Апокриф. Давид из Назарета

Но апостолы Иешуа хотели исцелять души. Сотворение некоторых чудес, которое им приписывалось, удивляло их так же, как и тех, с кем это происходило. Они считали себя лишь исполнителями, и если чудеса происходили, то это было деяние Духа Божьего, который действовал через них.

Ничего иного.

Как можно было объяснить это толпе, убежденной в обратном?

Ловец человеков взял слово, как это бывало всякий раз, когда положение становилось безвыходным. Он говорил об Учителе и о Царстве Божием, куда каждый может попасть через крещение.

– Измените ваши души, – призывал он, – ибо близится конец света!

Они с Иаковом погружали желающих в фонтан, предоставленный им хозяином дома для этого случая. И они выходили из него назарянами, освобожденными от грехов. А когда к ним подходили страждущие, оба апостола принимали их так же милостиво, как и остальных. Они возлагали свои руки на их больные места, закрывая при этом глаза и поднимая лицо к небу. Они представляли, что у парализованных снова начинают действовать конечности, глухонемые кричат от радости, горбатые выпрямляются, а слепые открывают для себя свет, о котором до сих пор могли только слышать! Но каждый из этих несчастных выходил из воды с тем же страданием или недугом, с каким вступал туда. И паломники уходили от них разочарованными, чувствуя себя обманутыми, считающими их лжепророками. Они бежали прочь от того места, которое совсем недавно брали приступом.

Все покинули их.

Все, кроме одного.

Иуды Искариота…

Увидев человека, выдавшего своего собрата за несколько сребреников, Иаков с трудом смог отнестись к нему как к своему ближнему, которого следовало возлюбить, как самого себя.

– Я полагал, что ты уже мертв, – с горечью произнес он.

– Это не из-за того, что я не пытался умереть, – стал оправдываться Иуда, осознавая, какой опасности подвергается, явившись сюда. – Я знаю, что вы думаете, вы оба, но… Может, пусть поработают наши языки, прежде чем дело дойдет до кулаков?

И, говоря это, он подошел к своим бывшим товарищам на расстояние вытянутой руки.

Больше не сдерживая себя, Петр схватил его за тунику и припечатал к стене. Иуда мужественно стерпел это, даже не пытаясь защищаться.

– Учение Иешуа – вот единственное, что не позволяет мне сразу же удушить тебя, – пробурчал стоявший рядом Ловец человеков.

Проклятый апостол ответил ему отрешенным взглядом приносимого в жертву агнца. Он прибыл в Святую землю, чтобы дописать последнюю главу своей жизни, каким бы ни было ее содержание. Все же подавив в себе ярость, Петр с пренебрежением отпустил своего собрата.

Иуда тут же посмотрел на землю и присел, чтобы поднять то, что выпало у него из рук при этом столкновении, и достал из своего мешка из грубой шерстяной ткани его содержимое. Увидев тунику Иешуа и его терновый венец, Петр и Иаков уставились на своего бывшего товарища, пытаясь понять, что все это значит.

– У меня есть что вам рассказать, – произнес Искариот.

Теперь терновый венец и туника лежали на середине стола, вокруг которого сидели Петр, Иаков и Иуда. Прошло уже немало времени с начала повествования Искариота. Он попросил их не перебивать его, даже если рассказанное им покажется неправдоподобным. Опасаясь, что его версию «предательства» они не дослушают до конца, он принял решение начать с последних эпизодов и объяснил, откуда у него появились эти реликвии, как Калигула выудил его из римских трущоб и как он мерзко шантажировал Иуду, чтобы тот «научил» его воскрешать мертвых. И в конце он рассказал о так называемом «предательстве».

– Так называемом? – не выдержал Петр.

Иуда повернулся к Иакову и увидел, что его лицо тоже выражает скептицизм и негодование. Назад пути не было, он понимал: главное в разговоре с его бывшими товарищами – быть искренним.

– Накануне Пасхи, – он опасливо посмотрел на них и вздохнул, – Иешуа попросил меня… выдать его, чтобы свершилось сказанное в Писании.

– Что?! – вскрикнул возмущенный Петр. – Ты и в самом деле думаешь, что мы проглотим этот вздор?

Иаков еле удержал его за руку.

– Ты хочешь, чтобы мы поверили в то, что ты донес на Иешуа по его просьбе, да? – возмутился Иаков.

– Я не хочу заставлять вас верить во что бы то ни было, – ответил Иуда. – Я рассказываю вам именно то, что Иешуа попросил меня сделать из любви к нему. А поверите вы мне или нет, для меня не очень важно. Просто я не могу вас дольше держать в неведении относительно этого…

Иаков и Петр недоверчиво переглянулись.

– Зачем ему было скрывать это от своего брата, а? – спросил первый.

– Или от того, кого он называл скалой? – подхватил второй с сомнением в голосе, которое скрывало его ревность.

– Чтобы вы не помешали ему исполнить задуманное. Ты бы допустил это, Иаков, если бы знал обо всем заранее? Или ты, Петр?

Ловец человеков опустил глаза. Иуда воспользовался тем, что они утихомирились, чтобы приводить другие свои доводы:

– Помните ли вы, что он мне сказал во время нашей последней вечери, после того, как передал мне кусок хлеба?

– «Сделай быстро то, что ты должен сделать», – припомнил Иаков.

– Это был сигнал, о котором мы с ним условились. Я должен был выйти из-за стола и отправиться к Каифе, чтобы указать ему место, где вы проведете ночь. Иешуа спланировал свой арест, чтобы сбылись слова пророков, точно так же, как он это сделал во время своего мессианского вступления в Иерусалим.

– Как ты смеешь говорить подобное? – выкрикнул в сердцах Ловец человеков. – Ты выдал его, поцеловав ему руку, Иуда!

– Нет, Петр. Он отблагодарил меня поцелуем. Он знал, что вы будете презирать меня за то, что я сделаю. Да и не только вы, а все назаряне!

Оба апостола лишились дара речи. А Иуда продолжил:


– Вы все видели, как я уходил в тот вечер. Разве кого-нибудь из вас это обеспокоило? Хоть кто-нибудь поинтересовался, что я собираюсь делать?

– Да, – перебил его Иаков, – Петр задал этот вопрос.

– И что же ответил Учитель? – спросил Иуда, обращаясь к Ловцу человеков.

Тот повернулся к ним спиной, чтобы скрыть свое волнение.

– Он сказал мне… «Он идет сделать то, что должно быть совершено», – со вздохом произнес он, внезапно поняв скрытый смысл этих слов.

– А что следовало исполнить, Петр? – не унимался Искариот.

– Слова пророка Исайи, – машинально ответил Иаков. – «Он был принесен в жертву, потому что он сам этого хотел…»

Иуда покачал головой и добавил:

– Не только эти слова из его пророчества… Вы помните, что сказал нам Иешуа перед тем, как отправиться в Иерусалим?

– «Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее, – пробормотал Петр. – Никто не отнимает ее у Меня, но я сам отдаю ее».

Ловец человеков повернулся к Иакову и Иуде. Теперь его лицо выражало не скептицизм, а страдание.

– Он все предвидел, – вел дальше свой рассказ Иуда, – кроме слабости характера того, кому он доверился… Когда я узнал, что его собираются распять, как обыкновенного разбойника, я…

Комок подступил к горлу Искариота. Он погладил рубец на своей шее, еле сдерживая чувства, мешающие его признанию.

– Я… попытался поговорить с ним. Я встретился с ним, когда он, весь в крови, шел к своему лобному месту. Люди кричали, когда он проходил мимо них. Те, кто еще вчера восхваляли его, плевали ему в лицо, но, когда он меня увидел, в его глазах я прочитал лишь благодарность!

Слезы катились ручьями по щекам Иуды.

– Как можно благодарить друга, который отправляет тебя на смерть? Можно прощать тех, кто не знает, что творит, но меня… меня… В ту ночь я знал, что делал, подчиняясь ему.

Рыдания мешали Иуде говорить, и Петр по-дружески похлопал его по плечу. Этот жест сострадания Ловца человеков лишь усилил тоску Искариота.

– Я хотел бежать! – рассказывал он дальше, всхлипывая. – Бежать от всего этого. Ведь за это убийство я был в ответе! Я пошел по улочкам, расталкивая прохожих, словно за мной гнался сам сатана… Я покинул этот город через Яффские ворота и… прошел через Енном на глазах у прокаженных; казалось, они тоже меня проклинали… Моя нога зацепилась за что-то… Это была веревка, которая, без сомнения, была предназначена именно для меня. Я… потерял равновесие и упал. Поднявшись, я заметил высохшее дерево на горе Сион и увидел в нем мое спасение. Я взял веревку, накинул ее себе на шею и направился к дереву, которое должно было послужить мне виселицей. Когда я подошел к нему, оказалось, что с этого места видно Голгофу. И я понял, что смогу разделить страдания моего Учителя. Я крепко привязал веревку к одной из веток, затянул за затылком узел и бросился в объятия пустоты. И когда мои ноги болтались в нескольких метрах над землей, а я задыхался из-за нехватки воздуха, перед мои глазами все время был Иешуа. Я знал, что он будет ждать меня в своем Царстве и наши испытания завершатся одновременно. Но… Всевышний рассудил по-другому. Веревка оборвалась, лишив меня шанса на избавление. Бог не захотел видеть меня в своем Царстве. Он вынес мне приговор: остаться среди людей и играть роль предателя до конца дней. Почему? Неужели он был недоволен тем, что я выполнил волю его сына, а не его волю? Я уже не знал, что делать. Я не мог вернуться к вам! Вы бы мне ни за что не поверили! И я стал скрываться от глаз живых. Семь лет я оставался в подполье. Но когда я оказался в императорском дворце и увидел тунику Учителя и терновый венец, символ его страданий, я понял, чего от меня ожидал Господь. Он хотел, чтобы я вырвал эти реликвии из рук помешанного и передал их тому, кому Иешуа доверил воздвигнуть его Церковь, чтобы силы ада не одолели ее.

Как и Петра, Иакова захлестнули эмоции, а его разум отказывался все это принимать. У него возникло ощущение, что слова, вымолвленные Иудой, донеслись до него из глубины веков. И под взглядами Петра и Иакова проклятый апостол почтительно взял пурпурную тунику и вручил ее Ловцу человеков, произнося не свои слова, а те, что пришли к нему непонятно откуда:

– Прими кровь Господа нашего, Петр, чтобы все, что ты свяжешь на земле, было связано на небесах, а все, что ты разрешишь на земле, было разрешено на небесах.

Тогда Петр развернул тунику, накинул ее Иуде на плечи и прижал его к своей груди, говоря:

– Благословен будь ты, Иуда, сын Симона Искариота; ибо не плоть и не кровь повелели тебе это, а Дух Божий, который вещал устами твоими и который хочет, чтобы ты занял место подле нас.

– Я не достоин быть подле вас, Петр. Но скажи только слово, и я буду исцелен.





43




После бури Лонгин, Давид и Фарах продолжали свой путь ночами и избегали появляться на людях днем. Однако ничто не говорило о том, что за ними гонятся. Подобно преследуемым животным, они спали всего по нескольку часов. Дежуря по очереди, они прислушивались, не выкажут ли себя их преследователи. Они даже перестали разводить костер, боясь быть обнаруженными.

Лонгин взбодрился, поскольку прижигание раны остановило лихорадку, которая у него началась. Первое время его спутникам все же приходилось помогать ему забираться на лошадь и спешиваться, из-за того что его бок пострадал от раскаленного железа. Ослабленный болью, он много спал, и его спутникам не хватало духа будить его, чтобы он заступил на дежурство.

Давид больше ни слова не произнес после того, как центурион раскрыл ему, в чем заключается его миссия. Напрасно Фарах пыталась разговорить его. Он держался особняком, даже когда ел и спал. Погруженный в мрачные размышления, он не мог примириться с ложью своих близких – матери, которая заставляла его носить траур по отцу, зная, что он жив; отца, который предпочел покинуть его, страдающего от безысходности из-за потери отца, чтобы отправиться на край света спасать людей, которые для него были никем. Разве мог он желать встречи с таким человеком? И если такова была воля Божья, каких оправданий можно ожидать от него? Думал он и над тем, были ли его дяди Шимон и Иаков в курсе, что их брат выжил, или же он обманул и их тоже?

Тяготы пути и все, что им довелось пережить вместе, сблизили Фарах и Лонгина, между ними, похоже, возникло нечто большее, нежели дружба. И хотя мотивы римлянина оставались загадкой для молодой рабыни, его искренность не вызывала у нее сомнений. Сопроводить Давида до его отца – это и было последним условием прощения, тем игольным ушком, через которое должно было прийти искупление его вины.

С наступлением сезона дождей ночные передвижения беглецов стали слишком рискованными. Мокрые склоны таили в себе множество опасностей. Скользкие камни, глубокие выбоины, искореженные корни деревьев – все это вынудило их снизить темп. Казалось, что после того, как Небо спасло их, оно же создавало тысячи препятствий на их пути, не давая им следовать на восток. Не раз случалось, что их лошади, увязнув в глиняной жиже, сбрасывали своих седоков. Однако они снова забирались на бедных животных и пришпоривали их, заставляя скакать в два раза быстрее.

Отсутствие каких-либо признаков преследования стало очевидным для Лонгина. Буря стерла их следы, и, испытав на себе гнев Божий, Савл вынужден был прекратить погоню. Центурион не сомневался, что сам Дух Божий уберег их в тот день. Тот же Дух снизошел на Голгофу дождем, оплакивающим смерть Учителя. Фарах была более прагматичной. Она считала эту внезапную бурю лишь явлением природы, счастливым совпадением, спасшим их от беды. Что же до Давида, то, хотя его и поразил внезапно налетевший ураган, он сразу же пресек всякие рассуждения по этому поводу. Зачем было Богу приходить ему на помощь после того, как он у него все отобрал?

До Пальмиры им оставалось ехать два дня. Добравшись до места, они при содействии дяди Фарах присоединятся к первому же каравану, отправляющемуся на восток по дороге торговцев специями. Но этого ли хотел Давид на самом деле?

Дождь прекратился, и ночной пейзаж растворился в сером тумане. Лошадь Лонгина фыркнула, когда Давид взялся за уздечку.

– Все в порядке, моя милая, – прошептал он ей на ухо.

Ветер шелестел листвой, заглушая бряцание конской сбруи, раздавшееся, когда юноша садился в седло. Полная луна освещала его силуэт, бросая огромную тень на его спящих спутников. Он последний раз взглянул на них, потом натянул поводья и направил свою лошадь в другую сторону. Благодаря мху на скальной поверхности цокот копыт был едва слышен. Юный всадник накинул на голову капюшон и вскоре скрылся в тумане.