Бабий ветер

Бывает, конечно, что планеристы с удовольствием летают на самолетах, и знала я бывших вертолетчиков, пересевших на шары. Но потом в разговоре непременно выяснится, что, поступая в вертолетное училище, он еще ничего о шарах не знал. Из моего личного опыта: прирожденные парашютисты скучают на борту воздушного шара – нет скорости, нет «ветра в морду», нет высоты, а когда высота есть, им некомфортно без парашюта за плечами. Летчики-мотористы ужасно нервничают в нашей хрупкой корзине: на высоте вне закрытой кабины они беззащитны, тишина давит на уши, не хватает рева надежного мотора. А вот планеристы – радуются в нашем лукошке и вполне себе кайфуют, аэростатика им по духу близка. Но с планеристами мы не совпадаем «по воздуху». Планер летает в термики, в восходящих потоках, которые летом развиваются только к 10–11 часам утра. И до этого братья-планеристы мирно дрыхнут в своих кроватках. Мы ж летаем строго до термиков, у нас же веса ни черта, термик запросто может зашвырнуть нас километров на семь в высоту, где человеку без скафандра и кислорода делать особо нечего. И потому наше невесомое утро начинается часа в четыре, а спать мы заваливаемся как раз тогда, когда парители выходят развлекаться. И спим до самого заката, когда вновь приходит наше время. Мы – звери сумеречные.



Ну, прости, прости, я опять ушла в сторону, причем в такую сторону, куда и мне страшновато забредать. Сколько раз уже давала себе слово не оборачиваться. Любопытно, как по-разному люди пересиливают в себе всплески застарелого горя. Кто-то старательно, по шажочку, по минутке проходит вновь весь крестный неотвратимый путь. А кто-то, как я, беззвучно вскрикнув, шарахается прочь совсем в другую сторону – как я когда-то бросилась прочь от цыганки, погорелого вестника, спасаясь на самом деле от себя самой…





* * *


Ловлю себя на том, с каким скрипом, раздражением и горечью возвращаюсь я к теме гендерных забав и перевоплощений. Говорят, на Мальте принят закон, запрещающий все эти штукарства. Приветствую вас, суровые мальтийцы! Но каким законом вы запретите нашему мозжечку – или что там ответственно за половой выбор – сбиваться с пути истинного? Кого казнить будете, кого увещевать?

Вот еще, в новостях сегодня слышала: всем миром навалились на Папу Римского. Старикан позволил себе высказаться по вопросу «деструкции сексуальной идентичности». Мол, то, как сегодня в школах преподают ученикам модную гендерную теорию, есть не что иное, как «мировая война против брака».

Помилуйте, так у него же должность такая! Положение обязывает, религия требует. С другой стороны: а этот их монашеский целибат, когда здоровый мужик запирал естество на амбарный замок и ключ за забор монастыря выбрасывал, – это что, образец нормальной жизни?

Понятно, слетелись журналюги, буревестники нового мира, заклевали святого деда ядовитыми вопросами. Он слегка попятился, пустился в объяснения и оправдания – да нет, говорит, все не так, мои слова вырваны из контекста; вот недавно я принимал в Ватикане испанскую пару, женщину и ее супруга, тоже бывшего прежде женщиной. Явились они с жалобой: приходской священник не желает их исповедовать, а сталкиваясь на улице, издали кричит, что они будут гореть в адском огне. «Кто я такой, чтобы их судить?» – сказал, мол, понтифик, загнанный в угол. И добавил, что нужно учитывать гормональные сбои в организме и в каждом случае поступать «согласно Божьему милосердию в сердце. Ибо когда перед Иисусом предстает гомосексуал, Христос не говорит ему “убирайся”».



Нет, я понимаю: старик с Иисусом знаком гораздо ближе, чем я или ты, но чтобы так смело и убежденно излагать мнение парня, который за две тысячи лет до гендерных карнавалов корчился на кресте «за грехи человечества», – это надо иметь определенную корпоративную дерзость, а? И еще я думаю о том испанском парне, что когда-то выпростался из естества женщины, а теперь непременно желает исповедаться, то есть припасть к тому самому Богу, против которого восстал.

Зачем же к нему припадать, спрошу я кротко, если, он сука безрукая, в твоем случае так напортачил?



Да, боюсь возвращаться к проклятой теме. Потому что…

Потому что Мэри вдруг и сам позвонил и трепещущим голосом (в салоне опять полно было народу, колготня, щебетня, клиентки одна на другой, но я по интонации определила: свершилось! – такой, знаешь, торжествующий полуобморок) объявил, что он «уже один из нас» и скоро придет показаться.

У меня почему-то в глазах потемнело, я даже на стул опустилась. Хотела сказать: «Не приходи!» – но не сказала. В конце-то концов, кто я ему такая, чтобы сцены устраивать, да еще после всего, что он над собой сотворил.

Прошло дня три, и где-то в полдень открывается входная дверь…

Наша Васанта, которая вечно берется чинить испорченные приборы, сидела на корточках, возилась с поломанным принтером. Я успела нагнуться и подать ей знак, чтобы она держала себя в руках.

Впрочем, когда он вошел, я ни капельки не удивилась: именно таким я его себе и представляла, такой вот Хайкой-Балалайкой. На голове парик, как у мамаши религиозного семейства из Бруклина, а все остальное без изменений. Та же куртка, та же махристая шаль. Он близоруко щурился, обводя взглядом присутствующих, и у Ольги – та рядом оказалась – робко поинтересовался, где может меня увидеть. Понимаешь ли, он меня, с понтом, не узнал, как будто это я сменила пол, а не он. Я удержалась, чтобы не спросить, уж не поменяли ли ему по ошибке мозги вместо чего другого, но вовремя спохватилась и с ледяной улыбочкой двинулась навстречу, чтобы дать впечатлительной Васанте минуту прийти в себя.

Ах, говорю, Мэри, это ты, как давно мы тебя не видели и как прекрасно ты выглядишь!

– Тебе нравится мой парик? – спросил он.

– Я бы убрала челочку слегка набок, – ответила я.

Вообще-то у него на башке бросались в глаза только нос-паяльник и придурочный парик, сидевший, как папаха. Впрочем, обычная его двухдневная щетина на физиономии куда-то исчезла, и на линии груди появилась некая приподнятость, будто вспахали борозду на каменистом поле. А во всем остальном он продолжал походить на обычного мужика: волосатые руки, одет в свои старые мужские джинсы – короче, пугало огородное. И это после всего, что он прошел! Страшно представить, сколько здоровья все это ему стоило; гормональные таблетки, небось, пожизненно будет принимать, а про деньги я уже и не говорю. Интересно, кто ему денег выдал на этот проект, – уж не бабка ли.

Он держал обе руки на уровне груди, как бы в волнении, складывал их лодочкой и поводил перед собой, точно какая-нибудь стеснительная дева. Немедленно сообщил мне, что уверовал в Бога «всем своим женским сердцем» и стал членом местной синагоги. Я тут же подумала, что рабай этой синагоги наверняка хороший бизнесмен: уж как ломанутся сейчас прихожане, чтобы поглазеть на это ухрёпище несусветное.

Да-да, со мной бесполезно говорить о религии – о любой религии. Меня тошнит – помнишь, как у Хармса: «Нас всех тошнит». Вера – то дело другое, это я понимаю; когда человека везут на каталке в операционную или, что еще страшнее, на этой каталке везут его ребенка, а он серыми губами шепчет: «Господи, Господи, спаси его, умоляю, Господи!..» – это, я понимаю, вера. А когда священник или там раввин, или кто там – далай-лама, мулла, мушмулла и еще какой-нибудь хрен моржовый, святой служитель, учит меня смирению и приятию всего дерьма этой проклятой жизни – нет уж, извините, с этим дерьмом я разберусь сама.



Лет двадцать назад я работала на дому у одного почтенного рабая. Обстригала и шлифовала конечности у всего его семейства. Тот еще фрукт был этот старый перец… Ему было за девяносто, и пока я обрабатывала его сухие голубоватые лапки, он рассказывал мне и про Сталина, и про Ленина, и про то, как однажды он пожаловался Сталину на Кагановича.

Любил петь русские песни неожиданно полным басом – у него был хороший слух и неплохо сохранившийся русский язык. Все рассказанные им политические анекдоты я уже не помню, зато прекрасно помню историю о том, как он подбирал себе жену. Он хвастался этой историей, понимаешь? Очень молодым был, лет 19–20, а может, еще моложе. Сосватали их, и он сразу же потащил свою будущую жену прогуляться на какую-то возвышенность – довольно высокую горку в окрестностях Каменец-Подольска. «Для чего, спросишь? – задорно восклицал он сочным басом, глядя на меня сверху вниз сквозь толстенные очки. – Чтобы проверить, насколько она здорова и сильна!»

Этот петушок проверял свою курочку на выносливость, исключительно на выносливость, больше ничего его в женщине не интересовало. Такие вот были требования к подруге жизни у этого молодого засранца. Такие вот взгляды на брак, на любовь, на нежность… Жена должна быть выносливой коровой: легко телиться, обильно вскармливать приплод. Ну, а после рождения четвертого сына он ушел спать в другую комнату. А что? Считал, что заповедь плодитесь-размножайтесь исполнена, а на что еще женщина может сгодиться в хозяйстве?





* * *


Так вот, Мэри явился показаться.

Явилась она, значит, показаться-покрасоваться…

Еще поприставал ко мне со своим «как я выгляжу», и всякий раз я заверяла его, что выглядит она очень феменин. Отчаянно хотелось реветь и материться.


На прощание подала ему руку.

Он схватил ее и потянулся целовать, но вовремя спохватился, что делать этого не стоит, – ведь он теперь настоящая женщина. Потряс мою руку и ушел.

Бедная Васанта стояла онемевшая – сильно впечатлилась. Меня это почему-то привело в ярость.

– Ну что, что-о-о?! – заорала я. – Чем тебя так парализовало? Мало ты этого дерьма нажралась в данном заведении?

Придя в себя, она стала с вытаращенными глазами горячо благодарить меня, что успела подать ей знак, а то, увидев его, она бы… «ой, не знаю даже, что б я сделала… Несчастный, несчастный парень… Такой был симпатичный…».

Да ничего бы ты не сделала, балда, подумаешь – фокус, в наш-то век лукавых оборотней и выдающихся достижений генной инженерии.

На другой день Мэри опять позвонил, потребовал меня к телефону, чтобы спросить еще разок – ну как, все-таки, как она сейчас выглядит? И я лучезарным голосом терпеливо заверила его, идиота, кретина, осла безмозглого! – что выглядит она очень женственно и элегантно, и… да пошел ты к черту, калека, калека, калека! (это уже мысленно, повесив трубку) – раз и навсегда послала его по старинному, добровольно им утерянному адресу…





* * *


…Слушай, я просто счастлива, что ты так заинтересовалась полетами! Тут я готова писать тебе километрами, подробно отвечая на все вопросы. И может… нет, я понимаю, что это бред, и прости, что влезаю, но, может, все-таки запустим твою героиню разок полетать на шаре? Подумай, вот будет класс, когда в финале повести она поднимется на шаре в последний раз в жизни! А пусть и улетит к такой-то маме в неизвестном направлении, а? Ну, где еще твои читатели могут про это прочесть! А я тебе все подробно опишу – и технически, и по чувствам, и всяко-разно…

Вот ты спрашивала про опасности. Тогда оставляю лирику в сторонке, отвечу по существу. Лично у меня серьезных ЧП не было, но вообще трагических случаев в нашей бранже, к сожалению, хоть отбавляй.

Сначала надо бы тебе объяснить все о шаре, это важно. Тепловой аэростат состоит из: корзины (ротанговой или плетенной из лозы, прочной и гибкой – взрослому человеку по пояс); газового оборудования (четыре титановых баллона внутри корзины, и если в полете заканчивается газ в одном баллоне, пилот на ходу их переключает); горелки над головой, соединенной с баллонами газовыми шлангами; и собственно шара, купола или оболочки – называй, как хочешь. По сути это труба: в нижней части отверстие, куда бьет пламя; в верхней – отверстие для выхода горячего воздуха, закрытое клапаном. Клапан опускается с помощью веревки, она же фал управления, который почти все время находится в правой руке пилота. А левая рука практически постоянно – на огневом клапане горелки. Вот и вся нехитрая матчасть нашего дела. Запомнить нетрудно.

Теперь о неприятностях.

Основная затыка случается с газовым оборудованием: в ста процентах случаев – это ошибка пилота. Не проверил, есть ли газ в баллонах, в результате оказался над лесом без газа, провел ночь в лесу среди волков и озверевших пассажиров, а наутро махал бензопилой несколько часов, вырубая просеку для машины, и потом еще пару дней портняжил, зашивая шар, порванный о ветки.

Или: не проверил надежность соединений рукавов с баллонами, рукав под давлением оторвало, корзину заполнил пропан, над головой – открытый огонь, последствия печальные… Именно так произошла катастрофа в Луксоре. Там на посадке оторвался газовый шланг – мгновенный пожар, пилот выпрыгнул, а 19 пассажиров улетели в небо…

Или вот горелка потухла в полете. Сплошь и рядом случается, у меня на одном шаре тухла она в каждом полете, неудачная конструкция такая попалась. Это бы ничего, если под шаром есть запас высоты, а у пилота – запасная зажигалка. Но если высоты кот наплакал, под ногами лес или город, а зажигалку дома забыл – тогда ситуация кислая. Опыт моих друзей: они летели в горах, высота – около пяти километров, до вершины горы полтора километра, и вдруг тухнет горелка. Ничего, пустяки… Но три зажигалки оказываются пустыми и не работают. В последний момент пилот извлекает бог весть откуда, из какого кармана, каких трусов, какой подмышки – коробок… и в нем две спички. Успели в последнюю минуту!

Ну и корзина у нас, мягко говоря, не стальная. Может разрушиться от столкновения с наземным препятствием, хотя она для того и плетеная, чтобы гасить удары…

Что еще? Вот оболочка может порваться, или горелка ее прожжет. Можно надеть шар на мачту ретранслятора или столкнуться макушкой купола с корзиной другого шара. Еще по весне у нас в полях много сухой травы. Она может загореться от горелки, пожар раздувается от вентилятора, пламя мгновенно уходит под оболочку, и за секунды она сгорает. Происходило дважды на моих глазах.

Ну, и вокруг аэростата – суровая окружающая действительность. В основном это люди, в корзине и на земле. С земли по нам – очень редко и, к счастью, не метко – стреляют пьяные идиоты или озлобленные огородники, чьи огороды и поля мы иногда портим на посадке. Опасны идиоты на старте, которые бегают вокруг, путаются в тросах и даже улетают зайцем, уцепившись за борт корзины, – видала и такое, раза три. Пассажиры в корзине тоже не сахар, попадаются всякие. Здесь, в США, при сдаче экзамена на получение лицензии будущий пилот должен распознать в группе пассажиров человека с признаками поведения самоубийцы и не допустить его в полет. Бывают и пьяные пассажиры, а дети – это вообще божье наказание: либо скучают в полете, либо резвятся, пытаясь залезть повыше.

Ну и, главное, атмосферные явления: грозы, термики, сдвиги ветра, дождь. Да и просто ветер как таковой: это ж наши рельсы. Против ветра шар не летит, а по ветру не всегда получается куда надо; порой летишь совсем не туда, куда направлялся. Но самое опасное – гроза, когда возникает сильный восходящий поток, «пылесос», – он затягивает шар в грозовое облако, и там его мнет и кромсает на лоскуты. Молнии в шар не попадают, но перед грозой идет шквал. Однажды таким шквалом меня уложило на поле – чудом выскочила за границу города.

Что еще? Линии электропередачи, кошмар воздухоплавателя. Избежать столкновения можно, если вовремя заметить провода. Но в незнакомой местности, над пашней или над выжженной по весне травой их вообще не видно.



Ой, чувствую, я страху на тебя нагнала! Давай расскажу про милые курьезы. Они тоже случаются. Однажды наш товарищ сел на участок дачного дома – кончился у него газ, тут далеко не улетишь. При посадке проносится мимо окна второго этажа, у которого сидит хозяйка, чай пьет. Ну, сел, стаскивает оболочку со сливы, дрейфит, конечно: вдруг у хозяйки ружьишко под рукой – сливу он порядком потрепал. Выходит на крыльцо хозяйка… пилот аж голову пригнул: точно, сейчас убьет. А она ему с приветливым таким лицом: «Может, чаю хотите?»

А еще у нас с Саньком такой случай был: зависли мы над железной дорогой. Так бывает, этому есть научное объяснение, но я больше в карму верю. В общем, мертвый штиль, мы висим; вверх на километр поднимаемся, вниз опускаемся, но ни на полметра вправо-влево не смещаемся, висим строго над проводами и рельсами. А тут вдоль линии едет мальчик на велосипеде. Поднимает голову, видит шар, спрашивает: «Дядь, а вы что там делаете?» Ну, какой вопрос, такой ответ. Санёк ему: «Электричку ждем!» И дождались же: прошла электричка, создала завихрения, шар сдуло в сторону от насыпи, и мы благополучно сели.

Пилоты вообще – лихие ребята: пролетая над верхушками сосен, высунуться из корзины и сорвать для своей зазнобы ветку с шишками – это запросто. Или сесть на минутку на воду – забава крутых воздухоплавателей. Так, бывает, они развлекают пассажиров экскурсионных пароходиков. Забава опасная, требует мастерства: шар просто касается корзиной поверхности воды или даже держится на ней пару минут, после чего улетает. Опасность в том, что дно корзины может намокнуть, вес ее резко увеличивается, и все предварительные расчеты (количество газа, сила струи и прочее) могут измениться; тогда подняться и улететь будет очень сложно.

Ну, и приятное: после удачной фиесты мы всегда расслабляемся: немного выпивки, легкий треп, танцы-обжиманцы, как называл это мой отец, который в обжиманцах знал толк. На таких интернациональных вечеринках решаются дела, заключаются контракты, возникают и распадаются пары…

Люди общаются, порой даже не зная языка партнеров. Мы-то уже балакали чуток по-английски, и потому, когда Стивен пригласил нас в Квебек на фестиваль, поработать в его компании пилотами, мы решились. Хотя я уже была беременна после нескольких лет беспокойного ожидания, огорчений, надежды, отчаяния… И вдруг – томительное счастье в потаенной сердцевине твоего тела, чутко пульсирующей крошечным сердечком!

Но – почему бы не поработать, не повидать что-то новое! Мир в те годы стал как-то приветливо раздвигаться, становился все отчетливее, ближе, понятнее. Не думали мы, что застрянем надолго: ну, месяц, ну, два… Санёк говорил – покатаем матрешку и вернемся домой к родам; наша девочка уже забавно и щекотно ощупывала изнутри границы своего воздушного шара, уже плыла к своему рождению под ласковым «Бабьим ветром».



А получилось вот так, как получилось…



…Раза три за эти месяцы нам удавалось вырваться из Канады в Штаты – полетать. Флорида, Аризона, Колорадо. Знаешь, это ведь совершенно разные земли и разные небеса. В Колорадо жили Реджина и Роберт, старые знакомцы, оба пилоты. У них были два шара – петух и курочка; в то время нестандартные формы аэростатов были еще в диковинку, очень привлекало все необычное, забавное. Ну, и туристы валом валили кататься. Уже в те годы аттракцион становился популярным, а пилот превращался в воздушного экскурсовода. Очень успешный бизнес оказался, билеты недешевые. Но труд нелегкий, опасный: про клиентов я уже писала. Среди пассажиров попадались такие типчики, я тебе скажу! Учти, когда летишь в корзине, первородный позыв – кричать. Ничего нельзя поделать, все кричат: от восторга, счастья, от страха – такой прилюдный оргазм. Но в Аризоне было настолько красиво, странно красиво, что народ в корзине притих и благоговейно обзирал этот марсианский пейзаж: голые красные скалы. В Седоне, так вообще – под каждой горкой медитировали, неловко спугнуть. А перед закатом солнца все там бегут и едут выше, выше в горы: увидеть, как желтое закатывается за красное…



В Колорадо – другое, там пейзаж земной, уютный: озера-полянки-рощи, на горизонте – горы с заснеженными пиками. Тамошний аэростат был у нас огромным, вытянутым к небу, очень ярким – желто-красно-фиолетовым. Надувать его мы приспосабливали пассажиров. Надо было видеть, с каким энтузиазмом бегали они вокруг сдутого шара, этого импотента-Гулливера, и какими восторженными криками сопровождался процесс наполнения, когда горячий воздух, как виагра, потек в его чрево и он стал отряхиваться, подниматься и становиться ого-го! Восставал до неба и нес своих лилипутов над землей, ничуть не напрягаясь. (Там, кстати, была одна не совсем удачная посадка: корзина завалилась на бок и слегка протаранилась, но никто не пострадал.)



А больше всего по душе мне пришлась Северная Каролина: прохлада, горы, тишина; дух захватывает, когда поднимаешься по узкому серпантину в Аппалачах, а они все тянутся и тянутся – та их часть, которая называется Смоки-Маунтинз, Дымные горы. Зимой – это настоящий наш Домбай. Такие ущелья, такая ширь и перепады высоты – замечательное место для нас, небесных странников. Самое покатучее зимой место: Дедушкина гора. А неподалеку чудесный городок Бун, тысяч двадцать народу, русских совсем немного, раз-два и обчелся, и то среди отдыхающих, но американцы настолько сердечны и просты, что нам там было уютней, чем среди своих.