Батальон прорыва

– Сбылась, Сеня, твоя мечта, готовься с немцами потолковать по душам.

Голота потер ладони.

– Это хорошо, у меня давно руки чешутся посчитаться с этими паразитами и за свой экипаж и за Одессу.

Андрей собрался войти в землянку, но Голота остановил его вопросом:

– А шо, знакомый твой так тебя и не признал или ты обознался?

– Не обознался. Помнишь, я тебе рассказывал про командира батальона, который бойца из нашей заставы расстрелял, а потом сам красноармейцев убеждал немцам сдаться.

– Это что, он?

– Он.

– Вот гнида!

– С этой гнидой нам в бой предстоит идти. Придет время, он за свои подлости поплатится, а пока пойдем в землянку, мне надо вам задачу разъяснить.





* * *


Холодное январское утро отделение Андрея Скоморохова встретило в траншее. Час назад им пришлось покинуть теплую землянку и в предрассветной мгле выдвинуться на исходные позиции. Теперь все ожидали сигнала к атаке. Время будто замедлилось, напряжение перед боем чувствовалось в каждом звуке, каждом жесте, каждом взгляде. Милованцев вглядывался в сторону скрытых за туманом немецких позиций, гладил вороненый ствол автомата. Сурен Карапетян тихо, почти шепотом, напевал себе под нос песню на армянском языке. Андрей заметил, как Федор Еремеев тайком достал из-за пазухи фотографию, мельком глянул, сунул обратно. Была ли это фотография санитарки, которая скрывала его от немцев, или фотография семьи, жены и двоих детей, которые находились в Костроме, Скоморохов не знал. У него не имелось фотографий близких людей, а потому он смотрел на товарищей по оружию. Было заметно, что больше всех нервничает белорус Наум Щербеня. Он то и дело утирал пот со лба, тер подбородок, кусал губы. Ему еще не приходилось участвовать в атаке. Волнение не миновало и самого Андрея, он чувствовал, как часто колотится в груди сердце. На ум снова пришло окружение под Уманью, ведь именно там, летом сорок первого года, ему в последний раз довелось идти в атаку во время прорыва батальона Проскурина. Много воды утекло с той поры. Сейчас бывший командир батальона был рядом, только теперь в звании сержанта. Скоморохов надеялся, что эта атака не приведет их к плену, как в тот раз. Тогда Красной армии приходилось обороняться, биться в окружении и отступать, теперь настал черед немцев. Война штука непредсказуемая, это она в начале войны свела его с Шилохвостовым, потом с Проскуриным, затем разбросала по разным сторонам, а теперь вот чудесным образом им приходится воевать в одной части. Андрей перевел взгляд на Трошкина и Голоту. Они сидели на корточках. Арсений, глубоко затягиваясь, курил зажатую в кулаке цигарку. Трошкин, глядя в темное, занавешенное свинцовыми облаками небо, тихо сказал:

– Хреново, в такую погоду авиация нам не поможет.

Голота затушил окурок, поднялся.

– Ничего, и без них справимся.

Словно в подтверждение его слов, по немецким позициям ударила артиллерия. «Бог войны» боеприпасов не жалел. Орудия и минометы обрушили на солдат вермахта шквал огня. Оглушающая канонада разорвала воздух, земля содрогнулась, дрожь от земли передалась людям. Андрей посмотрел в сторону немецких позиций. Такого интенсивного артобстрела он не видел ни в финскую, ни в начале этой войны. Туман смешался с дымом и всполохами взрывов, которые превратились в сплошное огненное зарево. Это был ад. Именно туда им вскоре предстояло идти…

Ожидание изматывало, давило на нервы.

«Скорее бы уже началось», – мелькнуло в голове Скоморохова.

Ждать пришлось недолго. Еще не закончилась артподготовка, а по траншее уже поползло: «Приготовиться к атаке!» Еще минута, и в темно-серое небо взмыли сигнальные ракеты. В атаку пошли штурмовые батальоны. Без криков «ура!» – вперед, бегом за огненным валом, по рыхлому снегу, превращая его в грязное месиво. Впереди минное поле. Штурмовики устремились в проходы, проделанные накануне ночью сапёрами. Некоторые саперы бежали вместе с атакующими, чтобы прийти на помощь в случае надобности. За штурмовиками еще группа саперов. Этим предстоит расширить проходы для наступления основных сил. Справа раздался взрыв мины. Один из бойцов отделения Проскурина увлекся атакой и стал первой жертвой этого боя. Оторванная нога упала перед Скомороховым. Кровь брызнула на белый снег. Андрей едва не наступил на этот обрывок человеческой плоти, споткнулся, побежал дальше.

Первый ряд колючей проволоки уже обработали саперы, а потому препятствие преодолели с ходу. Еще с двумя рядами «колючки» пришлось повозиться, но недолго. Сказались тренировки на полигоне у польского селения. Подсобили и саперы. Часть заграждений была сметена огнем артиллерии. Штурмовики прорвались сквозь проволочные заграждения, когда раздались редкие запоздалые выстрелы немцев. Слева застрочил немецкий пулемет, но остановить натиск штурмового батальона огонь немецких солдат уже не мог. Вот тут-то и раздалось «ура!». Штурмовики с выпученными глазами и разинутыми в крике ртами ринулись на противника.

В первой траншее немцев оказалось мало, а потому особого сопротивления они не оказали. К тому же воины фюрера были ошарашены столь сильным обстрелом и стремительной атакой. Об этом Скоморохов узнал от пленных, которых Голота и Трошкин вытащили из полуразрушенного блиндажа. Арсений Голота, с трофейным немецким автоматом в руках, подтолкнул одного из них, круглолицего, лет пятидесяти фельдфебеля, к Андрею:

– Принимай, товарищ сержант, подарок. Тявкает, собака, без остановки. Может, объяснишь, шо ему, паразиту, надо. Ты по-немецки разумеешь.

Фельдфебель просил о пощаде для себя и своего подчиненного. Скоморохов посмотрел на второго немца. Совсем юнец, над верхней губой едва заметный рыжий пушок, безумные, полные ужаса светло-серые глаза, бледное лицо. Видимо, ему впервые пришлось узнать, что такое настоящая война. Его тонкие длинные пальцы судорожно вцепились в рукав фельдфебеля, тело время от времени содрогалось, а губы, не переставая, шептали:

– Найн! Найн! Найн!

«Похоже, сопляк умом тронулся», – подумал Андрей и снова перевел взгляд на фельдфебеля. Он продолжал торопливо говорить. С его слов Скоморохов понял, что немцы знали о начале наступления Красной армии и примерном времени артподготовки, а потому, следуя испытанной тактике, отвели основную часть своих солдат из первой траншеи во вторую и третью. Те, кому довелось остаться в первой траншее, пережидали артподготовку в укрытиях, в надежде по её окончании, через час или полтора, занять боевые позиции и встретить огнем наступающие цепи бойцов Красной армии. Расчет не оправдался. Артподготовка продлилась меньше, чем они ожидали, но сила её была сокрушительной. К тому же преждевременная атака штурмовиков оказалась для немецких солдат неожиданностью. Этой неожиданностью стоило воспользоваться. Такого мнения были и командиры. Взводный младший лейтенант Рукавицын хрипло крикнул:

– Сержант! Чего стоим! По данным разведки, впереди еще девять линий немецких траншей. Пленных под охраной отправь на наши позиции, здесь их оставлять опасно, они могут дать ценные сведения, а сам готовь отделение к атаке!

Скоморохов повернулся к Голоте и Трошкину, кивнул в сторону пленных немцев:

– Берите свой «трофей», ведите к нашим. И не задерживайтесь, сейчас каждый человек на счету. – остальным бойцам отделения приказал: – Приготовиться к атаке!





* * *


Атака не заставила себя ждать. Не прошло и пятнадцати минут, как отделение Скоморохова ринулось по ходу сообщения к следующей траншее. Артиллеристы постарались. Ходы сообщения, траншея и укрытия немцев были словно перепаханы вдоль и поперек гигантским плугом. Повсюду лежали, перемешанные с землей и снегом, обезображенные трупы, окровавленные части тел и внутренности солдат вермахта. Тактика ухода в начале обстрела из первой траншеи во вторую и третью на этот раз себя не оправдала. Отсидеться не удалось. Основной удар артиллеристы Красной армии нанесли как раз по второй и третьей траншеям. Взгляд Скоморохова скользнул по безголовому немцу в белом, забрызганном кровью, мозгами и грязью маскировочном костюме. Его руки крепко сжимали снайперскую винтовку, обезображенная голова лежала рядом.

«Может, это тот самый снайпер, который тревожил наши позиции в последнее время? Выходит, получил то, что заслужил», – мелькнуло в голове у Скоморохова.

Снаряды изрядно проредили обороняющихся, но немало осталось и тех, кто был способен держать оружие и драться. С ними-то и вступили в схватку штурмовики.


В месте соединения хода сообщения со второй траншеей их поджидали немцы. Винтовочный и автоматный огонь заставил отделение остановиться. Пуля скользнула по каске Скоморохова, он присел на колено, выстрелил из автомата. Федор Еремеев бросил гранату и тут же повалился на командира. Огонь со стороны стыка траншеи и хода сообщения прекратился, бросок Еремеева достиг цели.

– Вперед! – крикнул Андрей, освобождаясь от навалившегося на него Еремеева. Бывший старший политрук был ещё жив. Его побитое оспой лицо побледнело, пальцы вцепились в рукав ватника Скоморохова. Андрей положил его на спину, расстегнул ватник. На окровавленной гимнастерке в области живота зияли три пулевых отверстия. Федор посмотрел на Андрея мутным взглядом, слабеющим голосом произнес:

– Командир, я умираю. В кармане письма… отправь…

Это были его последние слова. Глаза Еремеева закатились, тело обмякло, голова безвольно повисла на руке Скоморохова. Он положил её на землю, расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вытащил два треугольника. Одно письмо было предназначено семье в Кострому, другое – санитарке в Житомир. Андрей сунул их за пазуху.

Скоморохов не заметил, как в трех метрах за его спиной появился сержант Проскурин. Он огляделся, направил ствол ППШ на Андрея. Его лицо выражало ненависть, а указательный палец готов был нажать спусковой крючок, но в это время рядом раздалась короткая очередь из немецкого автомата. Проскурин дернулся, но выстрелить успел. Пули пролетели над головой Андрея. Он привалился спиной к стене хода сообщения, приготовил автомат к стрельбе. Стрелять не пришлось. Перед ним стоял Голота, позади маячил Трошкин. Рядом, лицом вниз, лежал труп сержанта Красной армии. Голота перевернул его на спину. Это был действительно Проскурин. Скоморохов поднялся, недоуменно посмотрел на Арсения. Одессит кивнул на убитого сержанта:

– Мы пленных отвели и обратно в первую траншею. Гляжу, эта сволочь крадется, по сторонам озирается, явно недоброе дело затеял. Потом тебя увидел, наш разговор вспомнил о Проскурине. Смекнул, решил этот фраер тебя, как свидетеля своих гнусных дел, убрать. Ну а когда он на тебя ствол направил, я долго думать не стал. Хорошо, успел, иначе ты бы, как Федор. – Голота перевел взгляд на тело Еремеева, потом посмотрел на Трошкина. – А ты забудь, что видел.

Трошкин испуганно изрек:

– Да я это, я никогда.

– Смотри, а то…

Скоморохов прервал Голоту:

– Разговоры потом. За мной!

Арсений обиженно произнес:

– И никакой тебе благодарности. Я ему зараз жизнь спас, а он.

Во второй траншее завязалась рукопашная схватка, в ход пошли штыки, приклады, кулаки, ножи, саперные лопаты. Скоморохов нарвался на рослого немца, выстрелил в упор. Немец рухнул ему под ноги. Андрей споткнулся о труп, упал на дно траншеи. Сверху на него навалился еще один немецкий солдат. Противник оказался щуплым. Сержанту удалось сбросить его с себя и перевернуться на спину, но противник вновь оказался сверху. Крепкие пальцы впились в горло Андрея, дыхание перехватило. С каждой секундой дышать становилось труднее. Немец словно хотел утопить его в жиже из снега, грязи и крови. Он видел перекошенное напряжением лицо солдата вермахта, наполненные злобой светло-серые глаза. На них-то, что было сил, и надавил большими пальцами рук. Немец ослабил хватку, этого Скоморохову хватило, чтобы сбросить его с себя во второй раз. Несколько ударов прикладом автомата, и лицо немца превратилось в кровавое месиво. Когда немецкий солдат затих, Андрей тяжело поднялся на ноги. Борьба с немцем забрала у него немало сил, но схватка с противником еще не закончилась. Взгляд упал на спину немца, который, прижав к земле Милованцева, избивал того кулаками. Удар прикладом в голову сбил его с Милованцева. Короткая очередь, и цепочка пулевых отверстий украсила зеленовато-серую шинель солдата вермахта. Смотреть, в каком Милованцев состоянии, времени не было. Теперь опасность нависла над Голотой. Арсений при помощи ножа расправился со своим противником, но не заметил, как сзади, из блиндажа, выскочил немецкий офицер в фуражке с пистолетом в руках. Окрик Скоморохова «Сеня, сзади!»– заставил Голоту метнуться в сторону. Офицер запоздало выстрелил и промахнулся. Скоморохов промаха не допустил. Немец вскинул руки вверх и упал на своего, поверженного Голотой, подчиненного. Фуражка упала с головы офицера, оголяя лысую, без единого волоска голову. В блиндаж, стреляя из автомата, ворвался Милованцев. Не прошло и полминуты, как он снова появился в траншее.

– Один убитый, больше никого.

Бой закончился, теперь и вторая траншея была в руках штурмовиков. Арсений глянул на убитого офицера, перевел взгляд на Андрея.

– Вот черт лысый! Чуть не укокошил. Спасибо, сержант, вовремя ты долг вернул.

– Как ни вертись, а с должником расплатись, – устало ответил Скоморохов.

Вокруг него собирались его бойцы. Восемь усталых, перепачканных грязью, гарью, чужой и своей кровью красноармейцев из его отделения. Все, кому повезло выжить в жестокой схватке с врагом. Имелись и раненые. Один из бойцов был ранен в ногу, его следовало отправить в тыл. Голота не смолчал:

– Повезло же тебе, паря, кровью искупил, восстановил-таки доверие, да и война для тебя, считай, закончилась. – Арсений посмотрел на разбитое во время рукопашной лицо Милованцева и на Сурена Карапетяна. – А вам с вашими болячками еще придется немного повоевать. Тебе, Сурен, в особенности, поскольку укус раной не считается. Но к санитару все-таки обратись, вдруг немец этот бешеным был.

Сурен посмотрел на укушенную во время схватки с немецким солдатом кисть руки, потом на Голоту.

– Э-э, сам ты бешеный!

Над окопом разлетелся дружный смех. Смех среди трупов, крови и войны.

Передышка была короткой. В десять часов утра, после непродолжительной, но интенсивной артподготовки, штурмовики снова поднялись в атаку. Многоголосое «ура!» и рев военной техники взорвали воздух. В сражение вступили главные силы. Отяжелевшие ноги снова понесли бойцов к вражеским позициям.

С ходу взять третью траншею не удалось. Роту старшего лейтенанта Коробкова остановили пулеметы. Несмотря на мощный артиллерийский обстрел, на этом участке наступления уцелел дзот и пулеметное гнездо. Командир роты раз за разом поднимал людей в атаку, но огонь пулеметов заставлял штурмовиков снова ложиться на снег. Отделение Скоморохова располагалось в большой воронке: на два десятка метров левее пулеметного гнезда и на десяток метров ближе к траншее противника. Сюда-то и приполз командир взвода младший лейтенант Рукавицын. Утерев рукавом перепачканное грязью лицо, обратился к Скоморохову:

– Как дела, сержант?

– Хреново.

– Вижу. Пока ротный нас всех здесь не положил, надо действовать.

Андрей зло бросил:

– Мы для него штрафники, а штрафников не жалко.

– Бог ему судья, а наше дело выжить. Слушай задачу, сержант. Вы ближе всех к позиции немцев, а потому вся надежда на ваше отделение. Рота поддержит пулеметным и винтовочным огнем и отвлечет ложной атакой. Ваша задача ворваться в траншею противника, добраться до пулеметного гнезда и уничтожить огневую точку. Я следом подниму автоматчиков. Если всё удастся, рота пойдет в наступление. А теперь ждем. Как Коробков поднимет бойцов в атаку, сразу вперед. Действуем как на учениях.

Не успели они договорить, как застрочили ручные пулеметы со стороны штурмовиков. Коробков поднял роту в атаку. Скоморохов рванулся из воронки, увлекая за собой остальных бойцов отделения.

– Вперед!

Бежали, ведя на ходу непрерывный огонь из автоматов, а когда до траншеи осталось не более двадцати метров, в противника полетели гранаты. Еще рывок, и штурмовики оказались в траншее.

– Сурен! Милованцев! Прикройте! Голота, за мной! – крикнул Скоморохов и устремился к пулеметному гнезду. – Сеня! Гранату!

Голота метнул гранату. Она разорвалась рядом с гнездом. Немецкие пулеметчики, не ожидавшие атаки с фланга, сопротивляться не стали, тем более что на помощь отделению Скоморохова пришли автоматчики Рукавицына. Рота старшего лейтенанта Коробкова продолжала атаковать. Неожиданно замолчал пулемет дзота. Один из бойцов роты лег грудью на амбразуру…

Третья траншея была взята. После полудня взяли и четвертую. Теперь в отделении осталось шесть человек: сам Скоморохов, Карапетян, Щербеня, Милованцев, Голота и Трошкин. Временная передышка позволила привести себя в порядок, пополнить боеприпас, отдохнуть и перекусить. Благо в занятом отделением блиндаже нашлись трофеи: хлеб, консервы, гороховый концентрат, две плитки шоколада и даже сигареты. Пронырливый Трошкин отыскал бутылку шнапса.

– Вот вам подарочек.