Актеры затонувшего театра

— Ножом. Тем самым, который приобрел ваш друг Козленков в Осло. У меня были сомнения до тех пор, пока я не вернулась сюда. Но я для того и пришла, чтобы убедиться, что ножа здесь нет. Нож валялся вон там, где мы с Софьиным сидели. Сейчас его там нет и на столах не видно тоже, следовательно, кто-то поднял оружие, чтобы воспользоваться. Вы случайно не видели? Как это было проделано или как кто-то держал этот нож в руке?..

— Не видел, но… Уверяю вас, что Леха Козленков никакого отношения к этому делу не имеет. Он по природе своей трусливый. Не то чтобы трус, но не орел — я в этом смысле говорю. Мы по молодости дрались иногда, я — часто, Боря Ручьев изредка, а Алексей — ни разу. В конце восьмидесятых мы втроем сидели в ресторане ВТО, и к нам какая-то шпана прицепилась… Скорее всего, узнали именно Алешку, он ведь у нас профессиональным Иваном-царевичем был. Короче, слово за слово и сцепились. Борю с первого удара вырубили, я держался какое-то время… Самое противное, что собратья по цеху, что сидели в зале, наблюдали или просто ушли: все бандитов боялись. Спасибо, двое парней из Питера в этот момент в зал вошли. Увидели, что трое одного метелят, и встряли за меня. Те не ожидали, даже почти не сопротивлялись, сразу рванули к выходу. Но мне тогда нос свернули, оба глаза распухли, челюсть набок. Боря пришел в себя — тоже с фонарем приличным, а Козленков плакал весь вечер: «Ребята, простите меня, я очень испугался». Потом питерские к себе в гостиницу позвали: с ними до утра сидели. Бизнесменами те ребята оказались. Один, кстати, вот эту самую песню и пел про счастье. Он прежде поэтом был, но пошел в бизнесмены, потому что жена заколебала — красивой жизни ей хотелось Не знаю, жив ли он или нет, но по гроб жизни не забуду ни его, ни его песню.

— Мы отвлеклись, — вернула разговор в нужное русло Вера. — Я не обвиняю никого и Алексея Дмитриевича в том числе. Я не прошу, чтобы вы сами искали кого-то. Просто мне надо выяснить по времени, кто где находился. Знаю точно, что вы были здесь постоянно. А другие входили и выходили. Я не следила за их передвижениями, кто же знал, что такое может случиться?

— А кто обнаружил тело? — поинтересовался Волков.

— Я и обнаружила. Вы же слышали, как Элеонора Робертовна позвала меня пить бордо. Поднялась к ней и увидела ее на полу с ножом в сердце.

— Бутылка бордо была?

— В том-то все и дело, что не видела я этой бутылки. Ни на столе, ни на полу, ни в мини-баре. Вряд ли ее забрал убийца. Во-первых, зачем убивать и брать вино с собой? А во-вторых, это же улика. Мне кажется, что этого вина не было вовсе: просто Герберова решила меня заманить к себе зачем-то, выдумала наличие у нее дорогого и всем известного вина.

— Я могу только предполагать, зачем она вас заманивала, — проговорил Волков. — Она дамочка извращенная. То есть была таковой. Но ведь и вы не маленькая глупенькая девочка, чтобы не понимать…

— Не будем отвлекаться. У каждого в вашей труппе, как я установила, была причина расправиться с Элеонорой.

— Про всех не стану утверждать, но я думал об этом, и не раз. В своих мыслях я, разумеется, так далеко не заходил, но выдумывал всякие способы. А другие?.. Но вы хотите узнать, кто именно?

— Но ведь кто-то сделал это! — сказала Вера. — Я про себя знаю, что не делала. Вы тоже отсюда не отлучались. Круг подозреваемых становится все уже.

— А может быть, это кто-то из команды? Матросы? — предположил Федор Андреевич.

— Вряд ли. Они во время плавания все на своих объектах, есть, разумеется, свободные от вахты, но капитан уверяет, что все моряки вымотаны этим переходом, спят вне службы. И потом, какой смысл кому-то из команды убивать чиновницу из Министерства культуры? Ограбления не было. Брильянты Герберовой на месте, деньги на месте, хотя там очень небольшая сумма — вряд ли и две тысячи наберется, если считать в американской валюте. За такую сумму убивать, зная, что тебя могут вычислить, никто не будет. Пластиковые карты тоже на месте.

— Кто же тогда это мог сделать?

— Федор Андреевич, давайте будем до конца откровенными друг перед другом. Мне известно, что Артем Киреев был принужден Элеонорой Робертовной к сожительству. Не к совместному проживанию, как вы понимаете, а к неоднократному сексу по принуждению. Чем она его запугала, не знаю, но я сама была случайной свидетельницей их отношений.

— В каком смысле? — не понял Волков.

— В том самом смысле, что из коридора своими ушами слышала, как Герберова выговаривала Артему в достаточно жестком тоне. И он терпел. Из своей практики знаю, что так терпеть может человек, на которого есть определенный компромат. Вам известно, на чем Элеонора его зацепила?

Волков некоторое время молчал, но потом кивнул.

— Догадываюсь. Но это не моя тайна.

— Наркотики?

Волков неохотно кивнул.

— Предполагаю, что Артема взяли за распространение? — произнесла Вера. — В театр приезжали из госнаркоконтроля, беседовали со Скаудером или с вами…

— Со мной, потому что Гилберт был тогда в Лондоне.

— Узнав, что произошло с Киреевым, вы бросились помогать. Наверняка подняли свои связи в полиции. Скорее всего, вам отказали… Вы понеслись к Герберовой, и она решила дело.

— Точно так и было.

— А потом она вызвала к себе Артема… Нет, скорее всего, она приехала в театр и, оставшись с Артемом наедине, сказала, что дело прикрыто и будет прикрыто до тех пор, пока она этого хочет. Если он будет отказывать ей в маленьких удовольствиях, то очень быстро поедет на зону, где будет оказывать удовольствие уже не таким приятным людям, как она.

Волков кивал, склоняясь головой все ниже и ниже, словно выслушивал обвинение.

— Что она говорила — не знаю, но очень похоже, что вы близки к истине, — вздохнул он. — Но уверяю, что Артем не может быть убийцей!

— Вы знаете, где живет… жила Герберова? — перевела тему Вера.

— В центре, в Елисеевском переулке. Как раз между памятниками Ростроповичу и Низами. Неподалеку дом артистов МХАТа, но у нее тоже очень престижный, там еще переход рядом с желто-белыми полосками.

— Сколько минут пешком до здания Министерства культуры?

— Не знаю, минут десять, наверное, но она всегда на машине ездила.

— Вы были у нее дома?

— Один раз с Гибелью Эскадры. Он меня с собой притащил, якобы он ее боится, а договариваться надо. Только разговора не получилось. При мне, по крайней мере. Мы о том о сем лясы поточили, она угостила нас коньячком — по рюмочке всего и выпили. Потом Гибель Эскадры остался, а я удалился. Вышел на Тверскую, дошел до метро «Охотный Ряд» — это совсем рядом — и домой, к жене.

— Как у нее дома?

— В смысле, какая обстановка? Если скажу шикарная, то это будет явная недооценка. Я — народный, бываю в домах других народных, в том числе с европейской или даже мировой популярностью, многие из них руководят труппами прославленных театров, но ни у кого такой роскоши нет. Квартира большая — четыре комнаты. Хотя, может быть, три комнаты небольшие, зато гостиная — огроменная: в ней даже белый рояль «Стенвей» стоит. А Герберова играть совсем не умеет. Сказала, что для гостей держит, потому что у нее бывают известные исполнители, которые горят желанием порадовать хозяйку. Но мне кажется, она специально меня позвала через Гилберта, чтобы унизить. Она ведь помнит нашу с женой квартирку и наверняка решила, что умру от зависти, расскажу жене и она тоже умрет. Но я даже не сообщил дома, где побывал. Человеку не двухсотметровая квартира с роялями нужна и не два аршина земли, как считают некоторые скептики, а весь мир.

— Что ж, спасибо, Федор Андреевич, — сказала Вера. — Поздно уже.

Она поднялась на ноги.


— Я провожу вас, — встал следом Волков.

— Не надо, я хочу на воздух выйти, посмотреть, как солнце встает, ведь мы идем прямо на него.

— Тогда тем более я постою с вами. Только заскочу в каюту, прихвачу плед, чтобы вы не замерзли. Ветерок с моря задувает промозглый. Я это почувствовал, когда мы еще на заходящее солнце шли.

Они поднялись к каюте, которую Волков делил с Козленковым. Федор Андреевич зашел внутрь на несколько секунд и вернулся с шотландским пледом.

— Это точно не Леха сделал, — уверенно произнес Волков, — Козленков спит сейчас сном младенца и чмокает во сне губами. Разве убийца может спать так спокойно и безмятежно?

— А вы не видели, куда Козленков свой нож выбросил, когда каяться пришел?

— Как я мог видеть? Я же вроде как на дне моря лежал с дырой в груди и жаждой мести.

— И кто тот нож поднял, тоже не видели? — допытывалась Вера.

Волков покачал головой.

Они поднялись на третью палубу. В коридоре на стуле возле двери, за которой лежало тело Герберовой, дремал матрос. Услышав шаги, он встрепенулся, но Вера была уверена, что, едва они пройдут, паренек вновь закроет глаза, но замечания делать не стала.

Вера и ее спутник вышли на воздух. Красное солнце уже поднималось из воды.

— Действительно, человеку нужен весь мир, — вспомнила недавний разговор Вера.

— И любовь, — негромко произнес Федор Андреевич.

Перед тем как вернуться в каюту, Вера зашла на ходовой мостик. Капитан Шкалик стоял у приборов, штурман спал в кресле.

— Занимаюсь любимым делом. Веду корабль по курсу, хотя это мне только кажется, что веду я, а на самом деле ведут приборы, за которыми я просто с восторгом наблюдаю, — поделился капитан. — Вот система предупредительной сигнализации при подходе судна к очередной путевой точке, вот сигнализация о выходе судна на опасную глубину, средство автоматической навигационной прокладки, система управления судном по курсу с автоматически срабатываемым сигналом, когда судно отклоняется от курса… А это автоматическая навигационная система. Вы бывали когда-нибудь прежде на ходовом мостике?

— Один раз, три часа назад, когда познакомилась с вами, — усмехнулась Вера.

— Завтра я покажу вам все судно, — пообещал Шкалик. — Вы даже не представляете, как я люблю свою работу!

— Представляю. Я тоже не могу жить без своей. И актеры, которые сейчас спят в каютах, тоже занимаются любимым делом. И матросы ваши наверняка. Хотелось бы думать, что и Софьин любит то, чем он занимается.

Григорий Михайлович не ответил. Он показал на солнце, поднимающееся из-за горизонта.

— Самое красивое зрелище, которое я видел в своей жизни. И ведь сотни раз видел! Представляете, какое это счастье видеть солнце, встающее над морем? Как жить без этого?

Он молчал, молчала и Вера.

— Вы замужем? — спросил вдруг капитан. — Кольцо на вашем пальце я видел, но в наше время оно ничего не значит. То есть для кого-то оно значит все, а для кого-то… Некоторые незамужние дамы его носят, чтобы казаться солиднее… — Он смешался и неловко закончил: — Извините, если что-то не так.

— Я замужем, — ответила Вера. — Только мужа не видела очень давно. Я в Швецию спешила, чтобы встретиться с ним. Но не получилось, и я по-прежнему не знаю, где он и что с ним.





Глава 13




Утром Веру разбудил звонок будильника, который она установила на мобильном телефоне. Хотя утро уже было в самом разгаре, в окно било солнце, но вылезать из постели все равно не хотелось. Она лежала и вспоминала все, что произошло в течение ночи. Кто же все-таки убил Элеонору Робертовну Герберову? Этот вопрос не давал Вере покоя.

Таня Хорошавина не могла. То есть могла, конечно, как и всякий другой, который отсутствовал в момент убийства в ресторанном зале… Но ее алиби подтвердил Сергей Иртеньев, а Таня создала алиби ему. Они, конечно, могли убить Герберову и вдвоем, а потом уверять, что были в другом месте, но, судя по всему, Хорошавина не врет: у нее очень открытое лицо, и любую ложь Вера сразу бы распознала. Если вычеркнуть из подозреваемых этих двоих, кто остается?

Софьин Борис Борисович. Олигарх был в своей каюте, принимал душ, разговаривал по телефону. Но это до убийства. Он, конечно, мог выйти, заскочить в каюту Элеоноры, предварительно взяв со стола брошенный и забытый всеми охотничий нож, ударить этим ножом чиновницу и удалиться как ни в чем не бывало. Только зачем это ему? Зачем подставлять под подозрение себя самого, свое судно, а главное — свой Карибский проект, который имеет для него сейчас первостепенное значение? А главное: такие люди, как Софьин, никогда и никого не убивают собственными руками.

Козленков спал как младенец, что, по мнению Волкова, подтверждает его невиновность. Крепкий сон — это, разумеется, не довод, но Алексей Дмитриевич вернулся в общий зал абсолютно спокойным, что, учитывая его характер и темперамент, вряд ли могло быть, если бы за пять минут до этого он зарезал женщину купленным при свидетелях ножом.

Иртеньевы. И у Сергея, и у Алисы есть повод желать Герберовой смерти, она так посмеялась над их бедственным положением. Молодые актеры снимают квартирку, отдавая за нее, вероятно, половину того, что зарабатывают оба, а Элеонора вряд ли на свой оклад приобрела хоромы стоимостью в несколько миллионов долларов. И Сергея она к себе пригласила не для того, чтобы помочь, как обещала, а фактически надругаться над обоими Иртеньевыми. Мог он убить? Мог, конечно. Но Таня Хорошавина обеспечила Сергею алиби. Могла убить Алиса? Могла, и ее алиби никем не обеспечено.

Еще есть Артем Киреев, Гилберт Янович Скаудер и Стасик Холмский.

С ними надо беседовать. Хотя вряд ли убийца Холмский. И сложно представить, что женщину хладнокровно зарезал Гибель Эскадры. И причин убивать чиновницу у них вроде как нет.

Возможно, у Скаудера были какие-то дела с Элеонорой Робертовной…

Вера вспомнила о пластиковой папке, что вчера забрала из каюты убитой. Поднялась и достала ее. Начала просматривать документы. Половина бумаг была скомкана, а некоторые даже разорваны. Потом листы были расправлены тщательно, а разорванные склеены узким прозрачным скотчем.

Это были отчеты Скаудера о расходовании средств по предоставленным театру двум грантам. Расходы были огромные, около трехсот миллионов. Очевидно, этот отчет кому-то не понравится, и тот, кому он не понравился, скомкал бумаги и пытался разорвать. А у кого отчет мог вызвать такой приступ ярости? Скорее всего, у Герберовой, которой он и предназначался. Скомкала, разорвала, а потом склеила и решила ознакомиться с ним получше. Очень похоже на то, ведь бумаги хранились в ее чемодане. Очевидно, Гибель Эскадры вручил их здесь, на судне, иначе зачем ей потребовалось тащить документы с собой из Москвы в заграничную командировку?