Золотая долина (СИ)
- Твоя голова прошла?
- Да, мне гораздо лучше. - Мама погладила её по голове. - Я сказала Соле, что она может не возиться со мной. Когда на улице прохладно, голова не так болит. Ты была у Тили? Когда пойдёшь к ним завтра, скажи Вагде, чтобы она зашла ко мне. Нам надо поговорить.
- Хорошо, мама. Я хотела спросить, можно мне взять кусок кожи из шкафа? Я обещала Алгару сшить сумку для его флейты.
- Конечно, можно. Нэни говорила, что ждёт сегодня Миира, Алгар придёт с ним?
- Наверное. Я не знала, что и Миир придёт, - пожала плечами Аяна.
- Нэни сказала мне, когда ты ушла. Она взяла мои браслеты. Миир часто заходит в последнее время, да?
- Да, мама, частенько... А недавно он принёс подарок, и Нэни кормила его ужином.
Мама задумчиво пожевала губу, потом пожала плечами.
- Ну, пусть будет так. Он, правда, старше неё, но и Нэни не по годам взрослая. Мне даже кажется, что между вами не меньше десяти лет разницы. В любом случае, она бы не стала никого спрашивать, даже меня. А ты, Айи? Замирает ли твоё сердечко при виде кого-то? - Мама смеялась. - Может быть, это Алгар?
<a name="TOC_id20237461"></a>
<a name="TOC_id20237463"></a>12. Ансе
- Мама! - Аяна укоризненно посмотрела на неё. - Это что, заразная болезнь, которую ты подцепила у Вагды? Она тоже всё время говорит о Тили и о том, когда выдаст её замуж.
- Солнышко, чем больше женщина взрослеет, тем реже ей доводиться переживать трепет в сердце. Так уж устроена жизнь... Мы все немного черствеем со временем. С течением времени наши чувства иссякают, как вода в старице реки. Ведь мы отдаём их своим детям. Но когда наши дочери подрастают, мы вместе с ними можем иногда пережить волнения первой любви, и это снова наполняет чувствами нашу душу, как наполняют озеро горные ручьи. Помнишь, когда тебе было двенадцать, как увлечённо ты играла с маленькой Тати в её простенькие игрушки и хохотала? Без Тати, которая играла рядом, и её восторга, вряд ли бы погремушки доставили тебе столько радости.
Аяна кивнула. Она помнила эти игры и то, как они с сестрёнкой радовались, будто были одного возраста.
- Пожилые тётушки вечно судачат о ком-то за работой, - хихикнула Аяна. - Так радостно сплетничают, будто это им признались и спросили.
- Да, солнышко, - улыбнулась мама. - Именно так. Кто-то совсем перестаёт проживать свою жизнь и пытается жить жизнью своих детей. А потом ему становится и этого мало, и хочется не просто смотреть на чужую любовь, но и управлять ею... Поэтому иногда молодые пары уходят из своего двора и селятся в чужом, как, к примеру, наши Мара и Аремо. Мара после Тэта сказала, что не хочет больше детей, и Аремо с ней согласился. Но его мать очень хотела много внуков и стала день за днём напоминать ей об этом, а потом и упрекать. И посмотри, чем это закончилось. - Она вздохнула. - Надеюсь, когда я постарею, я не распугаю всех своих детей со двора. Ну, если я стану олем, у меня будет достаточно собственных дел, чтобы не вмешиваться в жизнь моих детей. Да, Рафу?
Щенок поднял голову и посмотрел на неё, навострив уши и будто понимая, о чём она говорит.
- Тогда не спрашивай, есть ли у меня жених, - засмеялась Аяна.
- А мне и не надо. Некоторые вещи я слышу и без слов.
- Зачем же ты тогда спрашиваешь?
- Знаешь, Айи, иногда, чтобы разобраться в чем-то, нужно произнести это вслух. Если ты произнёс что-то, что соответствует истине, твоя душа останется спокойной. Но если сказанное тобой вслух - неправда, то ты почувствуешь это, и душе станет немного дурно, как животу после негодной еды. И чем больше и страшнее сказанная ложь, тем тяжелее внутри. Конечно, бывает, человек годами убеждает себя в какой-то большой неправде, так что в конце концов и сам начинает в неё верить. Тогда, будучи сказанной вслух, эта неправда лишь слегка тревожит его душу... или не тревожит вовсе. А иногда человек долго живёт с тяжестью в душе, не понимая, почему ему так неуютно. Только ответив на чей-то вовремя заданный вопрос, он начинает понимать, что именно его гнетёт. Олем Ати как раз умеет задавать правильные вопросы. Это очень важное умение, и мне его иногда очень не хватает.
Мама закрыла глаза и откинулась на спинку стула.
- Хватит с нас серьёзных разговоров. Если у тебя на душе светло, то они и не нужны, а у меня от них может разболеться голова. Ступай, солнышко. Я поработаю.
Аяна в задумчивости спустилась по лестнице. По дороге она остановилась. Надо было кое-что проверить.
- У меня на душе светло! - громко сказала она, не почувствовала никакого несоответствия и тихонько рассмеялась.
Нэни уже была у очага. На её запястьях блестели мамины звенящие браслеты, а волосы она заколола наверх тремя деревянными гребнями. Аяна заговорила с ней, но Нэни явно думала о чём-то своём, по несколько раз всё переспрашивала и рассеянно улыбалась, смотря куда-то мимо вещей. Аяна отчаялась привлечь её внимание, вздохнула и пошла в кладовую за кожей.
Они редко шили обувь, потому что отец предпочитал менять её у кожевенников, но на всякий случай в их кладовой хранились отрезы средней и толстой кожи, необходимые в хозяйстве для починки упряжи, обуви, мебели. В мастерской из такой кожи они шили сумки, а дед Баруф в своё время изготавливал кожаные бурдюки для воды и молока. Один из его бурдючков как раз носила с собой Аяна. Потом старший сын Баруфа вместо него стал заниматься кожей и ушёл к жене на один из кожевенных дворов, а дочь, Лали, осталась и продолжила ткать полотно из власки и кроить и шить одежду.
Дед Баруф остался при дочери, но последние несколько лет жил совсем обособленно, стараясь не пересекаться с остальными обитателями двора. Все уважали его уединение и не навязывали ему своё общество. Только маленький Ансе, который, видимо, унаследовал от деда любовь к тишине, ходил к нему в комнату, и они подолгу сидели там тихонько, каждый в своём углу. Ансе рисовал что-то грифелем в большой книге для записей, а дед дремал или возился с полосками кожи, которые потом шли на тетиву луков и самострелов. Ансе внимательно следил, как дед нарезает шкуры, развешивает в углу своей комнаты, натянув и скрутив каждую полоску в жгут и обрабатывая её шлифовальным бруском до тех пор, пока на срезе не получится ровный круг. Он помогал размачивать эти жгуты, шлифовать их снова и натирать воском и жиром. Дед Баруф не отмахивался от него и не пытался прогнать, наоборот, всячески поощрял интерес мальчишки к своему делу.