Башня шутов

Перед ними была девушка с толстой, свисающей ниже пояса светлой косой. Хоть и очень красивая, она была калекой – хромала. Причем настолько характерно, что Рейневан сумел определить у нее врожденный вывих бедра. Она прошла мимо них, утирая слезы.

– Пялиться, – укоризненно бросила рыжеволосая, – невежливо, и здесь такое не одобряют. Пошли. Домина ждет.

Рейневан знал, что титул «домина» или «старуха» давался главной чародейке, руководящей полетом жрице шабаша. Поэтому, хотя в глубине души он думал увидеть женщину, лишь немного менее отвратную, нежели Шпренгерова, Крамерова и сопровождающие их уродины, и скорее всего существо в возрасте, мягко говоря, преклонном. Однако, чего он уж никак не ожидал, домина оказалась Медеей, Цирцеей, Эродиадой. Убийственно привлекательной, воплощением зрелой красоты. Высокая, статная, она всем видом вызывала уважение к себе, предчувствие и предвкушение силы. Высокий лоб украшал серебристым серпом блестящий рогатый месяц, с шеи на грудь свисал золотой крест анкх, crux ansata. Линия губ говорила о решительности, прямой нос вызывал в памяти Геру или Персефону с греческих ваз. Иссиня-черные волосы змеящимся каскадом ниспадали в божественном беспорядке на шею, волной струились с плеча, сливаясь чернотой с плащом. Выглядывающее из-под плаща платье переливалось в свете костра, играя уймой оттенков то белого, то меди, то пурпура.

В глазах домины таились мудрость, ночь и смерть.

Она разгадала его сразу.

– Толедо, – проговорила она, и голос ее был как ветер с гор. – Толедо и его благородная jojoza. Впервые среди нас? Приветствую. Рада видеть.

– Здравствуй, – поклонился Рейневан. Николетта сделала реверанс. – Здравствуй, домина.

– У вас есть ко мне просьбы? Вы просите заступничества.

– Они хотят, – проговорила стоявшая позади рыжеволосая, – лишь выразить уважение. Тебе, домина, и великой Тройственной.

– Принимаю. Идите с миром. Отмечайте Мабон. Восхваляйте имя Всематери.

– Magna Mater! Хвала ей! – повторил стоящий рядом с доминой бородач с украшенной оленьими рогами головой и ниспадающей на спину шкурой. – Эйя!

Огонь взвился вверх. Котел пыхнул паром.



На этот раз, когда они спускались по склону в седловину между вершинами, Ягна не дала себя удержать, незамедлительно направившись туда, откуда долетал самый сильный гул и доносился самый крепкий запах дистиллируемых напитков… Вскоре, добравшись до кадки, она уже поглощала сидр так, что только кадык ходил ходуном. Рыжеволосая не сдерживала ее и сама охотно приняла кувшинчик, который ей поднес ушастый космач, как близнец похожий на Ганса Майна Игеля, того, который месяц назад посетил на бивуаке Рейневана и Завишу Черного из Гарбова. Рейневан, принимая кубок, задумался над течением времени и всем тем, что это время изменило в его жизни. Сидр был крепкий, так что даже из носа потекло.

У рыжеволосой среди окружающих оказалось множество знакомых. И людей, и нелюдей. С ней сердечно здоровались майки, дриады, лиски и водницы, обменивались рукопожатиями и поцелуями полные румяные селянки. Чопорно и благовоспитанно кланялись женщины в расшитых золотом платьях и богатых накидках, с лицами частично прикрытыми масками из черного атласа. Обильно лился сидр, грушевик и сливовица. Кругом толкались и проталкивались, поэтому Рейневан обнял Николетту. «Здесь ей следовало бы носить маску, – подумал он. – Катажина, дочь Яна Биберштайна, хозяина Стольца, должна прикрывать лицо. Как и другие благородные дамы и девушки».

Выпивохи, отведав немного, занялись, естественно, сплетнями и обсуждением знакомых.

– Я видела ее наверху у домины, – глазами указала рыжеволосая на хромающую неподалеку калеку со светлой косой и лицом, опухшим от слез. – Что с ней?

– Обычное дело, обычная обида, – пожала плечами полная мельничиха, все еще там и тут оставляющая следы муки. – Впустую к домине ходила, напрасно просила. Выполнить ее просьбу домина отказалась. Велела положиться на время и судьбу.

– Знаю. Я сама когда-то просила.

– И что?

– Время, – рыжеволосая зловеще ощерилась, – сделало свое дело. А судьбе я малость подсобила.

Ведьмы расхохотались так, что у Рейневана волосы на голове зашевелились. Он понимал, что bonat feminae разглядывают его, злился на то, что торчит будто кол перед столькими прекрасными глазами, будто перепуганный примитив. Он глотнул для куража.

– Необычайно много… – начал он, откашлявшись, – здесь присутствует представителей необычайно многих Древних племен…

– Необычайно?

Рейневан обернулся. Неудивительно, что он не слышал шагов стоявшего у него за спиной альпа – высокого, темнокожего, с белоснежными волосами и остроконечными ушами. Альпы двигались практически бесшумно, услышать их было невозможно.

– Говоришь, необычайно, – повторил альп. – Ха. Может, еще дождешься, что все станет обычайным. То, что ты называешь Древним, может оказаться новым. Либо обновленным. Грядет время перемен, многое изменится. Изменится даже то, что некоторые из присутствующих здесь считали неизменным.

– Я продолжаю считать, – сказало, приняв, видимо, на свой счет язвительные слова альпа, существо, которое Рейневан меньше всего ожидал встретить в здешней компании, а именно священник с тонзурой. – Многие продолжают так считать, хотя знают, что многое уже никогда не вернется. Нельзя дважды ступить в одну и ту же реку. У вас было свое время, господин альп, была своя эпоха, эра, свой эон, наконец. Но ничего не поделаешь, omnia tempus habent et suis spatiis transeunt universe sud caelo, всему свое время и свой час. Минувшее не вернется. Несмотря на любые перемены, которых, кстати сказать, ожидают многие из нас.

– Полностью, – упрямо повторил альп, – изменится картина и порядок мира. Все реформируется. Советую, обратите взор свой на юг, на Чехию. Там упала искра, от нее возгорится пламя, в огне очистится Природа. Исчезнет все скверное и нездоровое. С юга, из Чехии, придет изменение, определенным вещам и проблемам наступит конец. В частности, Писание, которое вы столь охотно цитируете, превратится в сборник поговорок и пословиц.

– От чешских гуситов, – покрутил головой священник, – не ожидайте слишком многого, в определенных вопросах они святее самого, я бы сказал, папы римского. Видится мне, пойдет в нужную сторону эта чешская реформа.

– Сущность реформы, – громко сказала одна из высокородных женщин в маске, – в изменении того, что, казалось бы, изменить невозможно. Проделывает пролом в, казалось бы, нерушимой структуре, надламывает, казалось бы, плотный и твердый монолит. А если что-то можно нарушить, исцарапать, надломить… Так это можно превратить в пыль. Чешские гуситы будут той каплей воды, которая, замерзая в расщелинах скалы, разрывает ее.

– То же самое говорили и о катарах! – крикнул кто-то сзади.

Поднялся шум. Рейневан съежился, слегка напуганный вызванными им пререканиями. Почувствовал руку на плече. Оглянулся и вздрогнул, увидев высокое существо женского пола, достаточно привлекательное, с фосфоресцирующими глазами и зеленой, пахнущей айвой кожей.

– Не пугайся, – тихо проговорило существо. – Мы – всего лишь Старшее племя. Обычная необычайность.

– Изменений, – сказало оно громче, – не остановит ничто. Завтра будет иным, нежели Сегодня. Настолько иным, что люди перестанут верить во Вчера. И прав господин альп, советуя чаще поглядывать на юг, на Чехию. Ибо оттуда идет новое. Оттуда грядет Изменение.

– Я позволю себе немного усомниться, – резко заметил священник. – Оттуда пришла война и смерть. И придет tempus odii, время ненависти.

– И время мести, – зло добавила хромуша со светлой косой.

– Вот и славно, – потерла руки одна из ведьм. – Немножко движения не помешало бы.


– Время и судьба, – многозначительно сказала рыжеволосая. – Отдадимся на волю времени и судьбы.

– Помогая, насколько возможно, судьбе, – добавила мельничиха.

– Так или иначе, – распрямил тощую фигуру альп, – я утверждаю, что это начало конца. Теперешний порядок рухнет. Рухнет порожденный Римом ненасытный, грубо распространяемый, порождавший ненависть культ. Даже удивительно, что он так долго держался, будучи столь бессмысленным и вдобавок совершенно неоригинальным. Отец, Сын и Дух! Обычная триада, каких неисчислимое множество.

– Что касается духа, – сказал священник, – то вы были недалеко от истины. Только пол перепутали.

– Не перепутали, – возразила пахнущая айвой зеленокожая. – А оболгали! Ну что ж, может, теперь, во времена перемен, все поймут, кого столько лет малевали на иконах. Может, наконец до них дойдет, кого в действительности изображают мадонны в их церквях.

– Эйя! Magna Mater! – хором воскликнули ведьмы. На их крик наложился взрыв дикой музыки, грохот барабанчиков, крик и пение со стороны костров. Николетта-Катажина прижалась к Рейневану.



– Слушайте! – крикнул, воздевая руки, колдун с оленьими рогами на голове. – Слушайте!

Собравшиеся на поляне возбужденно зашумели.

– Слушайте, – воскликнул колдун, – слова Богини, руки и бедра которой оплетают Вселенную! Которая в Начале отделила Воды от Небес и танцевала на них! Из танца которой родился ветер, а из ветра – дыхание жизни!

– Эйя!

Рядом с колдуном встала домина, гордо выпрямив свою царственную фигуру.

– Восстаньте! – крикнула она, раскидывая плащ. – Восстаньте и придите ко мне!

– Эйя! Magna Mater!

– Аз есьм, – проговорила домина, а голос ее был как ветер с гор, – аз есьм красота зеленой земли, белая луна средь тысяч звезд, аз есьм тайна вод. Придите ко мне, ибо аз есьм Природа. Из меня исходит все и в меня должно вернуться, в меня, возлюбленную богами и смертными.

– Эйяяяяя!

– Аз есьм Лилит, аз есьм первая из первых, аз есьм Астарта, Кибела, Геката, аз есьм Ригатона, Эпона, Рианнон, Ночная Кобыла, любовница вихря. Черны мои крылья. Резвее ветра мои ноги, длани мои слаще утренней росы. Не услышит лев, когда я ступаю, не угадает моих путей зверь полевой и лесной. Ибо истинно говорю вам: аз есьм Тайна, Понимание и Знание.

Костры гудели и стреляли языками пламени. Толпа возбужденно колыхалась.

– Почитайте меня в глубине сердец ваших и в радости обряда приносите мне жертвы актами любви и блаженства, ибо мила мне такая жертва. Ибо аз есьм нетронутая дева и горящая желанием любимица богов и демонов. И истинно говорю вам: как была я с вами от начала начал, так и найдете вы меня у края их.

– Слушайте, – крикнул под конец колдун, – слова Богини, той, руки и бедра которой охватывают Вселенную! Которая в начале начал отделила воды от небес и танцевала на них! Танцуйте и вы!

– Эйя! Magna Mater!

Домина резким движением скинула накидку с обнаженных рук. Сопровождаемая спутницами, вышла на середину поляны. Там они остановились, схватившись за кисти откинутых назад рук, лицам наружу, спинами внутрь, как художники порой изображают граций.

– Magna Mater! Трижды девять! Эйя!

К тройке присоединились еще три ведьмы и трое мужчин, соединившись руками, образовали кольцо. В ответ на их призывный клич присоединились следующие. Точно в таких же позах, лицами наружу, спинами внутрь к стоящей в центре девятке, они построили следующее кольцо. Мгновенно возникло следующее кольцо, потом новое, новое, еще одно, каждое спинами к предыдущему, охватывающее его размерами и численностью. Если круг, образованный доминой и ее спутниками охватил предыдущий, состоящий не больше чем из тридцати членов, то во внешнем, последнем кольце, их уже было не меньше трехсот. Рейневан и Николетта, подхваченные разгоряченной толпой, оказались в предпоследнем кольце. Рядом с Рейневаном стояла одна из благородных дам в маске. Руку Николетты сжимало странное существо в белом.

– Эйя!

– Magna Mater!

Очередной протяжный вопль и несущаяся неведомо откуда дикая музыка дали сигнал танцующим – кольца сдвинулись с места и начали вращаться и вертеться. Вращение все убыстрялось, при этом соседние кольца вращались в противоположные стороны. Уже сама эта картина вызывала головокружение, инерция движения, сумасшедшая музыка и неистовые крики довершили дело. В глазах Рейневана шабаш расплылся в калейдоскоп пятен, ноги, казалось ему, перестали касаться земли. Он терял сознание.

– Эйяяя! Эйяяя!

– Лилит! Астарта! Кибела!

– Геката!

– Эйяяя!

Он не мог сказать, сколько прошло времени. Очнулся он среди многих женщин, постепенно поднимающихся с земли. Николетта была рядом. Она так и не отпустила его руки.

Музыка не умолкала, но мелодия изменилась, дикий и визгливо-монотонный аккомпанемент кругового танца сменили привычные синкопированные звуки, подхватывая этот ритм, поднимающиеся с земли волшебницы начали подпевать, подергиваться и отплясывать. По крайней мере некоторые представители обоих полов. Другие же не поднимались с муравы, на которую повалились после танца. Не вставая, они соединились в пары – во всяком случае, в большинстве, потому что случились и тройки, и четверки, и еще более богатые по составу конфигурации. Рейневан не мог оторвать взгляда, глазел, безотчетно облизывая губы. Николетта – он видел, что и ее лицо горит не только отблеском костров, – молча оттянула его. А когда он снова повернул голову, одернула.

– Я знаю, во всем виновата мазь… – Она прильнула к нему. – Летная мазь так их распаляет. Но ты не смотри на них. Я обижусь, если ты будешь глядеть.

– Николетта… – Он сжал ее руку. – Катажина…

– Хочу быть Николеттой, – тут же прервала она. – Но тебя… Тебя я хотела бы все же называть Рейнмаром. Когда я тебя узнала, ты был, не возражай, влюбленным Алькасином. Однако влюбленным не в меня. Пожалуйста, помолчи. Слова не нужны.

Пламя недалекого костра взвилось вверх, фейерверком взлетела пыль искр. Танцующие вокруг костра радостно закричали.

– Разгулялись, – проворчал он. – И не обратят внимания, если мы сбежим. А бежать, пожалуй, самое время…