Золотая долина (СИ)
Прошло уже в два раза больше лет, чем самому Даро было на момент женитьбы, но взгляд Вагды время от времени снова тяжелел, будучи обращён на мужа... Просто на всякий случай.
Вагда кивнула мужу. Они ополоснули свои кружки, зачерпывая из большой бочки с водой, и поставили вверх дном на открытую деревянную полку.
- Дай, я обниму тебя, Або, - улыбнулся Даро. - Спокойной ночи. Пусть завтрашний день будет на благо нам всем!
- Спокойной ночи, Аяна, - сказала Вагда. - Приходите завтра на поле. Будем работать.
Они взяли свой светильник, и, тихонько переговариваясь, неторопливо исчезли в сумерках.
Аяна после щедрой порции пряной похлёбки чувствовала, как тепло разливается по телу, постепенно тяжелеют руки и ноги, а мысли становятся медленными, как осенние мухи, и очень-очень вялыми. Она окинула взглядом полуоткрытое помещение, убедилась, что всё, что может испортиться или привлечь мышей, либо съедено, либо убрано на ледник теми, кто поужинал раньше. Пустой котелок из-под похлёбки остался на краю очага, она тщательно помыла его, про себя отметив, что мочалка из мыльной травы почти уже не пенится, - пора бы заменить, - и поставила его на полку под очагом.
- Я пойду спать, отец!
- Иди, иди.
Аяна чмокнула в щеку отца, который все ещё задумчиво сидел над кружкой изрядно остывшего напитка, и с маленьким мерцающим светильничком через тёмную кладовую поднялась в летнюю спальню.
Окна, выходившие на две стороны, со стёклами, похожими на зимний прозрачный лёд затона, слегка искажали мир за пределами спальни. Аяна скользнула взглядом по тёмной синеве неба за стёклами, отражавшими огонёк фитиля, заметила своё отражение и постояла, приближая и отдаляя светильник от лица, так, что тени неузнаваемо меняли его выражение, потом разделась, оставшись в короткой тонкой сорочке, и развесила одежду в изножье своей кровати.
Другая кровать, та, на которой до замужества спала Олеми, уже несколько лет стояла прибранная и пустая, готовая принять подросшую Лойку, но пока ей недоступная и от этого ещё более манящая.
Третья, дальняя из кроватей, принадлежала Нэни, и она спала там, чуть ли не с головой завернувшись в мягкое одеяло, что-то бормотала во сне и улыбалась. Аяна подняла с пола одну из многочисленных подушек сестры и водрузила её на кровать к остальным. Старшая сестра любила спать на мягком, это знали все, и парни, которые за ней ухаживали, недолго думали при выборе подарков.
Ту подушку, которую Аяна только что вернула на место, красила и вышивала сама олем Ораи из верхней деревни по заказу одного из ухажёров. Когда они с мамой прошлым летом ездили к Ораи меняться цветными нитками, то как раз застали его выходящим из мастерской. Пока мама показывала свои нитки и рассматривала те, которые предлагали ей Ораи и две её старшие правнучки, Аяна подошла к станку и внимательно разглядывала удивительную вышивку самой искусной мастерицы.
Мама вышивала тонко и умело, но вышивка олем Ораи была будто живой. Из четырёх углов в центр тянулись тоненькие, хрупкие веточки зубовика, нежные гибкие побеги вьюна, цветы лёгких летунков, стебельки цветущей власки с лепестками, похожими на кусочки неба, а по ним и между ними на нежно-сиреневом фоне летали мелкие юркие серебристые мотыльки, прыгали толстые пегие кузнечики, ползали весенние крупные переливчатые жуки. По одной стороне между стеблями трав была натянута невесомая, будто дрожащая, паутинка, и на ней сидел мохнатый паучок, немного похожий на комочек сажи.
Ораи добродушно поглядывала на изумлённую Аяну, потом сама подошла к ней.
- Ты можешь потрогать какого-нибудь жучка, - сказала она, добродушно посмеиваясь. - Не бойся!
У Аяны тогда запылали уши и закололо в носу, она несмело потянулась кончиком пальца к паучку, но дотронуться так и не решилась. Страшно подумать, что предложил поклонник Нэни в обмен на эту чудесную вышивку! Аяна долго мялась, но все же попыталась выведать - не напрямую, конечно, - но олем отшутилась, сказав, что любовь нельзя обменивать на вещи.
- Никакие вещи не могут быть ценнее любви, милая, - сказала она. - И ничто не может. Любовь - она превыше всего!
Теперь же эта живая, удивительная вышивка принадлежала старшей сестре, и, поднимая подушку с пола в очередной раз, Аяна гладила пальцем паучка, который даже в тусклом свете маленького светильника он казался совсем-совсем живым.
Она поправила подушку ещё раз, вздохнула, потянулась, юркнула под одеяло, загадала когда-нибудь научиться делать что-то так же чудесно, как олем Ораи вышивает, и провалилась в сон.
<a name="TOC_id20225752"></a>
<a name="TOC_id20225754"></a>2. Аромат родного дома
Белая-белая птица кружилась, не находя покоя, и тоскливо кричала над океаном в пронзительно голубом небе, но рассмотреть её никак не удавалось. Солнце невыносимо жгло глаза, Аяна щурилась, смахивала слезы, но всё двоилось и плыло в колючих лучиках слёз, а птица всё кричала и кричала, и от её криков нестерпимо, до боли сжималось сердце.
Аяна открыла глаза, ощущая странный ком в горле. Она села на кровати и окинула взглядом комнату. Пора самых густых утренних туманов ещё не началась, и отсветы рассветного неба пробивались сквозь рейки ставней, скользя полосками по стенам у потолка, будто гладя их. В ногах, свернувшись клубком, спал Шош, его бок мерно поднимался и опускался. Она схватила его, сонного, прижала к себе и уткнулась носом в пятнистую мягкую шерсть.
- Шош, мой хороший, где же ты был вечером?
Его густая тёплая шубка пахла сеном. Видимо, первую половину ночи он провёл на сеновале, и только под утро, когда похолодало, пришёл к ней в кровать.
Шош, будучи в довольно почтенном возрасте, по всем признакам стал туговат на ухо и, к тому же, гораздо более нетерпим и сварлив, чем в своей кошачьей юности. Тем не менее, крепкие объятия Аяны он переносил терпеливо. Она никогда не потешалась над ним, в отличие от братьев, Тамира и Арета. Вот они-то могли привязать к хвосту почтенного мышелова верёвку с маленькими лёгкими трескучими высушенными тыковками-погремушками и со смехом наблюдать, как тот в ужасе носится по двору, пытаясь скрыться от грохота, что преследовал его по пятам. Правда, последний раз такое случалось больше двух лет назад, когда близнецам не было ещё и двенадцати, но Шош до сих пор так и не приходил к ним в постели, да и вообще старался держаться от мальчишек на некотором расстоянии, которое считал достаточно безопасным.