Алекс & Элиза

* * *


Дверная ручка повернулась; дверь приоткрылась.

– Элиза, дорогая! Экипаж ждет внизу.

Исчезла та женщина, которая махала флакончиком с ароматическими солями пред лицом губернатора Ливингстона, утверждая, что там микробы чумы. Прошлой ночью тетя сказала Элизе, что хороший солдат обязательно должен понимать, когда битва проиграна. Элиза возразила, что это не битва: она проиграла целую войну.

– Возможно, – не стала спорить тетушка Гертруда, – но будут и другие битвы, и другие войны, а значит, нужно сохранить для них силы.

Тетушка протянула Элизе руку в перчатке. Та встала и позволила вывести себя, как маленькую девочку, в холл, где выстроившиеся в два ряда слуги изо всех сил пытались удержать на лицах улыбки. Элизабет кивала им, пока тетушка вела ее мимо, а затем по лестнице, к ожидавшим внизу Пегги и Стивену, на лицах которых застыли еще более фальшивые улыбки. Дверь была открыта, и в проем золотым потоком струился солнечный свет. В конце парадной дорожки, прямо у ворот, ждал четырехколесный экипаж с красной отделкой. Верх был откинут, чтобы весь город мог видеть, как ее везут к жениху.

Она позволила ливрейному лакею, которого не узнала, отвести ее вниз по ступенькам и подсадить в экипаж. Это был, без сомнения, один из слуг Ливингстонов. Тетушку Гертруду усадили подле нее, кучер щелкнул кнутом, и экипаж, слегка дернувшись, тронулся с места. Дом Ливингстонов, где должна была состояться церемония, находился в другой стороне, но экипаж весело покатил по Пайн-стрит, а затем свернул на Дюмон, направляясь в парк, чтобы выставить невесту на всеобщее обозрение.

– Предстоящая свадебная церемония – лишь видимость, – обреченно произнесла Элиза. – На самом деле, меня ждет пожизненное заключение.

Тетушка Гертруда утешающе положила руку на колено племянницы.

Казалось, весна тоже стала соучастницей этого фарса, потому что день выдался на редкость славный. Воздух все еще был свеж, но легкий ветерок нес с собой намек на теплые дни, и, хотя солнце больше светило, чем грело, оно все же сияло на небе, в котором кружили птицы – от ястребов до уток, голубей, соек и зябликов. Они парили, кувыркались и рассекали крыльями чистый воздух, распевая весенние песни. На деревьях в городском парке набухли почки, которые, казалось, в любую секунду могут выпустить листья, а берега пруда покрылись золотистым ковром из одуванчиков, чьи головки отражались в темной воде сотнями маленьких солнц.

Овцы щипали свежую травку, цыплята клевали зернышки, а свиньи, готовые вот-вот разродиться множеством крошечных поросят, рылись в заболоченной части пруда. В парке было около полудюжины горожан, в том числе несколько горничных и лакеев, отправленных с поручениями, и столько же солдат; все они бросали свои дела, чтобы с улыбкой помахать счастливице, готовящейся войти в самую влиятельную семью штата.

– Вон тот вяз, – заговорила Элиза, глядя мимо доброжелателей и указывая куда-то за их спины, – с крепким, горизонтальным суком, похожий на солдата с ружьем на плече. Это ведь на нем вешают осужденных, да?

– Элиза, пожалуйста, – взмолилась тетушка Гертруда, – ты все лишь усложняешь.

Круг по парку был завершен, и экипаж снова повернул на Саут-стрит. Уже видны были белые особняки, изысканные и аккуратные, с распахнутыми в честь яркого весеннего дня ставнями. Огромная, пестрая и пушистая кошка размером с енота, с рыжим пятном на одном глазу и черным – на другом, уселась на столбе забора и лениво умывалась, провожая взглядом экипаж Элизы.

– О, я так люблю пушистых кошек! – воскликнула тетушка Гертруда, глядя на безмятежное животное. – Они греют лучше муфты в холодный зимний день. Конечно, часто шалят, но эта кошечка наверняка воспитана как принцесса. Хозяева так ее любят!

– Мама несколько лет подряд пыталась завести кошек в «Угодьях», – сказала Элиза, – но их убивали лисы. Не думаю, что они убивали ради еды. Скорее, чтобы насолить маме.

– Ты не можешь винить мать за это, Элиза. Ты же знаешь, она хочет для тебя самого лучшего.

– Правда? Она продала меня тому, кто смог больше заплатить, и даже не смогла набраться храбрости, чтобы своими глазами взглянуть на результат торгов.

– Путь от Олбани занял бы не меньше трех дней, а учитывая ненастную погоду этой весной, полагаю, дорога отняла бы намного больше времени. И я слышала рассказы о британских налетчиках, не боящихся нападать даже на охраняемые почтовые кареты. Ты бы на самом деле хотела, чтобы мать, рискуя жизнью, приехала посмотреть, как ты произносишь несколько слов перед священником?

– Я думаю, она должна была приехать и посмотреть, что натворила. И папа тоже. Это самое малое, что они могли бы сделать.

– Тише. Мы на месте.

Экипаж остановился перед огромным белым особняком, который, сказать по правде, не отличался от любого другого дома в Морристауне и даже в Нью-Джерси, не считая того, что был чуть больше, окна – чуть шире, а фронтон – чуть вычурнее. Там, где раньше Элиза видела мелкие особенности, которые отражали различия во вкусах хозяев домов, теперь находила лишь повторение одного и того же лейтмотива, и он был таков – подчинись или убирайся.

Посмотрите на нее! После всех разговоров о том, что она сама себе хозяйка, что сама выберет свою дорогу, позволила превратить себя в овцу, которую стригут и стригут до тех пор, пока шерсть не портится и она заканчивает свою жизнь в горшке для рагу.

Тетушка Гертруда выбралась из экипажа при помощи лакея и теперь протягивала руку Элизе.

– Идем, дорогая.

– Нет.

– Элиза, пожалуйста! Так все и должно быть.

– Нет, – повторила Элиза. – Я не сдамся на милость судьбы.

– Тогда ты отдашь свою семью на растерзание их судьбе, – сказала тетушка Гертруда. – Ты такая эгоистка, что пожертвуешь матерью, отцом, всеми братьями и сестрами, лишь бы не выходить замуж за нелюбимого? Думаешь, к тебе посватается хоть один достойный человек после такого скандала?

– Неужели они настолько малодушны, что готовы продать собственную дочь? Говорю вам, я этого не сделаю.

– Элиза! – раздался другой голос. – Элиза, постой!

Девушка обернулась. В начале аллеи она заметила еще один экипаж, обшитый деревом и покрытый грязью, словно он только что преодолел огромное расстояние. Дверь распахнулась, и фигура в синем сюртуке вывалилась из экипажа так неуклюже, что тот закачался, словно шлюпка в кильватере китобойного судна. Вышедший споткнулся и едва не упал, уронив с головы треуголку и открыв копну рыжих волос.

– Эт… этого не может быть, – выдохнула Элиза.

Рыжеволосый человек поднял голову, и она встретилась взглядом с самыми голубыми в мире глазами, растопившими ее сердце.

– Элиза, постой! Я здесь!


– Алекс? – спросила девушка, боясь поверить своим глазам.

И все же она встала – нет, вскочила – и, оттолкнув руки тетушки и лакея, протиснула свои широкие юбки через узкую дверцу экипажа так быстро, что услышала звук рвущейся ткани. Преодолев дверцу, девушка спрыгнула на плиты парадной дорожки Ливингстонов.

– Алекс? – повторила она. – Это правда ты?

Его лицо пылало, и сам он казался похудевшим; правую руку полковник берег, словно она беспокоила его. Ладони были такими горячими, что Элиза чувствовала их жар через две пары перчаток – его и свои.

– Это я, – сказал он. – Я здесь. Тебе не нужно выходить за него. Ты должна… вот… – Он медленно опустился на одно колено. – Элизабет Скайлер, моя дорогая Элиза, моя единственная Бетси, вы станете моей женой?

Когда Алекс преклонил колено, Элиза заметила, что из экипажа выбрались еще два человека. Ее родители. Генерал и миссис Скайлер, глядящие на нее с мрачными, но решительными улыбками на лицах.

Элиза встретилась глазами с матерью. Та напряженно посмотрела в ответ, а затем кивнула.

Девушка перевела взгляд на Алекса, в глазах которого читались одновременно обожание, тревога и ликование. Она открыла рот, чтобы ответить, но не издала ни звука.





35. А вот и жених!




Резиденция Кокранов, Морристаун, штат Нью-Джерси

Апрель 1780 года



– Но как вы… То есть вы просто исчезли… а затем нашли вашу лошадь, в крови… и я писала, но никто не ответил… а губернатор Ливингстон был таким, таким…

– Все хорошо, Элиза, все хорошо. – Алекс опустился на ковер и гладил руку девушки, лежащей на диване в гостиной тетушки Гертруды. – Теперь я здесь и все объясню. Или, скорее, объяснит ваша мать, потому что, боюсь, сам я многого не помню.

– Не помните? – переспросила Элиза, нахмурившись. – Не понимаю.

Круглое лицо Кэтрин Скайлер попало в поле зрения дочери.

– О, Элиза, когда этот бедный мальчик добрался до «Угодий», он бредил и даже не понимал, где находится. Сказать по правде, я понятия не имею, как он нас нашел. Должно быть, на то была воля Господа.

– Вы проскакали весь путь до Олбани и обратно? За семь дней?

– Вообще-то, за четыре, – уточнила миссис Скайлер. – Остальные три дня он провел в постели, где ему и следовало бы оставаться, если вас интересует мое мнение.

– Я почти здоров, миссис Скайлер, и все благодаря вашей заботе.

– Вы действительно выглядите осунувшимся, – заметила Элиза. – Но, пожалуйста, расскажите мне, что случилось? Почему вы сбежали? И как случилось, что оказались в таком тяжелом состоянии и три дня пролежали в доме моих родителей?

Алекс пожал плечами и пересел в соседнее с диваном кресло, так и не выпустив руку возлюбленной.

– Я знал, что вы разорвете помолвку с полковником Ливингстоном лишь при одном условии – получив разрешение от родителей. И знал, что единственный способ добиться этого – рассказать им, правдиво, без присущей женской переписке иносказательности, каким негодяем он на самом деле является. Поэтому я реквизировал коня на почтовой станции и отправился в путь. Как вы помните, в тот день шел дождь, а до этого я уже провел около шести часов в седле, возвращаясь из города Эмбой, и бодрствовал порядка восемнадцати часов, поэтому постепенно сдался на милость дождю и усталости.

– А затем попали в засаду этих британских драгунов. Как я и говорила, это чудо, что вам вообще удалось до нас добраться, – снова вмешалась миссис Скайлер.

– В засаду! – вскрикнула Элиза.

Даже будь Алексу позволено рассказать о раскрытом им преступном сговоре генерала Арнольда и майора Андре, он не смог бы найти для этого слов. Он даже не был до конца убежден, что все это ему не привиделось.

– Ваш отец уже все уладил, – мягко успокоил он Элизу. – Достаточно сказать, что виновников призовут к ответу, и их позор останется в истории.

– Вы ранены? – спросила Элиза. – Мне показалось, что ранее вы поддерживали одну руку.

– Просто царапина, – заверил Алекс, отпустив ладонь девушки, чтобы осторожно потереть рану, и тут же снова взяв ее.

Струп натягивал кожу, когда он поднимал руку, но мышцы не были задеты. Через неделю или две полковник, скорее всего, даже и не вспомнит о порезе. Само нападение уже стиралось из памяти, заслоненное стеной усталости и лихорадки.

– Так на седле вашей лошади все-таки была ваша кровь? Но как случилось, что она вернулась на почтовую станцию без вас?

– Ее напугали выстрелы, и она сбежала, вернувшись домой самостоятельно. Мне удалось поймать одну из лошадей напавших на меня британцев. Я добрался до почтовой станции Слот Хаус в Потате, а затем и до Олбани.

– Вы, что, ни разу не ложились спать за всю дорогу?! – недоверчиво спросила Элиза.

– Не в кровать, – сказал Алекс. – Однако в какие-то моменты я засыпал прямо в седле.