Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

 Каньян Пунгундран  [292] 
* * *
 
 
Нам каждый — брат, и каждый закуток —
 
Нам дом родной. Добра и зла исток —
 
В душе у нас, а не вовне. Недуг
 
Приходит сам — и сам уходит вдруг.
 
Смерть не нова для нас. Мы от всего
 
Отрешены. Не в радость радость нам,
 
И горе нам не в горе… Наша жизнь —
 
Лишь утлый плот, при вспышках грозовых,
 
Несущийся по прихоти волны
 
Вниз по реке. Удар о валуны —
 
И плот в щепу!.. Мы, мудрецы, себя
 
Не унижаем ни превозношеньем
 
Властителей, ни слабых поношеньем.
 
 
 Аваней Кажейдин Йанейар  [293] 
* * *
 
 
Просить: «Подайте!» — осквернять уста.
 
Отказывать в даянье — гнусота.
 
Кто подает — благословен, но пуще
 
Благословен даянье не берущий.
 
До дна прозрачна глубь морская в тишь,
 
Но жажды из нее не утолишь,
 
И жаждущий натоптанной тропой
 
Спускается к ручью, где водопой
 
Для стад овечьих и коровьих. Пусть
 
Вода мутна, она не солона,
 
И жажду утоляет он сполна…
 
К тебе я обращаю голос, Ори  [294],
 
Владыка, обитающий на взгорье!
 
Ты привечаешь всех, равно любя.
 
Просители, встречая твой отказ,
 
Хулят свою судьбу, а не тебя.
 
Зато один лишь милостивый твой
 
Кивок — и, как из тучи громовой,
 
На всех, кто припадет
 
К твоим стопам, — прольется дождь щедрот.
 
 
 Тайам Каннанар из Ерукаттура  [295] 
* * *
 
 
Уже ночные звезды отцвели
 
И падают, поблекшие… Велли́  [296]
 
Одна сияет в серебристом блеске.
 
Распелись птицы в ближнем перелеске.
 
В пруду раскрыли лотосы глаза.
 
И вдруг, как будто грянула гроза,
 
Забили барабаны, возвещая
 
О том, что утро ниспровергло ночь.
 
 
 
Остаткам темноты уже невмочь
 
Сражаться со сверкающим оружьем.
 
В становье, расположенном окружьем,—
 
Негромкий шум, предвестник пробужденья.
 
Проснись и ты, о царь, в своем шатре,
 
И повели на утренней заре
 
Подать нам рис, и острую подливку,
 
И пальмового сока — на запивку —
 
В кувшинах драгоценных. Подари
 
Нам одеянье, все в узорах дивных,
 
Наряднее змеиной чешуи.
 
Утишь своею щедростью мои
 
Страданья, что лучей полдневных жгучей.
 
Будь милостив, о властелин могучий
 
Державы, где шести своим занятьям
 
Спокойно предаются анданары,  [297]
 
Свое чело цветами увенчав.
 
О Валаван! Наш покровитель славный!
 
С тобой любая тягость нипочем.
 
Скажи — мы океан пересечем.
 
Взойдет на юге солнце? Ну и что ж?
 
Ты нас от верной гибели спасешь.
 
Порукой в том — бестрепетность твоя
 
И смертоносность твоего копья!
 
 
  
Из антологии «Калитохей»  [298]
  
 Перунгадунго 
  Прислужница госпожи — господину  
 
 
Ты в дальний поход снаряжаешься, о господин?
 
Какая-то, видно, в душе у тебя червоточина.
 
В пустыню твой путь, где, виденьем воды обмороченный,
 
Я слышала, слон потерялся уже не один.
 
 
 
Весь в мысли свои погруженный, рукою могучею
 
Ты лук напрягаешь — и звонко поет тетива.
 
С лицом опечаленным, словно подернутым тучею,
 
Следит за тобой госпожа — ни жива, ни мертва.
 
 
 
Примерив свои рукавицы и наручи прочные,
 
Подушечкой пальца ты пробуешь стрел острия.
 
Глаза у подруги твоей — как две чаши цветочные,
 
Вечерней росою наполненные по края.
 
 
 
В мечтах о добыче все радостней и дерзновеннее,
 
От ржавчины ты отчищаешь метательный круг.
 
Но, как лепестки, — лишь пахнет холодов дуновение,—
 
Браслеты спадают, смотри, у жены твоей вдруг.  [299]
 
 
 
Скажи,
 
 
 
Зачем ты ее оставляешь? Тревогой волнуема,
 
То плачет она, то безмолвствует, горе тая.
 
В разлуке с тобою погибнет она неминуемо.
 
Тогда воскресит ли ее вся добыча твоя?
 
 
  Прислужница госпожи — господину  
 
 
Сущее пекло — пустыня. Деревья там редки.
 
Скупы на тень, как сквалыги на траты, их ветки.
 
Никнут они, увядают, как молодость нищих:
 
Тленье и гниль поселяются в их корневищах,—
 
И погибают — безвинные люди на плахе.
 
Стонет страна в безграничном отчаянье, страхе,
 
Если бесчинствует царь, покрывая позором
 
Царское имя свое, — и нет меры поборам
 
Алчных советников. Всюду — одно запустенье.
 
Не такова ли пустыня, лишенная тени?
 
 
 
Путь твой — туда. Но об этом решенье суровом
 
Ты, господин, не обмолвился дома ни словом.
 
Знай госпожа — и, подобно горюющим вдовам,
 
Плакать ей долгие ночи на ложе пуховом.
 
 
 
Знай госпожа — и во тьме беспросветной, кромешной,
 
Бедной вздыхать, предаваясь тоске безутешной.
 
Чуть отодвинешься ты — утешать безуспешно!
 
Как оправдаешься ты перед нею, безгрешной?
 
 
 
Знай госпожа — и конец красоте и здоровью;
 
Горькое горе приникнет к ее изголовью.
 
Сердце ее, господин, обливается кровью,
 
Если твой взгляд — хоть на миг — не пылает любовью.