледад воспитала,
 
хлеб замесила им кровью своей;
 
темными так глаза и остались,
 
потому что не знали морей.
 
 
 
С чистой душой, душой, как пшеница,
 
трудной судьбы не преодолев,
 
не отходит от колыбелей
 
сыновей других королев.
 
 
 
На пути с незнакомцем встреча
 
Ифигению кинула в дрожь,
 
и пошла она с ним покорно,
 
так как мужчина на море похож.
 
 
 
А Люсила с рекой говорила,
 
и с горой, и с ширью полей,
 
и под луною безумья вправду
 
королевство досталось ей.
 
 
 
Облака — ее царство большое,
 
перед нею — море из слез,
 
в море мужа она потеряла,
 
мантию ткали ей отблески гроз.
 
 
 
Но в долине Эльки — над нею
 
сотня гор или больше еще —
 
родились и поют другие,
 
веря в истину слов горячо:
 
 
 
«Королевами все мы станем
 
на достоверной земле, вдали,
 
королевства будут большие,
 
королевства приморской земли».
 
 
  
Другая
  
Перевод О. Савича
 
 
 
Ее в себе я убила:
 
ведь я ее не любила.
 
 
 
Была она — кактус в горах,
 
цветущий пламенем алым;
 
была лишь огонь и сухость;
 
что значит свежесть, не знала.
 
 
 
Камень и небо лежали
 
в ногах у нее, за спиною;
 
она никогда не склонялась
 
к глазам воды за водою.
 
 
 
Там, где она отдыхала,
 
травы вокруг поникали, —
 
так жарко было дыханье,
 
так щеки ее пылали.
 
 
 
Смолою быстро твердела
 
ее речь в любую погоду,
 
чтоб только другим не казаться
 
отпущенной на свободу.
 
 
 
Цветок, на горах растущий,
 
сгибаться она не умела,
 
и рядом с ней приходилось
 
сгибаться мне то и дело…
 
 
 
На смерть ее обрекла я,
 
украв у нее мою сущность.
 
Она умерла орлицей,
 
лишенной пищи насущной.
 
 
 
Сложила крылья, согнулась,
 
слабея внезапно и быстро,
 
и на руку мне упали
 
уже погасшие искры.
 
 
 
Но сестры мои и поныне
 
все стонут по ней и скучают,
 
и пепел огня былого
 
они у меня вырывают.
 
 
 
А я, проходя, говорю им:
 
— В ущелья вам надо спуститься
 
и сделать из глины другую,
 
пылающую орлицу.
 
 
 
А если не можете, — значит,
 
и сердце помнить не может.
 
Ее в себе я убила.
 
Убейте вы ее тоже!