Апокриф. Давид из Назарета

28




Иерусалим, Иудея

Лишкат хаг-Газит, или Зал тесаного камня, был помещением с высокими сводчатыми потолками, освещенным сотнями факелов, укрепленных в маленьких нишах в мраморных стенах. Именно здесь собирались мудрецы синедриона, знатоки иудейских законов, одинаково хорошо разбирающиеся в вопросах гражданских, морали и религии. Членов Великого синедриона было семьдесят один.

Иосиф Аримафейский был одним из них. Кресла были расставлены в форме подковы, в центре находилось место первосвященника. Возле него сидел Ханаан, старейшина, который и сам был двенадцать лет первосвященником и сохранил истинную власть в синедрионе, благодаря как своему положению, так и влиятельным людям, которых он сам назначил, в том числе и своего зятя Каифу. Напротив сидели два секретаря, которые вели наиболее важные дела во время заседания. А на скамейках за ними расположились судьи-стажеры, заменявшие отсутствующих. Если кто-то из мудрецов отсутствовал, один из стажеров заменял его, чтобы ничто не прерывало протекание процесса.

Стать членом синедриона значило обрести наивысшее достоинство, на которое только можно было претендовать. Члены синедриона были не только законниками, но и образованными людьми и учеными, обладающими знаниями химиков, врачей, астрономов, астрологов и колдунов. Все они свободно говорили на еврейском, греческом и латинском языках, но ни один из них за всю свою жизнь не занимался каким-либо ремеслом. Знания мудрецов были скорее теоретическими, что обусловливало их оторванность от людей. Их вердикты были безапелляционными, но они старались найти для обвиняемых смягчающие обстоятельства, боясь совершить судейскую ошибку. Это показывает, до какой степени синедрион боялся Иешуа.

Собрание созвали в спешке, чтобы решить, какую судьбу уготовить Давиду из Назарета, якобы являющемуся сыном распятого Мессии. О его существовании первым узнал Савл. Споры проходили бурно.

– Скажи, Савл, разве мы можем принимать участие в том, что предлагает Пилат? – возмущался Никодим. – В убийстве ребенка?

– Ребенку, о котором ты говоришь, уже четырнадцать лет, – возразил Савл, держа руку на перевязи. – В этом возрасте, после наступления бар-мицвах, мы все уже становились мужчинами. Чем же он отличается от нас с вами?

– Подобное преступление обесчестит синедрион навсегда, – вмешался Каифа.

В это время тихонько открылась дверь и Иосиф Аримафейский вошел в зал. Кивком он извинился за опоздание перед своими собратьями и, не привлекая внимания, направился в ложу старейшин, к своему креслу.

– Если мы не расправимся с этим выродком, – продолжал Савл, – то и синедриона не будет, а с ним и Храма. Вам напомнить слова, сказанные его отцом? «Я могу разрушить сей Храм и вновь воздвигнуть его в три дня». А у его сына, господа, лишь одна цель: осуществить то, что не довел до конца его отец!

После этих фраз долго не стихал шум голосов заседателей. Савл пробежал по ним взглядом, радуясь произведенному эффекту. Но вскоре Иосиф Аримафейский поднялся с места и хлопнул в ладоши, прося слово, которое ему тут же дал председательствующий.

– Если ты решил процитировать Иешуа из Назарета, Савл, так будь точен, – начал Иосиф. – Я сам был в Храме семь лет назад, когда он произнес эти слова. И я их записал.

Он тут же достал из-под подкладки своего плаща листок пергамента и просмотрел его, а потом повернулся к своим коллегам:

– Вот то, что на самом деле сказал Учитель: «Я могу разрушить сей храм, созданный рукою человеческой, и в три дня воздвигнуть новый, который не будет создан рукою человеческой».

Снова зашумели мудрейшие. Иосиф, воспользовавшись сумятицей, возникшей после его выступления и намеренно спровоцированной им, продолжил:

– По-твоему, Савл, выходит, будто бы галилеянин говорил о разрушении Храма и о восстановлении его за три дня непонятно каким образом. Так вот, речь идет не об этом. Он просто хотел сказать, что истинный Храм Божий находится в наших сердцах и что для его создания потребуется не более трех дней.

– Это святотатство! – резко выкрикнул Савл. – Если бы ты не был одним из почитаемых членов этого собрания, я бы потребовал, чтобы тебя немедленно каменовали.

– Ты бы потребовал? – с негодованием осадил его Каифа. – Начальник охраны Храма не может ничего требовать. Он может только исполнять приказы. Но ты все еще являешься начальником нашей охраны?

Похоже, этот вопрос загнал Савла в тупик.

– Это… это тебе решать, господин Каифа, – пробормотал он.

– Это нам решать, поскольку этот вопрос и является истинной причиной созыва данного внеочередного собрания.

Эта реплика окончательно добила тарсийца.

– Но… я полагал, что вы должны принять решение о…

– Решение о чем? – с улыбкой перебил его Каифа. – О судьбе Давида из Назарета? Как мы могли бы это сделать? У нас нет права меча[28], Савл. Предположим, мы оправдаем этого ребенка, который, кстати говоря, не совершил никакого преступления, если не считать того, что просто появился на свет. Но прокуратор всегда сможет казнить его. И может быть, даже руками иудеев. Я слышал, что ты теперь служишь Пилату.

Манера первосвященника рассуждать о событиях, свидетелем которых он был, окончательно запутала тарсийца, пытавшегося понять, в какую западню его хочет загнать Каифа.

– Согласившись работать и на прокуратора, – чеканил слова Савл, – я получил доступ к важнейшей информации, которую охрана Храма ни за что не смогла бы раздобыть.

– То есть ты хочешь сказать, что твоя измена является доказательством преданности, – сыронизировал Иосиф.

Это замечание вызвало у мудрецов хохот, который еще долго отдавался эхом по всему залу. Униженный Савл пронзил аримафейца взглядом, словно говоря, что настанет день, когда ему придется дорого заплатить за эту остроту. Каифа поднял руку, призывая всех успокоиться, и продолжил:

– Ты говоришь о важнейшей информации… Что это за информация, например?

– Например, о существовании наследника Царя Иудейского.

– Вернее, того, кто претендует на это звание, – поправил его Каифа.

– Царь он Иудейский или нет, суть в том, что люди видели в нем Мессию, который освободит Израиль, – сухо продолжал говорить Савл. – Тот Мессия, которого вы, мудрецы синедриона, семь лет назад отправили на распятие, не имея при этом пресловутого «права меча», достопочтенный Каифа. Его секта насчитывает сегодня уже десятки тысяч последователей, и все они готовы идти за его сыном, чтобы заставить вас заплатить за то, что они считают убийством. Этот «ребенок», как вы его называете, способен поднять людей, собрать зелотов, фарисеев, самаритян, ессеев и назарян под одним знаменем и свергнуть здешнюю власть. Не только власть Рима, но и нашу. И еще мне известно, что их новый «царь иудейский» зовется Давидом. Чего вам еще надо?

По залу прошелся ропот. Савл явно добился успеха в провоцировании паранойи у мудрецов. Многие из них закивали в знак одобрения сказанного им. Судя по всему, его предупреждения были восприняты. Каифа знал, что синедрион не станет слепо повиноваться первосвященнику, который мог руководствоваться лишь Законом. Несколько растерявшись, он попытался призвать присутствующих к порядку, но это ему не удалось.


Тогда Ханаан, старейшина, несмотря на свой преклонный возраст, резко поднялся с места. Его голос звучал уверенно, властно, словно это и был голос Закона:

– Тишина! Я не стану больше терпеть здесь гам! Такой галдеж недопустим для столь почтенного собрания! Уже светает, и я хочу спать. Если вы и дальше будете причитать, усугубляя хаос, я немедленно отправлюсь домой.

Тут же воцарилась тишина.

Никто не осмелился бы выказать неповиновение этому старому лису. В великолепном одеянии, этот руководитель совета мудрейших был непререкаемым авторитетом, наиболее почитаемым из всех судей. Первосвященник с признательностью кивнул ему и заговорил:

– Я вас уже только что уведомил, что повестка дня этого чрезвычайного собрания не включает в себя решение судьбы этого мальчика, поскольку он уже осужден прокуратором, и у нас нет права ни оправдать, ни помиловать его. Вопрос, который я предлагаю поставить на голосование, если наш старейшина не станет этому противиться, такой: может ли Савл Тарсийский оставаться начальником охраны Храма, если он сам признал, что служит Пилату?

Он встретился взглядом с тарсийцем. Это была месть первосвященника за публичное оскорбление, которое ему нанесли во дворце прокуратора. На лбах обоих заблестели капельки пота, но ни один из них не отвел глаз.

– Что касается меня, я голосую за отстранение Савла от этой должности, – заявил Иосиф Аримафейский, нарушая традицию, согласно которой сначала должны были высказать свое мнение самые молодые законники, чтобы не попасть под влияние старших членов синедриона. – Нельзя служить двум господам, точно так же, как нельзя быть иудеем и в то же время римлянином. Помпей превратил Тарс в римский город более ста лет тому назад, так что понятно, почему Савл Тарсийский столь хорошо ладит с Пилатом, а вот его иудейское происхождение еще следует доказать.

– Ты хочешь доказательств? – злобно парировал тарсиец. – Вот, смотри!

Он снял плащ, затем сбросил с себя тунику, демонстрируя всем обрезание крайней плоти. Со всех сторон послышались осуждающие возгласы мудрецов, потрясенные подобной демонстрацией в священном месте. Но Иосиф Аримафейский не дал сбить себя с толку.

– Обрезание не является подтверждением того, что человек иудей, – не сдавался он. – Египтяне и эфиопы тоже делают его. В отличие от них, таким подтверждением является соблюдение десяти заповедей. Начнем с первой: «Да не будет у тебя других богов, кроме меня». Римское гражданство подразумевает жертвоприношение римским богам под страхом наказания за клятвопреступление. Так вот, вопрос в том, кого ты почитаешь, Савл: Яхве или римских идолов?

Возгласы одобрения, последовавшие за этими словами, свидетельствовали о том, что большинство собравшихся поддерживают его предложение, и это в значительной степени повлияло на голосование.

Иосиф сел, осознавая, что нанес решающий удар. Однако он не только способствовал побегу Давида и Лонгина, но и обзавелся заклятым врагом, который не сводил с него глаз, пока не закончилось голосование.

Нужен ли будет Савл Пилату, лишившись своей должности? Какой смысл прокуратору продолжать держать у себя шпиона, который больше не сможет докладывать ему о том, что происходит в Храме?

Какими бы ни были ответы на эти вопросы, ясно было одно: тарсиец не получил бы эту должность, не плетя интриг, и его абсолютная невозмутимость беспокоила законников.





29




Римляне организовали пропускные пункты на всех дорогах, ведущих в Иерусалим, и даже на Яффских воротах, через которые можно было попасть на городскую свалку. Их бронзовые створки были полностью открыты, но все пешеходы, а также телеги, выезжавшие через них из города, подвергались тщательному обыску.

Спрятавшись за деревянным забором, Лонгин, Давид и Фарах наблюдали за солдатами, которые вытряхивали содержимое мешков с зерном, разматывали тюки с шерстью, поднимали бараньи шкуры и искали даже при свете факелов, нет ли двойного дна в повозках. А один из легионеров держал в руках портрет Давида.

– Ты, можно сказать, становишься все более и более популярным, назарянин, – пробормотала Фарах, пытаясь разрядить обстановку.

– Чего мы ждем, чего мы здесь застряли? – спросил сгорающий от нетерпения юноша, сжимая рукоятку кинжала.

– Прошу тебя, не вынуждай меня еще раз тебя стукнуть, – прошептал Лонгин. – У меня нет сил разбираться с еще одним отрядом дозорных, и я на этот раз надеюсь воспользоваться своей головой как вместилищем мозгов.

– И что же тебе подсказывает твоя голова? – не унимался юноша.

– Пока ничего, но… она трудится.

Посматривая по сторонам, Давид заметил нескольких попрошаек в лохмотьях, сидящих у ворот. Самый старый из них протянул костлявую руку, выклянчивая:

– Сжалься над бедными нищими, мой добрый господин! Вот уже три дня, как мы ничего не ели. Может быть, потрать мы несколько монет на выпивку, сможем забыть об этом…

Не успел Давид ответить, как его внимание привлекло позвякивание колокольчика. Это шел, прихрамывая, прокаженный, который наверняка целый день выпрашивал подаяние.

Давид недолго размышлял. Он порылся в своем мешке и бросил старому попрошайке цыпленка.

– Дай мне за это твою хламиду, – потребовал он.

– Эй, ты что делаешь? – запротестовала Фарах. – Мне Анна дала этого цыпленка.

Изумленный старик, не веря своему счастью, растолкал своих спутников и стал снимать хламиду.

Не обращая внимания на протесты юной рабыни, Давид осторожно выбрался из своего укрытия и направился к прокаженному.

– Вернись! – попытался остановить его рассерженный Лонгин.

Прокаженный отскочил, заметив подходящего к нему юношу.

– Не приближайся ко мне, несчастный! Я прокажен, прокажен!

Его лицо было обезображено болезнью. Желтоватая кожа была вся в шелушащейся коросте, веки, нос и губы болтались, как тряпки, обнажились оставшиеся зубы и десна. Ногти отламывались от скрюченных и вывихнутых пальцев. А из глаз, частично изъеденных болезнью, сочился гной. Это был уже не человек, а развалина. Живой труп.