Апокриф. Давид из Назарета

– Иудеи никогда не объединятся, чтобы выступить против Рима, – вступил в беседу подвыпивший декурион[43], который только что вошел в трактир. – Они воюют друг с другом испокон веков. Вот почему необходимо, чтобы мы управляли ими.

Это заявление вызвало взрыв хохота его товарищей, вошедших за ним. Лонгин мгновенно пересчитал вошедших. Это были пятеро тяжеловооруженных легионеров, один из которых держал на плече гастрафет[44].

– Один Бог нами правит, – возразил Давид.

Лонгин тут же толкнул его ногой под столом, чтобы тот замолчал.

Декурион, мужчина внушительной комплекции, повернулся к юноше и окинул его злым взглядом. Он явно намеревался спровоцировать ссору.

– Скажи-ка мне, малыш, – насмешливо начал он, – ты и в самом деле веришь в этого невидимого Бога, которому вы подчиняетесь, словно солдаты, и который вам все запрещает?

– Не отвечай, Давид, – пробормотала Фарах, беря его за запястье.

И тут поросячьи глазки великана рассмотрели букву «К», вытатуированную на тыльной стороне ее кисти, потом они надолго с вожделением задержались на вырезе туники молодой рабыни. Не обращая внимания на Давида и Лонгина, декурион наклонился к ней, дыша парами алкоголя.

– Эй ты, привет… – похотливо промурлыкал он.

– Нет, прощай, – не дал ему договорить Лонгин, вставая из-за стола с мечом в руке. – Ты оставишь женщину в покое и, будь добр, выбери себе столик подальше от нашего.

Все посетители трактира тут же замолчали, прервав свои разговоры.

Фарах была польщена тем, что этот мужчина встал на защиту бывшей рабыни и назвал ее женщиной.

Великан заметил на бицепсе Лонгина вытатуированный знак легионов SPQR. Он знал, что этого знака удостаивались лишь самые лучшие офицеры.

– Не теряй достоинства, ветеран, – отозвался он. – Твоей девке нужно хорошо прочистить все отверстия, на что ты, судя по всему, в силу своего возраста уже не способен.

И, сказав это, он неожиданно набросился на центуриона. Лонгин отскочил назад и вовремя выставил свой меч, отражая нападение. Едва он отбил один удар, как за ним последовал второй. Мечи производили неописуемый шум, засверкали искры.

– Эй, займитесь этим во дворе! – крикнул им трактирщик.

Но драку было уже не остановить. С мечами в руках на помощь великану пришли пятеро его спутников. Давид набросился на них, чтобы отвлечь их внимание. Нанося удары направо и налево, он отбивался и уворачивался от нападающих. Падая, один из его противников толкнул другого, и оба свалились на пол. Третий, перепрыгнув через них, кинулся на юношу, стараясь отрубить ему голову, но тот увернулся от его меча и нанес нападающему удар такой силы, что пробил нагрудник легионера и кровь обагрила его тунику. Ученик Шимона не забыл уроков своего учителя.

Чтобы сократить численное превосходство противника, Фарах тоже бросилась в эту мясорубку с ножом в руке.

– Не лезь сюда, Фарах! – крикнул ей Лонгин, не глядя на нее.

Но оружие молодой египтянки уже обагрилось кровью. Она не давала римлянам передышки, вертясь при этом так, будто исполняла танец смерти. Каждый удар она наносила, вкладывая всю свою силу, и извивалась, словно угорь, уклоняясь от ударов противника.

Мечи взлетали и ударялись друг о друга, создавая невообразимый хаос, пробивая кольчуги и пуская струи крови из-под доспехов, опрокидывая масляные лампы.

Несмотря на попытки трактирщика потушить разгорающийся пожар, огонь вскоре полыхал во всем помещении. Торопясь выбежать во двор, посетители трактира попадали под случайные удары мечей.

Толкотня.

Паника.

Факелы из человеческих тел.

Двое легионеров уже лежали на полу, то ли мертвые, то ли умирающие, их безжалостно топтали обезумевшие посетители, пытающиеся спастись от огня. Еще один раненый солдат, чтобы не быть растоптанным, полз среди перевернутых горящих стульев. Кровь, вытекавшая из его ран, смешивалась с битым стеклом и горящими обломками.

Лонгин отбивался от беспрерывно наносящего удары великана, отходя назад. Необходимость присматривать за Давидом и Фарах отвлекала его внимание. Он отбил удар, которым римлянин хотел снести ему голову, и молниеносно нанес ответный.

Не выказывая слабости перед своими противниками, Давид сражался со всей накопившейся у него за последние дни яростью. Римлянам пришлось дорого заплатить за все то, что случилось с его семьей. Он стремительно налетал на них, не давая передышки своим кинжалам.

Раненому солдату удалось доползти до гастрафета, который он выронил в самом начале схватки. Нащупав его, он из последних сил стал заряжать свое оружие и, вставив ногу в стремя, принялся судорожно натягивать тетиву. Как только ему это удалось, он приладил стрелу и прижал гастрафет к животу.

Нельзя было разобрать, где сражающиеся, а где обезумевшие посетители, убегавшие от пожара. Стекающая на глаза кровь мешала ему как следует прицелиться.

И тут на несколько мгновений перед ним вырисовалась цель.

Солдат спустил пальцем крючок.

И зазвенела тетива.

Занятые своим последним противником, Давид и Лонгин едва справлялись с этим гигантом. Он наседал на них, пытаясь загнать туда, где бушевало пламя. Запыхавшись, они пытались уйти от него влево, но декурион преградил им путь и снова стал выталкивать в огонь. Жар от горящих предметов вынудил Лонгина пойти на риск и контратаковать. Отбив один удар, он сразу нанес второй, затем третий и вернул утраченные позиции. Уворачиваясь, гигант потерял равновесие и упал на одно колено.

В это время меч Давида просвистел возле него, как нож гильотины. Но декурион отбил этот удар и с такой силой оттолкнул юношу, что тот ударился о балку.

Он упал на пол, словно тряпичная кукла, и не смог встать.

– Нет! – крикнул Лонгин.

В следующее мгновение декурион схватил масляную лампу и запустил ею в центуриона, который, вовремя подставив меч, защитил свое лицо.


Облитый горящим маслом, меч Лонгина тут же был охвачен пламенем от рукоятки до самого острия.

Вне себя от ярости, Лонгин набросился на своего противника с горящим мечом в руке. Перепуганный такой библейской картиной, декурион стал отступать. Он попытался парировать богатырский удар своего неприятеля, но его меч разломился от удара горящего меча центуриона. Не встречая больше преграды на своем пути, пылающий клинок разрубил доспехи гиганта и все кости, которые оказались на его пути, войдя глубоко в тело, отчего оно тут же задымилось.

Огонь пожирал уже верхние этажи трактира. Скопившийся под потолком дым практически не позволял дышать.

Давид пришел в себя и потер голову.

– Как ты? – спросил Лонгин, присев на корточки возле него.

– Ты разделался с этим сучьим сыном? – спросил Давид, закашлявшись.

Трибун только кивком указал на труп декуриона, в который был вонзен все еще горящий меч Лонгина.

– А Фарах? Где она? – забеспокоился все сильнее кашляющий Давид.

– Уверен, что она выбежала на свежий воздух. Пойди посмотри во двор, я скоро к вам присоединюсь.

Юноша подобрал свое оружие и направился к выходу. У самой двери он обернулся и увидел, как Лонгин пошел за своим мечом, переступая через трупы. У центуриона возникло нехорошее предчувствие, избавиться от которого можно было лишь одним способом – разыскав Фарах.

Лонгин обнаружил ее под перевернутым столом, лежащую на спине, со стрелой в груди. Он отодвинул наполовину обгоревший стол и опустился перед ней на колени. Она потеряла много крови, но еще дышала.

– Фарах! – взволнованно пробормотал центурион.

Она открыла глаза и, превозмогая боль, улыбнулась.

– Как много тебе понадобилось… времени, чтобы выучить мое… имя, римлянин, – с трудом прошептала она. – Я бы хотела… по крайней мере принять ванну, прежде чем… прежде…

– Ты еще примешь сотни ванн, – пообещал ей Лонгин, поглаживая по голове. – Сейчас я вытащу из тебя стрелу и зашью твою рану, я сто раз видел, как это делал мой отец.

Казалось, Фарах расслабилась. Она взяла руку центуриона, покрытую запекшейся кровью его противников, и шаловливо прошептала:

– Я могла бы тебе понравиться, если бы не была такой грязной, не правда ли…

– Не говори так! – велел ей центурион со слезами на глазах. – Ты просто ранена! Я не разрешаю тебе умирать, ты меня слышишь?

Она нежно погладила его по щеке, неотрывно глядя ему в глаза.

– Никто не может отдавать… приказы свободной женщине, римлянин, – со вздохом произнесла она. – Никто…

Ее взгляд погас, как гаснет свет, и смерть забрала ее в свое царство.





48




Дворец прокуратора, Иерусалим

Пилат сидел в ванне из слоновой кости, украшенной императорскими орлами, опираясь на проститутку, втиравшую ему масло в плечи, при этом ее коллега ублажала прокуратора спереди, тряся перед его лицом мокрыми грудями.

С тех пор как супруга Клавдия покинула его, чтобы примкнуть к назарянам, плотские утехи превратились для него в спорт, который должен был помочь ему избавиться от жировой прослойки и бороться с хандрой, впрочем, без особого эффекта. Женщины, которых он приглашал к себе, чтобы снять напряжение, каждый раз были новыми. Он не интересовался их именами и никогда не запоминал их лиц. Он требовал от них только безукоризненного владения своим ремеслом. Они были для него чем-то наподобие бальзамов, которые втирали в его кожу, чтобы возбудить его.

Почтовый голубь принес ему известие о разгроме когорты, сопровождавшей статую императора, и теперь он с нетерпением ждал последних новостей от своего помощника.

Этот Макрон – бездарность, – размышлял он. – Но, как и все эти наводнившие Капитолий интриганы, он переложит на меня ответственность за свое бегство.

Императорскому курьеру требовалось от сорока до пятидесяти дней, чтобы добраться до Рима, так что времени было не так много.

В это время неожиданно для него самого и его партнерши у него наступил оргазм, отчего она резко отпрянула, ослепленная его спермой.

– Как? Твой хозяин удостоил тебя чести своим семенем, а ты осмелилась обронить ее?

Пилат схватил ее за волосы и погрузил голову в воду, заставляя собрать ртом все, что упало, а сам прижался головой к щеке массажистки, которая, придя в ужас, беспомощно смотрела, как захлебывается ее подруга. Прокуратор, испытав пик наслаждения, зажмурился и отпустил несчастную, выполнившую все, чего от нее ждали.

Вскоре после этого он вышел из ванной комнаты, оставив уцелевшую проститутку наедине с ее мертвой подругой. Он внимательно осмотрел себя в зеркале и скривился, в очередной раз отметив, что жир подпортил рельеф его мускулатуры. Напрасно он втягивал живот и раздувал грудь, его когда-то атлетическая фигура солдата стала оплывшей, как у политика.

Услышав звуки шагов в коридоре, он повернулся к входной двери. При виде своего обнаженного начальника молодой помощник замер как вкопанный в дверном проеме.

– Входи, Луций! Не бойся! Пройдет несколько лет, и ты будешь выглядеть точно так же.