Поэзия Латинской Америки

Диего Ривера. «Сельская школа».

Блюз покинутого корабля
Перевод И. Чижеговой
Я здесь давно, с тех пор как потерпел крушенье…
Кто, изменив мой курс, разбил меня о риф?
Здесь разрушаюсь я и превращаюсь в дерево,
лишь дерево одно мой образ сохранит.

Я илом занесен, во мне каменьев груды,
в них тайна гибели моей догребена.
На корабле — один, став жертвой грозной бури,
о риф забвения разбился капитан.

Воспоминанья вновь живут в моих отсеках,
едва луна во тьме найдет меня лучом.
Я вижу, как, дрожа, целуют мачты небо
в водовороте злых, солено-горьких волн.

Я вижу порты вновь, холмы угля и соли,
таможню, грустного чиновника глаза…
На кораблях чужих поют аккордеоны
в моряцкой злой тоске о милых берегах.

В тавернах моряки пестрят татуировкой:
здесь женщин имена, и сердце, и стрела…
Играет автомат, и чайки с криком громким
над баржей немощной, как ангелы, кружат.

Я вижу контуры затопленных селений
и слезы матерей о мертвых сыновьях,
зловещий силуэт жилищ оцепенелых
и полчища бродяг на грязных пристанях.

Я огибаю вновь благоуханный остров,
и рыбаки следят за мной в закате дня…
Я снова их детей зову из глуби мертвой,
но, поглотивший их, не внемлет океан.

Не страшен мне туман, глаз рулевого зорок.
Я к берегам чужим везу восторг и боль.
В моих каютах спят любви случайной воры,
и старый лесоруб, и шайка шулеров.

Не могут сокрушать мой остов горделивый
ни тягостный туман, ни солнечный костер.
И мой покой в плену приливов и отливов
тревожит лишь порой набег ребячьих орд.

О, быть бы мне мостом, огромным в звенящим,
в строительных лесах себя запечатлеть
или ковчегом стать в потопе предстоящем…
Но заживо навек я похоронен здесь.

Порой прошелестит вдоль отмели песчаной
Марии легкий шаг. Движения ее
так юны и нежны. И с тихим состраданьем
на одиночество она глядит мое.

И я тогда люблю безлюдье и туманы,
и осень влажную, и старую печаль…
Мне машет альбатрос приветливо крылами,
о скорбный облик мой — весь в золотых лучах.

Стихи к одной фотографии
Перевод И. Чижеговой
Я в лицо моей родине как обвиненье
брошу этот портрет. Страхом скованный рот;
как пугливый зверек, она вся в напряженье…
Эта девушка здесь, в Аргентине, живет.

В грустно-нежном соцветье улыбки сердечной
сквозь жестокую боль проступает на миг
под зловещим покровом усталости вечной
красоты ее дикой божественный лик.

Огрубелые руки не знают покоя,
все в мозолях сплошных, они сеют и жнут.
Ей обидные клички больней, чем побои.
Ее голодом морят за каторжный труд.

Повторял ее имя Спартак, погибая.
За нее на кресте принял муки Христос.
Дочь Адама и Евы, лишенная рая,
чьи страданья и скорбь долетают до звезд.

Пусть лицо обвевает ей ветер лукавый,
отлетевший от розы ветров лепесток.
Пусть вернут ей лишь то, что должны ей по праву:
горы, небо, моря, перекрестки дорог.

Пусть поставят ей дом на земле плодородной,
пусть зажжется очаг, застрекочет сверчок.
Пусть вспорхнет ее сердце орленком свободным,
и пусть сон ее будет беспечно глубок.

Слышу я, как История грозным набатом
загудела: в лицо угодил ей портрет!
Ради девушки этой я стану солдатом,
чтобы ночь умерла и родился рассвет.

Товарищ Туньон
Перевод В. Столбова
Я пробовал разные ритмы, на всякие пел голоса.
Падал в глубокие бездны, взлетал высоко в небеса.
Жизнь моя вихрем дерзаний и блеском надежд полна,
с годами становится чище, ярче сверкает она.
Писал я статьи, рассказы… драмами я грешил,
но песня была и осталась любимицею души.
Куда бы я взор ни кинул — поэзия, всюду ты.
Сверкает улыбка жизни из темных глубин мечты.
Лишь на пути к коммунизму поэтом могу я стать,
и в ногу шагаю с жизнью, стараясь не отставать.
Я верный сын Аргентины и гражданин Земли,
в Испании и Корее сражались стихи мои.
Одно у меня достоинство — я не хочу других, —
только с народом слившись, вынашиваю я стих.
Я побывал в тех странах, что в будущее ворвались,
я трогал своими руками небес голубую высь.
В поэзию, в революцию, в алое пламя знамен
я верю, и звать меня люди будут «товарищ Туньон».
В Москве сочинил я песню, ветер ее унес,
расправила крылья песня под ситцевый шум берез.
В колхозе мне дали светильник — колосьев ржаных пучок,
чтоб сны детей бесприютных им осветить я мог.
Мир — мое знамя зовется, через огонь и дым
барьеры границ последних перешагну я с ним.
Пусть на песке пишу я — мой стих не смоет волна,
ибо в симфонии песен грядущего нота слышна.

АЛЬФРЕДО ВАРЕЛА [70]
Это слово, друг…
Перевод Риммы Казаковой
Не бойся произносить это слово,
не пугайся его,
не скрывай, что в нем нежно и что сурово,
его музыку слушай снова и снова,
верь в его торжество.

Ты, пастырь слов,
повелитель снов,
потрясатель основ,
знаток созвучий,
тральщик строк,
что к самой лучшей
строчке строг,
ты должен чувствовать это слово — итог
поэзии, слившей в единый поток
землю, и розы, музыку, росы,
борьбу, зарю, всеобщего братства объятия…
Это слово — Партия.

Не бойся произносить это слово,
кровью его стихи наполни.
Светит оно и греет, словно
солнце в полдень.

Это слово — рубашка рабочего,
кров единственный дома отчего,
чистая скатерть,
открытая книга света…
Да будет твоя Партия
сердцем твоим воспета!

Покончи с самоцензурой,
стыдись строки, где ты
заменил это слово цезурой —
синонимом пустоты.
Пусть запретит его кто-то,
но сам себе — никогда!
Оно — словно мед в сотах,
в нем соль борьбы и труда.
Душой, к удивленью готовой,
радостно им владей!
Оно — телескоп, в который
виден завтрашний день.

Ты должен знать, что происходит в мире.
Луна — и, та давно уже не та.
Где ангелы? Скорей в твоей квартире,
чем в небесах…. Где бог? Глядит с холста.
В безмерной бездне холодно звезде.
И лишь поэзия живет везде:
в алгебре, солнце и кибернетике,
в трогательном детском беретике,
в великом гении, в малом зерне,
в спутниках, в лазере,
в тебе и во мне,
в голубой грусти,
в махинах гигантских плотин,
в крови героя,
которой он счастье твое оплатил,
в любви, создающей миры,
творящей жизнь каждый миг,
не знающей, что такое апатия…
Поэзия живет везде!
Поэзия — это и Партия.
Я говорю: Партия — и, значит, я говорю:
Улыбка, Надежда, Мечта.
Я говорю: Партия — и зажигаю зарю
хоралов, симфоний,
которые жизнь читает с листа.
Реки борьбы,
Кордильеры счастья,
ветер из лепестков роз…
Я говорю: Партия, и каждый, кто к ней причастен,
распрямляется в полный рост.
И вселенную
опоясывают руки
тех, кто не спят ночей,
чтобы ценою их муки
родился
мир без цепей и без палачей.
Я говорю: Партия — и предо мною черты лица моего отца.
Я говорю: Партия — коммунистов —
и вижу вчерашний день,
где враги ее беззастенчиво, злобно, низко
обманывают людей.

И вижу день, где ни единой тени,
где всем принадлежит краса земли,
движенье вод, дыхание растений,
все, что настало, все, что там, вдали.

Я вижу бессонное братство сердец
и подвигов анонимность
там, где процветала, пророча конец
всеобщей гармонии, мнимость.
Не под фальшиво-бравурный туш —
в скромной одежде буден,
праздничной чистотою душ
счастье приходит к людям.
К тем, что борются под знаменами века
за мир для человека.

Партия — это любовь миллионов,
слитая воедино.
Партия — это нежность,
которая каждому необходима.
Плодотворнейшая пыльца,
оживляющая сердца.
Созидательная селитра,
могучая, как природа,
настойчивый строитель
спасительного единства народа.
Маг перемен,
пилот сверхзвукового лайнера,
мудрец, чья душа состраданием ранена,
повелитель стали и пшеницы,
врач у постели роженицы,
где и задуманно и внезапно
рождается завтра.

Я говорю: Партия —
и взлетают тысячи птиц
радостным каскадом.
Я говорю: Партия —
и нет границ:
самое дальнее рядом.
Я говорю: Партия —
и эхо победы в моих ушах:
миллионы печатают шаг.

Поэт, произнеси же это слово,
в ладони взвесь и ощути на вкус.
Оно всегда волнующе и ново,
оно для сердца — крылья, а не груз.
И струны строк, что были просто лепетом,
бесстрашно тронь его высоким трепетом.

Перейти к странице:

Предыдущая страница

Следующая страница