Поэзия Латинской Америки

  
Недобрый знак
 
I
 
 
Когда услышишь ты, что я старею,
 
что устаю я от пера и книг,
 
что философских выкладок язык
 
мне с каждым днем становится темнее;
 
 
 
когда тебе расскажут, что идеи
 
мне кажутся игрушками на миг,
 
что жить на ренту я давно привык
 
и счастлив синекурою своею —
 
 
 
ты им напомни, что весны расцвет
 
подарит молодую зелень саду —
 
она затмит плоды минувших лет;
 
 
 
но если ты услышишь, что в ответ
 
на вызов алых уст я прячу взгляды,
 
тогда считай, что мне спасенья нет.
 
 
II
 
 
Как садовод, смиренно, терпеливо
 
вершу я повседневную страду
 
и каждый миг свой отдаю труду,
 
распределяя время бережливо.
 
 
 
Убытка не боюсь, не жду наживы,
 
а потому им счета не веду
 
и семя высеваю в борозду
 
без промедленья, но неторопливо.
 
 
 
Покуда час последний не пробьет,
 
я поглощен заботою земною:
 
по осени снимать я должен плод,
 
 
 
сажать, полоть и прививать весною;
 
когда ж из рук мотыга упадет,
 
узнаете, что смерть пришла за мною.
 
 
  
МАНУЭЛЬ МАПЛЕС АРСЕ [192]
   
Революция
 
Перевод А. Эйснера
 
 
 
О ветер, ты предвестник этого запретного часа.
 
О поблекшие эпохи,
 
переживающие последнюю осень.
 
Предчувствуя конец, простились горизонты
 
со стаями птиц перелетных,
 
и лепестки цветов, похожие на клавиши, опали.
 
 
 
Ветер времени рвет космическую материю,
 
и эта музыка
 
разносится как пропаганда по балконам,
 
скрипит несмазанными флюгерами
 
и расцветает в окрестных пейзажах.
 
 
 
О ветер, вдохновляющий
 
железную диктатуру,
 
которая сотрясает государство!
 
О толпы людей,
 
сияющих,
 
и поющих,
 
и возносящихся сердцем!
 
 
 
Закат загорается бунтом кровавым
 
и озаряет предместья,
 
взлохмаченные деревья
 
подаяния просят под окнами,
 
заводы воспламенились
 
 
 
багровым вечерним пожаром,
 
а в прозрачном небе
 
самолеты
 
выписывают сложные фигуры.
 
Шумящие шелком знамена
 
повторяют пролетарские призывы
 
и разносят их по городам.
 
 
 
На романтическом митинге перед отъездом
 
и ты и я плачем,
 
но я коплю надежду на встречу.
 
Разбитая станция
 
остается в твоих руках,
 
и обморок твой на перроне —
 
высочайшая нота прощанья.
 
Я целую твою фотографию в поезде,
 
испуганно убегающем в потемки,
 
пока сухие листья опадают на наши с тобой дороги.
 
 
 
Скоро поезд поднимется в горы.
 
Как великолепна
 
география Мексики!
 
Виды ее с высоты самолета,
 
невыразимые вершины политической экономии —
 
густой дым фабрик,
 
теряющийся в тумане
 
времени,
 
и эклектический гомон
 
стихийных восстаний.
 
 
 
Всю ночь напролет
 
солдаты
 
изливают душу
 
в песнях.
 
Но вражеская артиллерия
 
выслеживает нас
 
и не щадит красот природы.
 
Тяжелые громыхания
 
вселяют в нас внутренний трепет,
 
и рушится прелесть горных панорам.
 
 
 
Воинские составы
 
идут во все четыре стороны света.
 
Боевое крещение —
 
это неразбериха,
 
в которой мужчины
 
азартно играют в карты,
 
а также в самопожертвование.
 
О, этот военный поезд,
 
мы в нем и пели и делали Революцию.
 
 
 
Никогда прежде я не был ближе к смерти.
 
Однако вечер я провожу с тобою в негаснущем
 
свете воспоминаний,
 
но неожиданно входят другие,
 
заглушая и наше понимание событий,
 
и сомнительные картинки на полях гороскопа.
 
А там, далеко,
 
беременные женщины
 
остались молиться
 
за сражающихся
 
каменному Иисусу.
 
По окончании бойни
 
ветер вторично
 
рвет в клочья
 
кружево сновидений…
 
 
 
Зарю моих стихов я отрясаю
 
на сопротивление вражеских сердец,
 
и хладное дыхание столетий
 
ласкает мой горячий лоб,
 
пока в величественное забвенье
 
уходят дорогие имена.
 
 
 
Хосе Клементе Ороско «Окоп».
  
Роспись в национальной подготовительной школе в Мехико.
 
1922–1927 гг.
 
  
КАРЛОС ПЕЛЬИСЕР [193]
 
Перевод Б. Дубина
 
Желания
 
 
 
Зачем ты мне руки, тропик,
 
наполнил красками дня?
 
Камня коснуться — станет
 
чашей, полной огня.
 
Дальних краев затишье в час, когда ляжет мгла,
 
я взбудоражу эхом радужного стекла.
 
Дай хоть на миг иную
 
долю — не зной и крик!
 
Дай поменять широты
 
сердца — хотя б на миг,
 
с сумерками смешаться в осиротелом доме,
 
замереть на балконе, что обветшал и тих,
 
спрятаться с головою в складках накидки тонкой,
 
нежной рукой коснуться долгих волос твоих,
 
пеной взлететь над мысом кроткого отреченья
 
и воплотить раздумье только в тончайший штрих.
 
О хоть на миг разжалуй
 
из вестовых огня!
 
Зачем ты мне руки, тропик,
 
наполнил красками дня!