Алекс & Элиза

– Узами? – спросил он, словно не понимал по-английски.

– Ну, знаете, попасться на крючок, пойти к алтарю, в общем, слиться воедино, как принято выражаться в высшем обществе. – Его рука спустилась неприлично низко по бедру Элизы, и он потрепал ее, как треплют кобылу на ярмарке. – Вы видите перед собой мать следующего поколения Ливингстонов. Насладитесь видом этой фигурки сейчас, потому что после восьми-десяти детей от нее останутся одни воспоминания.

– Я… Я… – Алекс потряс головой с абсолютно потерянным видом. – Не знаю, что сказать.

– Как насчет соболезнований? То есть поздравлений, конечно, ха-ха.

– Я, эм, поз… – Гамильтон, определенно, не мог заставить себя произнести это. – Мисс Скайлер?

– Эта новость стала для меня таким же шоком, как и для вас, – сказала Элиза, изо всех сил пытаясь сохранить ровный тон. – Я сама узнала об этом всего лишь два дня назад. – Она заставила себя улыбнуться, но улыбка вышла натянутой и жалкой. – Вы упоминали, что собирались навестить меня. Хотели поделиться какими-то новостями?

– О, я чувствую, тут какая-то история, – вступил Генри. – Я испортил вам веселье, да? Не волнуйтесь, Гамильтон, в море довольно рыбы – по крайней мере, для вас. Я-то навеки привязан к этой.

Алекс переводил взгляд с Генри на Элизу, словно был не в силах поверить в то, что слышит.

Элизе внезапно захотелось ударить Генри Ливингстона, этого болвана.

– Ваши новости, полковник Гамильтон? – поторопила она, надеясь на какое-нибудь чудо.

Алекс повернулся к ней. Казалось, он смотрел на нее целую вечность, и в глазах его полыхало неверие.

– Я шел к вам сообщить, что мне прислали назначение, – сказал он наконец. – Полк в командование.

– Командование, – повторила Элиза. – Вы будете участвовать в битвах?

Алекс кивнул.

– Это огромная честь для меня.

Он впился в нее взглядом, словно хотел сказать что-то еще, но больше ничего не добавил.

Если бы Элиза опиралась на то, что рассказывал отец, или на то, что она видела на батальных полотнах, она бы считала, что сражение – это всадник на коне с поднятым вверх мечом и флаги, реющие за его спиной. Но, хотя реалии войны были от нее скрыты, девушка знала: это дело намного более кровавое, чем на картинах – вспомнить хотя бы несчастного рядового Уоллеса, лишившегося ноги. Мысль о том, что Алекса ждут подобные – если не худшие – опасности, заставляла ее колени дрожать, и она молча молила Гамильтона сказать ей, что он будет осторожен. Но, конечно же, полковник не мог этого обещать. Он был слишком честен, чтобы солгать ей.

Наконец, когда молчание стало совсем невыносимым, Элиза заговорила:

– Да, это огромная честь. Поздравляю, полковник. Ваш первый полк…

Она уставилась на него, дрожа с ног до головы при мысли, что он отправляется на войну. «Если я не могу стать его женой, пусть хотя бы буду знать, что он невредим!» Но вслух спросила:

– Когда вы отправляетесь?

– Через два дня, – сказал Алекс с таким безумным видом, что, казалось, он вот-вот рухнет.

– Два дня, – эхом повторила Элиза.

– Как неудачно! – внезапно взревел Генри, заставив собеседников вздрогнуть. – Вы пропустите свадьбу!





27. Вступление в должность




Третий Джерсийский полк, Эмбой, штат Нью-Джерси

Март 1780 года



Весна! По всему Нью-Джерси тонкие стрелки молодой травы тянулись к солнцу. Появление среди нежной зелени свежих листочков первых розовато-фиолетовых бутонов багряника намекало на витавшие в воздухе перемены. Птицы, стаями слетавшиеся на кусты желтой форзиции, воспевали приход нового, чудесного времени года в своих песнях.

Тонкий ледок на лужах хрустел, как стекло, под колесами телег, развозящих товары с утра, а к полудню таял, превращая почтовый тракт в непролазную грязь. Последние сугробы прятались в тени с северных сторон амбаров, в которых мычали коровы с полным выменем молока, и трудились, не покладая рук, фермерши, делающие масло и сыр. Фермеры точили плуги и смазывали упряжи. Время для посевной еще не пришло, но близилось.

И время сражений еще не настало, но тоже было не за горами.

После трехдневного раздумья генерал Вашингтон объявил, что отдает под командование Алексу Третий Джерсийский полк. Его предыдущий командующий, полковник Элайя Дэйтон, был ранен в стычке на острове Бедлоу, когда его рейдерский отряд наткнулся на группу британских солдат, направлявшихся к проливу Килл-ван-Кулл, к северу от острова Статен, чтобы саботировать работу в заливе Ньюарк. Во время заварушки полковник Дэйтон получил пулю в бедро. Рана загноилась, и, прежде чем ногу успели ампутировать, началась гангрена. Неделю провисев между жизнью и смертью, Дэйтон все-таки скончался.

Но Третий Джерсийский полк одержал победу. Он был самым молодым из трех полков на линии фронта в Нью-Джерси. Призыв в него начался в первый день 1776 года, через два месяца после того, как сформировали первые два. Тем не менее солдаты в нем были довольно опытные, успевшие поучаствовать более чем в полудюжине кампаний, включая битву при Монмуте, где Алекса ранили. Обычный для Континентальной армии полк – восемь рот, в каждой по девяносто солдат и капитан.

Они должны были отправиться на юг.


Надежные источники сообщили, что генерал Генри Клинтон, главнокомандующий британскими войсками в Северной Америке, в декабре отплыл на юг с армией в 8500 солдат. Полагали, что он прибудет в Саванну в начале года и там присоединится к генералам Корнуоллису и Роудону, увеличив силы британцев до 14000 человек. Оказалось, что британский генерал решил занять стратегически важный город Чарльстон, который, помимо своей роли в торговле, был еще и гарнизоном для 5000 солдат Континентальной армии.

Полковник Гамильтон и солдаты Третьего Джерсийского полка, объединившись еще с семью полками, должны были отплыть в Южную Каролину и основать второй гарнизон на острове Салливан, том самом, где в 1776 году полковник Молтри отстоял Чарльстон в сражении со значительно меньшими силами противника.

Второй гарнизон лишил бы Клинтона возможности взять Чарльстон в осаду без угрозы обнажить тыл и подвергнуться постоянным нападениям со стороны американских войск из форта Молтри.

«Она собирается замуж за другого. За того, у кого есть имя, состояние и семейные связи. Ничуть не удивительно. Он должен забыть о ней. Под его командованием 728 человек». Сначала эти люди были для Алекса не более чем именами на бумаге, но просматривая список Олкоттов, Килкелли, Уильямсонов, Джозай, Изекиелов и Франклинов, Алекс почувствовал, как на плечи легла огромная ответственность за тех, кого ему поручили. Каждый из этих людей был чьим-то сыном, братом или мужем – для кого-то будущим. И всем им придется рисковать жизнью по одному его приказу. Здравомыслие Алекса поможет им остаться в живых. Его глупость будет стоить им жизни.

Получив сообщение от генерала Вашингтона, Гамильтон излил душу в письме своему другу Лоуренсу.

Смею заметить, что новость о предстоящей встрече с моим дорогим другом – единственное, что радует меня в эти унылые дни, когда я отделен от моей возлюбленной Элизы не только сотнями миль, но и удручающей перспективой ее предстоящей свадьбы с этим прохвостом, Генри Ливингстоном! Удручающей, пишу я, так, словно речь о проигрыше в карты или неурожае яблок. Правда в том, Джон, что я раздавлен. Настолько, что хотел даже отказаться от назначения генерала Вашингтона на том основании, что мне нельзя доверить жизни семи сотен наших солдат, когда я о собственной пекусь так мало.

Если бы мог выбирать сейчас, я бы не отправлял этих храбрых ребят в бой, а пошел бы сражаться с ними плечом к плечу. Ринулся бы на врагов со штыком наперевес и кромсал, пока не разорвал бы всех, как бешеная собака стаю куропаток, или пока не рухнул бы убитым. Более того, иногда думаю, что лучше бы мне погибнуть в предстоящем сражении, чтобы Элиза не испытывала сожалений о том, что не стала моей женой, и не усугубляла этим трудностей, ждущих ее в непростом, по моему разумению, замужестве. И все же у меня нет права соперничать с ее женихом, ведь я не могу предложить ей ничего достойного, не имея ни знатной семьи, ни состояния. Лоуренс, я с нетерпением жду грядущего сражения…



И все же ему предстояло подождать еще какое-то время.

На протяжении долгой зимы одной из многочисленных обязанностей Алекса были переговоры с Вильгельмом фон Книпхаузеном, генералом в армии германских союзников Англии и временным командующим британских войск, удерживающих Нью-Йорк, об обмене военнопленными. После отплытия Клинтона в Южную Каролину полковник Гамильтон начал переписку с немецким генералом. Обе стороны выражали желание произвести обмен, но за четыре с половиной года военных действий никаких шагов в этом направлении не предпринималось.

Каждая сторона удерживала несколько тысяч пленных, что было обременительно для тюремщиков и мучительно, – а зачастую и смертельно – для узников. Король Георг, в нарушение правил войны, заявил, что с американскими солдатами следует обращаться не как с военнопленными, а как с предателями, и это означало, что они были лишены той защиты, которая полагалась им согласно международным правилам. Бухта Воллабот на побережье Бруклина была битком набита корпусами так называемых тюремных барж – древних посудин, которые настолько прогнили, что уже не могли выходить в море. Условия на борту были чудовищными, и судя по отчетам, тысячи американцев умирали там от голода, болезней или переохлаждения. Пленных британцев содержали в более гуманных условиях, но лишь настолько, насколько позволяли запасы продовольствия. В конце концов, шла война. Было нелегко прокормить даже собственную армию, не говоря уже о семи тысячах вражеских солдат. Избавление от них стало бы огромным облегчением, но этого, безусловно, не могло произойти, пока британцы не согласятся отпустить такое же количество пленных американцев.

Переговоры шли успешно, поскольку генерал фон Книпхаузен был больше, чем генерал Клинтон, заинтересован в том, чтобы избавиться от ответственности за несколько тысяч плененных врагов. Без сомнения, будучи наемником и не имея верноподданнических чувств к Англии, он относился к восстанию более спокойно, нежели генерал Клинтон, которому, судя по всему, было все равно, сколько американских мальчишек погибнет у него на глазах. В связи с приближением весны и возросшей потребностью обеих сторон в солдатах для возобновления боевых действий, фон Книпхаузен предложил организовать личную встречу для ускорения переговоров. Генерал Вашингтон отказался встречаться с ним на основании того, что фон Книпхаузен не соответствует ему по званию, а значит, вести с ним переговоры будет ниже достоинства главнокомандующего.

Его Превосходительство велел полковнику Гамильтону отправляться вместо него.

Алекса разрывали противоречивые чувства. В какой-то мере возложенная на него ответственность была даже больше, чем при командовании полком, поскольку на весах было около двадцати тысяч жизней. Но молодой офицер уже устал говорить сильным мира сего, насколько они сильны. Работа предстояла утомительная, требующая скорее навыков счетовода, чем политика, и умения играть на заоблачных амбициях и раздутом самомнении дюжины различных людей.

А он жаждал стать героем в открытом бою. К тому же Гамильтону хотелось как можно дальше убраться от Морристауна, где все напоминало об Элизе и ее предстоящем бракосочетании с полковником Генри Ливингстоном.

Но от генерала Вашингтона поступила не просьба – это был приказ. И Алексу ничего не оставалось, как отложить отправление в Каролину.

Поэтому прохладным апрельским утром, в сопровождении лейтенанта Ларпена, играющего роль его секретаря, Алекс верхом отправился в Эмбой, штат Нью-Джерси, мирную деревушку на пересечении реки Раритан и пролива Артур-Килл напротив южного окончания острова Статен-Айленд. Им предстояло проехать чуть меньше тридцати миль, что верхом заняло бы не более трех-четырех часов, в зависимости от состояния дорог.

Морозный воздух, окружавший всадников, был пронизан дымом из печных труб и запахом свежего хлеба. Фермерши и служанки кормили птицу и собирали яйца в передники; фермеры, вооруженные кто ружьями, а кто топорами, отправлялись в лес, на охоту и за дровами. Издалека мужчин и женщин частенько можно было принять за супругов, но вблизи становилось понятно, что мужчины – сплошь старики или юнцы. Все мужчины призывного возраста отправились на войну.

Когда они проезжали мимо очередного фермерского коттеджа, стоящего в стороне от дороги, лейтенант Ларпен заметил ладную фигуру молочницы, которая с табуретом в руках шла в коровник. Ларпен заставил своего коня перейти на шаг.

– Трудно поверить, что идет война. Ну, если не обращать внимания на то, что мы в мундирах.

Алекс резко оборвал заскучавшего солдата.

– Вы ко мне обращаетесь, лейтенант Ларпен?

Краем глаза он заметил, как тот выпрямился в седле.

– Сэр! Я сказал, полковник Гамильтон, сэр, трудно поверить, что идет война. Все вокруг кажется таким… мирным, сэр.

Алекс улыбнулся незаметно для лейтенанта. У генерала Вашингтона он научился подавлять желание опустить формальности в общении с нижестоящими. Впоследствии это лишь мешало им повиноваться приказам. Хоть Вашингтон часто называл Гамильтона «мой мальчик», он никогда не обращался к нему по имени и не давал адъютанту позволения называть его никак, кроме «Ваше Превосходительство».

Молодой офицер принял это правило на вооружение. Если уж на то пошло, он считал, что ему это даже нужнее, чем самому генералу, поскольку у Алекса не было ни семейных связей, ни боевого опыта, который помог бы заслужить уважение подчиненных.

– Да, лейтенант. Прекрасное утро. Давайте надеяться, что и день будет не хуже.

– Вы думаете, что Книпхаузен серьезно настроен на обмен, сэр? Трудно поверить, что генерал Клинтон, наотрез отказавшийся это делать, позволит своим подчиненным провернуть все в его отсутствие.

– Генерал Книпхаузен заверил меня, что у него есть все полномочия в данном вопросе, а генерал Клинтон с радостью избавится от этой головной боли. – Алекс пожал плечами. – Полагаю, вероятность того, что он потрудится приехать, – один к двум, а того, что согласится на обмен, – один к десяти. Но оно того стоит, учитывая тысячи жизней на кону.

Они обсуждали эту тему, пока она не исчерпала себя, а после погрузились в дружелюбное молчание. Мысли Алекса метались между перспективой получить похвалу от генерала Вашингтона в случае успешного завершения переговоров об обмене и образом Элизы в свадебной шляпке цвета слоновой кости, говорящей «да» – но не ему.

Прошло не менее получаса, прежде чем лейтенант Ларпен откашлялся и сказал:

– Извините. Полковник Гамильтон?

Алекс с трудом вынырнул из своих мыслей.

– Да, лейтенант?

– Я только хотел спросить, сэр, знаете ли вы, когда мы вернемся в Морристаун? Точнее, успеем ли мы к завтрашнему вечеру, сэр?

– Не могу сказать точно, лейтенант. Если, как я подозреваю, все это просто очередная прелюдия, наши дела будут закончены уже к вечеру, и завтра с утра мы можем возвращаться. Но генерал фон Книпхаузен не ограничивал в сроках наши переговоры, и, если они пойдут хорошо, на составление плана масштабного обмена может уйти несколько дней.

Лейтенант Ларпен тяжело вздохнул. Алекс с трудом подавил желание отчитать его.

– У вас в Морристауне какое-то неотложное дело, лейтенант?