Батальон прорыва

До рощи у речки Скоморохов добрался в полубессознательном состоянии. Здесь ему удалось передохнуть и вдоволь напиться. Переправа вплавь через речку освежила, придала бодрости. Вскоре ночь скрыла два десятка беглецов. Девять бойцов в буденовках были из группы майора Двужильного, остальные прибились во время побега. Пользуясь темнотой, ушли от возможной погони. День провели в чистом поле под тремя подбитыми танками Красной армии. Мимо по дороге время от времени проходили немцы, им было невдомек, что под поврежденными машинами могли скрываться красноармейцы.

С наступлением сумерек после недолгого совещания решили идти к Киеву. Двужильный уверенно заявил, что Киев – столица Советской Украины, его немцам не отдадут, будут защищать его до последней возможности. С ним согласились не все, четверо бойцов решили идти отдельно, а немногочисленный и почти безоружный отряд Двужильного взял направление на Киев.

Сентябрь 1944 года. Специальный проверочно-фильтрационный лагерь НКВД

Шилохвостов прервал рассказ Скоморохова вопросом:

– Ты чай будешь?

Андрей еще не успел отойти от тяжелых воспоминаний, а потому непонимающе посмотрел на старшего лейтенанта:

– Чай? Буду.

Шилохвостов вышел и вскоре вернулся с двумя кружками горячего чая, которые поставил на стол.

– Давай, Скоморохов, передохнем, чайку попьем, а потом продолжим.

Когда кружка Андрея опустела, Шилохвостов сказал:

– Ты мне поподробнее расскажи о своем пребывании в партизанском отряде и лагере для военнопленных. От этих показаний и от результата их проверки во многом будет зависеть твоя дальнейшая участь.

– Так я к этому и вел.

– Раз к этому вел, то рассказывай дальше…

Сентябрь 1941 года. Белоруссия

И снова неизвестность, лишения, полуголодное существование, из еды грибы да ягоды, тяжелые ночные переходы, ежеминутная возможность нарваться на немцев. Время шло, с каждым днем становилось прохладнее, а пробиться к Киеву так и не удалось. Майор Двужильный принял решение идти в сторону Гомеля, в надежде что лесистой местностью пробираться к своим будет легче и безопаснее. Густыми белорусскими лесами отряду и вправду идти было безопаснее, можно и костерок разжечь, и отдохнуть без особой опаски, и передвигаться не только ночью, но и днем, а значит, была возможность быстрее добраться до расположения частей Красной армии. Однако, несмотря на осторожность, избежать стычки с немцами не удалось…

Голод толкал к селениям, где можно было раздобыть пищу. В одно из таких белорусских селений и было решено послать разведку из трех человек. Ее возглавил Андрей Скоморохов. Вооруженные одной на троих винтовкой и ножами, они в ночи подобрались к крайней хате. В огороженный плетнем двор проникнуть не удалось. Заливистый собачий лай заставил разведчиков затаиться, но пес продолжал лаять. В окне хаты мелькнул свет, со скрипом открылась дверь, на пороге, с керосиновой лампой в руке, появился темный силуэт. Грубый мужской голос спросил:

– Хто тут?

– Свои, – тихо отозвался Скоморохов.

– Ведаю я сваих. Такия, як вы, у мяне свинню павяли. Чаго вам трэба?

– Нам бы еды.

Мужчина ответил после недолгого раздумья:

– Добра, накармлю вас. Вы уси, ци яшче есць?

– Еще есть, в лесу, неподалеку.

– Вы идзице таму. Я пакуль сабаку забяру у хлеу, вам усе ежы подрыхтую. Вам знак дам агнем. У хати и паясце и абагрэе. Идзице з Богам.

Разведчики ушли в хорошем расположении духа, ведь в скором времени их ждала сытная домашняя пища и теплый ночлег. От предвкушения скорого застолья у Андрея Скоморохова забурлило в животе. Добрая новость обрадовала весь отряд. Еще больше красноармейцы обрадовались, когда в темноте замигал огонек. Это был условный знак старика. Ноги сами понесли бойцов к селу. Шли почти без опаски. Когда до хаты старика оставалось не более дюжины шагов, раздались винтовочные выстрелы. Стреляли из-за плетня, из-за угла дома, из дворовых построек. Скоморохов успел крикнуть: «Засада!» – и в следующий миг нестерпимая боль пронзила живот и левую ногу. Андрей упал на землю, в голове мелькнуло: «Все, конец!» В этот момент его подхватили крепкие руки Двужильного.

– Держись, пограничник!

Слова майора были последним, что Скоморохов услышал перед тем, как впал в полубессознательное состояние. Из полубреда он вышел утром, в лесу. Андрей открыл глаза. Над ним простирался желто-зелено-красный шатер осенней листвы, сквозь который робко пробивались нити солнечных лучей. Мерное покачивание и тишина убаюкивали, но сну мешала боль и шуршание. Это шуршала листва под ногами его товарищей, которые не оставили его в трудную минуту. Они вынесли его из-под огня, перевязали, смастерили носилки из двух жердей и шинелей, одной из которых накрыли его, а сами теперь шли в одних гимнастерках, несмотря на прохладу и сырость леса. Андрей сместил взгляд. Теперь перед ним было лицо бойца в буденовке, который нес носилки. Слабым голосом Скоморохов произнес:

– Командир где?

Красноармеец позвал Двужильного. Майор подошел, склонился над носилками.

– Ты как?

Скоморохов с мольбой в глазах посмотрел на майора.

– Мне бы попить.

– Нельзя тебе, парень. У тебя пулевое ранение в живот.

– Много наших…

Боль не дала Андрею договорить, но майор вопрос понял.

– Девять человек осталось, вместе с тобой. Еще двое раненых есть, но эти легко. Остальные убиты, взяты в плен или разбежались.

– Товарищ майор, вы оставьте меня. Не жилец я.


Двужильный нахмурился.

– Кто это тебе сказал? Ты, младший лейтенант, не раскисай. Мы еще с тобой повоюем. Терпи.

Скоморохов терпел, но боль всё больше и больше охватывала его, жар терзал тело, всё чаще он впадал в беспамятство, всё тяжелее было сдерживать стоны.

Ночью майор с бойцами наведался в селение. Принесли хлеба, сала, картошки и горькую весть, что немцы взяли Киев. А еще привели мальчишку лет тринадцати. Вместе с ним Двужильный подошел к Скоморохову.

– Нашли тебе лекаря, дедом Миколой кличут. Женщина, к которой мы наведались, дала нам проводника, – майор кивнул на мальчишку. – Вот, Юрась. Он нас к нему на болото проводит. Так что крепись, браток.

На болоте оказались, едва забрезжил рассвет. По трясине шли след в след за мальчишкой, осторожно ступали с кочки на кочку. В нависшем над болотом тумане послышался собачий лай. Спустя минуту скрипучий старческий голос громко крикнул:

– Хто идзе?

Старику ответил мальчишка:

– Гэта я, дзядуля.

– Юрась?

– Я. Маци загадала да вас салдат прывесци, у их параненыя.

– Идзице, тольки асцзрожна.

Вскоре красноармейцы ступили на твердь. Это был островок, на котором разместился небольшой дом и несколько хозяйственных построек. Отряд встретил длинноволосый, бородатый седой старик в безрукавке из овчины. Без долгих разговоров он осмотрел раненых. Лечение проводил в доме. Скоморохова положили на широкую лавку у бревенчатой стены, на которой висели пучки трав и мешочки. На полках стояли глиняные горшочки, несколько стеклянных пузырьков и бутылок. В углу Андрей увидел иконы, над ними вышитый рушник. Его взгляд остановился на лике. Ах, если бы он умел молиться!

Лекарь Микола начал с легко раненых: промыл раны, наложил мазь, перевязал. Следом пришла очередь Скоморохова. Лекарю помогали старуха-жена, майор и два бойца. Перед тем как вынимать пулю из живота, Микола дал ему выпить настойки из глиняной кружки. Напиток ударил в нос запахом самогона и неизвестной ему травы. Андрей выпил, закашлялся. Старик бросил на него ободряющий взгляд.

– Потерпи, хлопец, скоро легче станет.

Дальше всё было словно во сне, он чувствовал невыносимую боль в животе, что есть силы сжимал руками края лавки, кусал губы, стонал, пытался встать, но бойцы не давали этого сделать. Потом пришла темнота.

Сколько он пробыл в полубессознательном состоянии, Скоморохов не знал. Когда он открыл глаза, в доме были только хозяева. Старуха возилась около печки с глиняными горшками и чугунками, а старик что-то мастерил около окошка. Он-то и заметил первым пробуждение Андрея. Неторопливо встал, припадая на правую ногу, подошел к лавке, присел на табурет, положил сухонькую ладонь на лоб Скоморохова.

– Слава богу, жар прошел. Теперь на поправку пойдешь.

Однако Андрея меньше всего интересовало состояние собственного здоровья. Он еще раз окинул глазами комнату, посмотрел на старика, встревоженно спросил:

– А где ребята? Майор?

– Ушли они. Переночевали и ушли. Тебя мне на попечение оставили. Раны у тебя серьезные. Долго заживать будут. До вчерашнего дня не знал, выживешь ли. Но бог наш милостив, – Микола обернулся к иконам, перекрестился. – Так что лежи, сил набирайся, а раны мы твои залечим. У меня травы лечебные есть, настои на кореньях и ягодах, мази – на меду, на воске, на жиру зверином, на грязи болотной.

– Вы давно на болоте живете?

– Можно сказать, что всю жизнь, с небольшим перерывом. Мой отец, и дед, и прадед здесь жили. Все знахарями были, людей лечили. Знания друг другу по родству, из поколения в поколение передавали. Селяне нас колдунами прозвали. Вот и стали мы Колдуны. Отец мой Панас Колдун был, а я, стало быть, Микола Колдун. Батька хотел, чтобы я доктором стал. Однажды вылечил он от тяжелой болезни Богдана, сына одного богача, богач тот сказал, мол, проси что хочешь, а отец попросил, чтобы он меня пристроил к обучению на доктора. – старик кашлянул, огладил седую бороду. – Потом в городе учился на фельдшера, в Минске бывал, в Киеве, в Москве. Потому и русский язык хорошо знаю. И повоевать пришлось при царе, с немцами воевал, получил ранение в ногу, вернулся к отцу с матерью. Царствие им небесное. – Микола снова перекрестился. – Ну а когда их не стало, я здесь за хозяина остался. Бобылем жил. Потом вот, – старик посмотрел на жену, – ее встретил, Ганнушку мою. Она теткой Ярыне доводится. Юрась, сын Ярыны, вас ко мне привел. С Ганнушкой у нас сын родился, Кастусь…

Пустой чугунок выпал из рук старухи, с гулким звуком покатился по деревянному полу. Микола кашлянул, бросил на нее строгий взгляд, продолжил рассказ:

– Уехал в город да так и пропал во время Гражданской войны. Вот и живем мы одни. Подальше от суеты мирской, от зависти и злобы людской. Места здесь тихие, коровка у нас, свинья, куры, пасека. В лесу кабаны, косули, лоси, тетерева, куропатки и другой дичи полно. Правда, война зверя и птицу распугала, но нам с Ганной хватает. Опять же грибы да ягоды, в озере и речке рыба. Селяне за лечение, за шкуры звериные, за рыбу да за мед нам муку, крупу, соль, картошку, овощ всякий приносят. Так что нужды не знаем.

– А немцы к вам не заглядывали?

– Пока не было. В село, правда, наведались. Назначили старосту, после полицаев несколько объявилось. И всё.

– Не боитесь?

– А кого мне бояться? Меня никто не трогает. Микола Колдун всем нужен. Я и белых лечил, и красных, и бандитов, и милиционеров, и нынешнего старосту Богдана тоже приходилось на ноги ставить.

– Не тот ли это Богдан, сын богача, которого ваш отец вылечил?

– Он самый. Их семью раскулачили, в Сибирь сослали, он оттуда один только и вернулся, в тридцать восьмом году. Среди нас жить начал. Всё к Ярыне сватался, когда у нее мужа на финской войне убили, только она ему отказала. А ты что же тревожишься, что тебя здесь найдут? Так ты не бойся. Мы тебя с Ганой, если что, в курятнике спрячем. Да и попасть сюда не просто. Места гиблые, трясина. В этих болотах много людей сгинуло. Потому сюда особо никто не ходит. Дорогу, через болото на остров, только мы знаем, Юрась с Ярыной да еще несколько надежных людей. А если кто лечиться приходит, то от края болота кричат, а я иду встречать. Оттуда до острова около пяти сотен шагов будет, а может, больше. Да и незаметно не подобраться, у меня две собаки, они гостей издали чуют, дадут знать, если что. Ну, будет. Утомил я тебя разговорами. Мне, старому, кроме моей старухи да собак и поговорить-то почти не с кем, а тут ты. Так что извиняй.

Старик встал, поправил на нём одеяло, поковылял к окну. Отеческая забота тронула душу Андрея, воспитанник детского дома, он не видел родительской ласки. Тепло душевной радости растеклось по всему телу, отодвинуло боль, сомкнуло веки, спокойный, крепкий сон принял его в свои объятья.





* * *


Время лечит раны, вылечило оно и Андрея. Покой, изобилие съестного, настои и мази деда Миколы сделали свое дело: истощенное недугом тело постепенно наливалось силой. Пришел день, когда он без посторонней помощи встал и вышел из дома. Под ногами хрустнул снег, морозец коснулся лица, залез под гимнастерку. Скоморохов запахнул овчинный кожух Миколы, вдохнул полной грудью свежего воздуха, огляделся. Болото, насколько хватало взгляда, было припорошено искристым снегом, и только бурые пятна незамерзшей жижи выделялись на белом покрывале. Обступивший его лес тоже нахлобучил снеговую шубу. Над всей этой девственной красотой висела оглушительная тишина, которую лишь изредка нарушали стрекотание сороки, стук дятла и кудахтанье курицы в курятнике. Из-за угла дома выбежали две крупные лохматые собаки рыжевато-белого окраса, остановились в полуметре от Андрея, завиляли хвостами. Один из псов подошел ближе, потянулся мордой к ноге, Андрей погладил лобастую голову. Из дома вышел Микола.

– Полюбили они тебя. Собаки доброго человека чуют.