Апокриф. Давид из Назарета

Он решил отправиться на юг и ускакать как можно дальше, прежде чем его спутники обнаружат, что его нет. Скакать не останавливаясь. Пусть даже придется загнать лошадь и подвергать себя риску, чтобы оторваться от преследователей. Пусть даже придется не спать и не есть. Лонгин быстро сообразит, что тот, кого он поклялся оберегать, специально не разбудил его, когда ему пришел черед заступать на дежурство, что он увел его верного товарища, и тогда центурион бросится в погоню за ним. Давид это знал. И еще он знал, что центурион никогда не откажется от выполнения своей миссии.

Но он должен был выполнить свою. Вернуться в Палестину. Поднять факел восстания, от чего отказался его отец. Отомстить за свою мать и дядю. Стать зелотом, как этого хотел Шимон. Пойти с восставшими на Иерусалим, чтобы изгнать римлян из Иудеи.

Одним словом, выполнить обещания пророков Иеремии и Исайи, что совершить его отцу не позволили его миропонимание и идеализм. В этом он теперь видел свое апостольство.

В Дамаске он продаст чистокровного скакуна Лонгина за несколько монет и воспользуется тем способом, которому его научил Шимон, чтобы войти в контакт с зелотами: красный камень на краю колодца. Он сможет пройти испытания в их рядах, примет участие в борьбе с оккупантами и их пособниками-иудеями и никому не откроет, кто он такой, пока ему не подаст знак Яхве.

Раз Бог убирал его защитников одного за другим, раз он уберег его от гнева Пилата и ярости Савла, значит, у него на Давида другие планы. Те планы, выполнение которых он когда-то доверил его отцу и которые Иешуа отказался воплотить в жизнь. Он был создан для того, чтобы принести не мир, а меч. Почему он отказался освободить свой народ от тирании? Почему он рассказывал ему, своему сыну, о Царстве, которое не от мира сего, вместо того чтобы вызволить Землю обетованную? Но если Иешуа воспротивился претворению в жизнь жестоких планов Яхве, значит, у него на то была причина. Возможно, по этой же причине он и отправился на край света?





44




Средиземное море

Зуд возобновился.

Морские брызги не должны попадать на тело, а металл и кожа – касаться его, – думал он, расчесывая донимавшие его ужасные высыпания на коже.

Макрон терпеть не мог моря. И всего того, что плавало по нему и жило внутри него. Его ноги солдата, как, впрочем, и желудок, нуждались в твердой почве. А за те полтора месяца, что длилось плавание, не было ничего устойчивого, так необходимого им.

Все, что он ел, неизменно отправлялось за борт, поэтому он сильно исхудал. На его ремне нужно было делать новые дырки, и по этому поводу его подчиненные зубоскалили втайне от него.

Но что это были за люди…

Он не мог взять с собой своих солдат, поскольку преторианская гвардия никогда не отдалялась от тени императора. И если Калигула решился на некоторое время остаться без начальника гвардии, так это лишь потому, что не мог доверить выполнение этой миссии никому другому. На самом деле у Макрона не было выбора. Разве можно не подчиниться императорскому приказу?

Десять метров. Такова была высота золотой статуи, которая будет установлена в святая святых иерусалимского Храма. Что за мысль пришла ему в голову – привести эту новую прорицательницу к своему господину! Теперь император буквально ел из ее рук. Фрацилл заставила его отказаться от римских идолов, за исключением Кибелы, которая должна была возродить его к вечной жизни.

Ради этого Калигула пристрастился к тавроболию[40]. И Макрон, как префект гвардии, должен был присутствовать при этой церемонии. Император стоял в яме под помостом с множеством отверстий, а на него стекала кровь быка, которому перерезали горло и оскопляли над ним. Он стоял под кровяным душем, запрокинув голову, чтобы во все отверстия на его теле – в ноздри, рот, глаза и во все прочие – вливалась горячая жизнь и растекалась по его обнаженному телу. В своем обычном шелковом одеянии Фрацилл стояла рядом с ним под этим дождем. Она прижималась горячими сосками к мокрой спине Калигулы, а ее руки весталки опускались ему на живот, пробуждая желание. Найдя подходящее положение, она томно замирала в этой позе, а император ощущал, как выпуклость жрицы-гермафродита осаждает его задницу.

Громкая команда, отданная матросам, оторвала Макрона от его мыслей. Капитан корабля поднялся на мостик и стал отдавать приказы, расхаживая взад и вперед. Увидев, что гребцы ускорили темп, поскольку ветер перестал дуть, командир преторианцев снова похвалил себя за то, что отдал предпочтение галере, а не паруснику, пусть даже трехмачтовому, как ему рекомендовали моряки Остии. Сколько раз за это плаванье волны шли им навстречу? Если бы Макрон хоть немного верил в приметы, он бы усмотрел в этом желание богов воспрепятствовать его миссии.

Установленная на верхней палубе и завернутая в парус, статуя императора была по высоте почти такой же, как мачта. Только рея и марс возвышались над ней. Привязанный тросами к внутренней стороне шканцев, этот золотой гигант, у ног которого усердно трудился экипаж, безусловно, напоминал мумифицированного Голиафа.

Огни порта Яффы наконец-то показались в тумане. Со своей глубокой внутренней гаванью и холмами, на которых теснились лавки, таверны и всякого рода экзотические бордели, этот город принимал искателей приключений всех мастей. Согласно иудейской легенде, он был построен через сорок лет после Всемирного потопа. Для моряков, путешественников и торговцев его гостеприимные улочки были тем местом между Западом и Востоком, которое нельзя было обойти стороной.

Движения весел снова ускорились, и галера, разрезая волны, стала приближаться к причалу. Теперь настало время преторианцу проинструктировать своих солдат, поскольку, как только они ступят на берег, начнутся неприятности, связанные со статуей императора. Тем более что вряд ли ее можно будет провезти незаметно.

Макрон собрал своих солдат и произнес перед ними речь. Он рассказал, что их на самом деле ждет на берегу:

– Пятнадцать часов. Минимум столько времени нам понадобится, чтобы перевезти эту статую в Иерусалим. Отсюда и до места назначения, если это доселе было не так, ваш меч станет вашим лучшим другом. Нет никаких сомнений, что ему не удастся долго избегать крови. Иудеи не хотят, чтобы эта статуя стояла в их Храме, вы должны это усвоить, солдаты. Таким образом, они сделают все, чтобы она не попала туда. И если я говорю «все», – значит, все. Вы уже что-нибудь слышали о зелотах?

Солдаты проявляли все большее беспокойство. Это было именно то, чего добивался Макрон. Только страх заставит солдат действовать решительно.

– Эта пустыня, которую иудеи называют Землей обетованной, на некоторое время станет вашим местом пребывания. И закончится ваше пребывание здесь либо вашей победой, либо смертью. Возможно, у нашего императора слишком большое самомнение, но оно, вне всякого сомнения, меньше, чем его упрямство. Пока эта статуя не займет место в святая святых Храма, мы не вернемся домой.

Заканчивая свою речь, Макрон заметил, что из туники одного из солдат вырван кусок ткани. Удар плеткой, который достался этому парню, имел только одну цель: напомнить всем, что повиновение, которого требует Рим от покоренной страны, обязательно и для них.

Капитан корабля отдал новый приказ, и все весла одновременно были подняты из воды. Потом они снова опустились в воду, но теперь уже для того, чтобы дать задний ход. Галера развернулась боком к пристани. Оттуда порывы ветра доносили затхлый запах рыбы, мочи, свежеиспеченного хлеба и навоза.

Зеваки, жаждущие поглазеть на внушительную статую в ночь полнолуния, заполонили набережную. Когорта Макрона должна была удерживать их от нее на расстоянии копья. Сомкнув щиты в одну линию, солдаты образовали знаменитую металлическую римскую стену, которая считалась непреодолимой. Центурион задавался вопросом, как он сможет выгрузить эту статую на берег, если местные жители столь враждебно настроены. Применять силу было нежелательно, поскольку на пристани находились не только мужчины, но и женщины с детьми. Рыбаки, моряки, попрошайки, потаскухи – весь городской сброд был здесь.

Смешавшись с толпой, Варавва и его зелоты выжидали подходящего момента, чтобы начать действовать. Они подзадоривали присутствующих, выкрикивая оскорбления в адрес оккупантов, цитируя Священное Писание и напоминая о том, какую гнусность приготовили римляне.

Макрон чувствовал, что взгляды, бросаемые в сторону его когорты, подобны ножам. В этом людском море он видел лишь разгневанные лица, а выкрики были преисполнены ненависти.

– Не отвечайте на словесные провокации и действия! – приказал он. – Не покидайте занятых позиций до тех пор, пока статуя не будет выгружена на набережную! Честь и сила!

– Честь и сила! – хором отозвались солдаты.

Рабы подкатили повозку для укутанной в материю скульптуры по специально приготовленному для этого пандусу. Как только это святотатственное творение оказалось на набережной, заработала безжалостная римская военная машина. Солдаты заняли позицию вокруг повозки. Стоя во главе когорты, Макрон обратился к собравшейся толпе на латинском и греческом.

– Дайте нам пройти! – заорал он. – И никто из вас не пострадает!

Ощетинившийся копьями кортеж двинулся вперед, пробивая себе проход сквозь толпу. Началась толкотня. Зеваки пытались приподнять копья, чтобы не пораниться об острия, но из-за давления толпы, специально собранной Вараввой, сделать это было практически невозможно.

Вскоре пролилась первая кровь.


Это был сигнал, которого ожидали зелоты, чтобы спровоцировать толпу.

– Убийцы! – выкрикнул Варавва.

Макрон, не обращая на это внимания, продолжал вести вперед своих солдат, все так же надрывая голосовые связки:

– Дайте пройти! Освободите путь! Приказ императора!

Стоящая на пьедестале статуя Калигулы возвышалась над всем этим сборищем. Из-за толчков во время ее перемещения ткань, укрывающая массивное золотое лицо, слетела. По толпе пронесся ропот. Взгляды этих озлобленных, постоянно живущих в нужде людей впились в лицо жирующего безбожника, напомнившее им о пропасти между ними.

– Святотатство! – послышался чей-то хриплый голос. – Сбрасывайте идолов!

Что-то полетело в сторону повозки.

Это был гнилой арбуз, и он попал в лицо Калигулы.

За ним полетел второй, третий.

Толпа, собранная зелотами, взяла в клещи когорту и разорвала строй солдат. Некоторые рабы, тащившие повозку со статуей, падали под ударами ножей бунтовщиков. Но как только последние попытались опрокинуть статую, им тут же пришлось ощутить на себе мощь римского оружия. С десяток нападавших вывалили на землю свои внутренности, прежде чем их раздавила повозка. На какое-то время возникшая паника облегчила продвижение процессии. Солдаты по-прежнему прокладывали себе дорогу, заставляя толпу отступать под угрозой оружия, под давлением щитов.

Казалось, проезд по набережной длился целую вечность, но наконец процессия добралась до улочек и там Макрон смог сдерживать толпу. Прижатые к стенам зеваки были вынуждены дать эскорту дорогу, чтобы их не раздавили. Те, кто блокировал проезд, были убиты, и их кровь растекалась под ногами солдат, словно шлейф невесты, несущей смерть.

Забрызганный алой кровью, Макрон все так же шел вперед с мечом в руке. Оскорбления, выкрикиваемые со всех сторон, усиливались эхом, отдающимся от расположенных рядом стен. Жители домов бросали на легионеров всякий мусор и даже нечистоты. Покрытые всем этим, римляне шли, не останавливаясь. Залитая вонючей жижей мостовая затрудняла их продвижение, как, впрочем, и удары мечами, которые они наносили во все стороны, пробивая себе путь сквозь эти человеческие джунгли. Вскоре из сваленных в кучу трупов образовался вал, который тянулся вдоль пути движения статуи императора.

Внезапно на процессию с какого-то балкона сбросили свинью. Бедное животное упало прямо на золотую голову императора, отчего статуя зашаталась. Потом свиная туша свалилась на группу солдат, прижав их к земле. Не имея возможности остановиться, солдаты все же бросали взгляды через плечо, и они видели, как разгоряченные зелоты напали на их товарищей, лежавших на земле, и всем перерезали горло от уха до уха. Начавшаяся после этого паника стала причиной новых жертв, еще более многочисленных, чем от римских мечей.





45




Сирийская пустыня

Когда Давид столь же обильно покрылся потом, как и его лошадь, он пустил ее шагом. Путь до его родной Палестины был неблизким, поэтому следовало пожалеть животное. К тому же путь он выбрал не самый простой.

Нельзя возвращаться той же дорогой, – думал он. – Это мой единственный шанс оторваться от Лонгина.

Двинуться на юг, по высохшему руслу реки, – вот каким был его план. Территория площадью в двести тысяч квадратных миль, где песок чередовался со скалами и каменистыми плато, простиралась перед ним. Эту иссушенную местность пересекали причудливой формы горные хребты. Некоторые из них достигали тысячи метров в высоту, а глубина отдельных ущелий была более трехсот метров ниже уровня моря. Темные холмы и пики соседствовали здесь с солевыми выступами и каменистой пустыней. И поблизости не было ни одного источника воды. Только бедуины осмеливались отправляться сюда.

Но Давид знал, что такое зов пустыни. Последние семь лет он прожил в иудейской пустыне, так что подобные пейзажи не производили на него особого впечатления. Пожалуй, именно в пустыне он чувствовал себя лучше всего. Подальше от лживых людей. Истине проще пробиться на засушливых землях. Если он хотел следовать своей судьбе, то именно здесь должен был принять крещение. Разве жизнь его отца не изменилась после того, как он пробыл здесь сорок дней?

Всевышний превратил Давида в проклятого без корней, без семьи и крова, отнял у него привычный образ жизни. Неужели Он сжег все мосты, ведущие к его прошлому, чтобы заставить его все бросить ради исполнения Своей воли?

Продай все и иди за мной.

Проигнорировав последнюю волю своей матери, отказавшись идти в Сринагар, где находился его отец, Давид сделал первый шаг навстречу Господу. Но он не внял Божьему наставлению не оглядываться. Приятные воспоминания все еще жили в нем. Чернила, которыми было написано его прошлое, еще не высохли. И теперь именно он, а не кто-то другой, должен был макнуть в них перо, чтобы написать свое настоящее.

Он сплюнул на землю. Небо и песок тут же стали драться за эти капельки слюны, и они мгновенно испарились. Плевок приносил удачу кочевникам. Это был способ соединиться с пустыней – предложить ей воду, прежде чем ожидать от нее того же.

Давид двинулся по путям тысячелетней давности, на которых никогда не встретишь ни одной живой души. Порой все усиливающаяся жара играла с ним злую шутку: ему казалось, что вдали он видит всадника, но его призрачный, размытый образ тут же исчезал в облаке пыли.

Безжалостное солнце напекло ему макушку, и когда оно наконец согласилось уйти на покой, Давид знал, что, уступив место луне, оно заставит его заплатить за свое отсутствие дрожанием от ночного холода.

Запасы провизии все уменьшались. Давид, конечно же, пытался раздобыть что-нибудь съестное по пути, но невозделанная земля крайне редко давала ему возможность поживиться. Несколько маслин да пригоршня фиников – вот и все, что у него оставалось. На этом долго не продержишься. Что касается воды, то она ему не попадалась уже несколько дней, и его лошадь страдала от обезвоживания, поэтому все чаще ему приходилось идти пешком, таща ее за собой под уздцы.

Тридцать миль – такое расстояние за сутки он должен был преодолевать, несмотря на убийственную жару. Чтобы не сбиться с курса, он ориентировался по солнцу, а когда оно садилось, по мху на кустах, который всегда рос с тенистой стороны.

За немилосердными днями следовали иссушающие ночи. Немногочисленные речушки, которые попадались на его пути, уже пересохли, редкие деревья, которые ему встречались, были без листьев и не давали тени. Он бы обрадовался и луже с соленой водой, в которой можно было бы смочить пересохшие губы. Жарища была такой, что ему казалось, будто кровь испаряется из его жил через поры кожи. А песчаная буря лишила его последних сил.

Вскоре голод взял власть над его разумом. В жизни самых разных существ случаются моменты, когда инстинкту самосохранения подчиняются все другие потребности. Моменты, когда исчезает даже видовой барьер. Продолжительное лишение примата или лошади дневной порции еды вынуждает их искать возможность использовать любой другой источник энергии.

Поскольку без еды прожить можно не более тридцати дней, а сохранить рассудок – не более двадцати пяти, млекопитающие, оказавшиеся в одинаково тяжелых условиях, доходят до того, что начинают рассматривать друг друга как нечто съедобное.

Именно такой взгляд хищника Давид однажды заметил у лошади Лонгина, когда она повернулась к нему. И когда она двинулась на него, раздувая ноздри и оскалив зубы, ее вид словно парализовал юношу. Теперь лошадь считала его своей поживой.

Но взбесившееся животное не успело наброситься на свою добычу: пущенная кем-то стрела пронзила его горло.

Давид повернулся к своему спасителю, прикрывая ладонью глаза, чтобы защитить их от ветра. Ему показалось, что сквозь вздымаемый ветром песок он видит силуэт кентавра, закутанного в плащ с капюшоном. Стрелок опустил лук и помчался к нему галопом.

У находящейся на последнем издыхании лошади изо рта потекла кровь. Заржав, она вывернула шею, потом споткнулась, не отрывая взгляда от Давида, все еще шокированного таким поведением лошади. Инстинктивно животное стало пить из своей же раны, чтобы утолить жажду, но через несколько мгновений рухнуло замертво.