Бесконечная шутка
Часть 64 из 123 Информация о книге
Нация США относилась к колесным человекам с заботой, которой слабые подменяют уважение. Словно бы он недужный ребенок, Фортье. Автобусы присаживались, ступени обрамлялись гладкими пандусами, прислужники толкали его на борты при заботливом обозрении тех, кто ходит ногами. Фортье обладал приставными ногами из полимерных смол цвета человека, внутренняя схема которых реагировала на пучок нейронных раздражителей из культей, что совместно с металлическими костылями, которые пристегивались браслетами к запястьям, позволяло шаткую карикатуру прямохождения. Но Фортье, он редко надевал протезы – не в США, и никогда – в транспорте общества. Он предпочитал снисхождение, фальшь институциональной «чувствительности» к его «праву» на «равный доступ»; это лишь острило его целеустремление. Как и все из них, Фортье был готов пожертвовать себя. 14 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд» Когда долго не переживаешь, а потом опять переживаешь, переживание в момент превращается в навязчивое беспокойство, в трезвой жизни. За пару дней до побоища, в котором пострадал Дон Гейтли, у Джоэль появилось навязчивое беспокойство из-за зубов. Курение крэк-кокаина разъедает зубы, разлагает, непосредственно атакует эмаль. Все это ей за ужином объяснил Чандлер Фосс, продемонстрировав свои разъеденные пеньки. Теперь в ее латиноамериканской холщовой сумке всегда лежат зубная щетка и дорогая паста, предположительно с восстановителем эмали и защитой от разъедания. Сразу у нескольких жильцов Эннет- Хауса, которые пали на дно из-за стеклянной трубки, зубов либо нет, либо они почернели и крошатся; от одного вида зубов Уэйда Макдэйда или Чандлера Фосса Джоэль бьет такой озноб, какого даже на собраниях не бывает. Эту зубную пасту только недавно начали отпускать без рецепта, и по силе и дороговизне она была на порядки выше обычной полироли курильщиков. Лежа на боку рядом с пустой койкой Кейт Гомперт, надежно подоткнув бахрому вуали между подбородком и подушкой, пока Шарлотта Трит спит на другой стороне освещенной комнаты, Джоэль видит сон, как ее зубы осматривает Дон Гейтли, нераненый, со среднеюжным акцентом. Он в стоматологически-белом нагруднике, тихо напевает про себя, ловко орудует инструментами с поблескивающего подноса у кресла. Ее кресло – стоматологическое и откинуто назад, подставляя ее лицо ему, ее ноги сдвинуты вместе и вытянуты. В глазах доктора Дона отрешенная доброта, забота о здоровье ее зубов; а толстые пальцы, когда он вставляет всякие штуки, чтобы рот не закрывался, без перчаток и на вкус теплые и чистые. Даже свет кажется стерильно-чистым. Ассистента нет; дантист солирует, склонившись над ней, мыча во время осмотра рассеянные напевы. Голова у него массивная и немного квадратная. Во сне она озабочена здоровьем зубов и чувствует, что Гейтли разделяет ее озабоченность. Ей приятно, что он не болтает попусту и, возможно, даже не знает, как ее зовут. Почти нет зрительного контакта. Он целиком увлечен зубами. Он здесь, чтобы помочь, если это возможно, – вот что говорит все его поведение. Нагрудник висит на нитке из стальных шариков, белее не бывает, голова увенчана резинкой и полированным металлическим диском на резинке прямо над глазами – крошечным зеркальцем из нержавеющей стали, чистым, как поднос с инструментами; и ощущение покоя в доверии и препоручении себя другому во сне подрывает только ее отражение в зеркальце венца, в диске – третьем глазе в широком чистом лбу Гейтли: потому что она видит свое лицо, выпукло искаженное и загубленное годами кокаина и непереживания, ее лицо – сплошные выпученные глаза и впавшие щеки, сажевые разводы под глазищами; а когда теплые толстые пальцы дантиста мягко закатывают губы, она видит в зеркале во лбу длинные ряды клыков, заостренных и страшных, с дополнительными рядами клыков позади, про запас. Несчетные ряды зубов, острых, крепких и непочерневших, но как-то подернутых на кончиках алым, как от запекшейся крови, – зубов зверя, который беззаботно рвет мясо. Она пытается проговорить сквозь через пальцы, что она тут ни при чем, что эти зубы что-то вытворяли совершенно без ее ведома. Дантист напевает, изучает. Во сне Джоэль смотрит в диск стоматологического зеркала на лбу Дона Гейтли и ее обуревает страх перед собственными зубами, ужас, и когда раскрытый рот раскрывается еще шире, чтобы завопить от страха, в круглом зеркальце она видит только бесконечные алые ряды зубов, уходящие глубоко в непроглядно-черную трубу, и образ рядов зубов в диске затмевает доброе лицо дантиста, который тыкает стоматологическим крючком и говорит, что ей незачем переживать – их можно спасти. Затем, по истечении отсутствия Фортье в разобранной лавке, они обнаружили уже третий картридж, украшенный вытисненной улыбкой и буквами, отрицающими необходимость в счастливом стремлении, и, после некоторых горестных утрат, обезопасили и удостоверили картриджsamizdat Развлечения, похищенный со смерти Дюплесси. Фортье был поставлен в известность событий. В просмотровой ротации нагрянула очередь юного Дюжардена ячейки, он восседал в кладовом помещении в часы раннего утра с юным Тассиньи, пробуя ошметки развлечений не с полок – отысканных в мусорных мешках для кухонных корзин в том же чулане, который полнился опухающими покойниками Антитуа. Дюжарден только-только говорил жалобы о тщетной трате часов времени на картриджи, предписанные по итогам для coffre d'amas. Тассиньи, который присутствовал в кладовом помещении с Дюжарденом, затем спасся ввиду нужды покинуть это помещение и сменить мешок своей частичной колостомии. Но, рапортовал Марат, они потеряли Дюжардена, а также старшего и ценного Жюбе, который вопреки приказу вкатился в кладовое помещение узнать, почему Дюжарден не отсылает записей, чтобы получать новые записи на пробу. Оба двое были утеряны. Еще больше не было утеряно лишь потому, что у кого-то в голове появилась мысль разбудить Брюйима, которого Фортье с подробностями инструктировал процедурами на случай, если благодаря просмотру себя проявит подлинное Развлечение. Но двоица стала утеряна – Жюбе, рыжебородый работяга, который любил вставать на задних колесах, и юный Дюжарден, столь полный идеализмом и столь юный, что еще переживал фантомную боль в культях. Реми Марат рапортовал, что с мгновения утери двоице обеспечили комфорт, позволили оставаться в запертом кладовом помещении и смотреть Развлечение еще раз и еще раз, в молчании за дверями, кроме случаев, когда караульный наряд сообщал о криках нетерпения на перемотку видеоплеера, чтобы перематывал. Марат рапортовал, что они отвергли предложение выйти за водой или едой, или Жюбе – который был diabetique – за инсулином. Мсье Брюйим оценил, что для Жюбе счет идет в часах, для Дюжардена – возможно, день или два дня. Фортье грустно молвил «Bof» и смиренно пожал плечи: все знали, что могут быть потребованы жертвы: все просмотровые наряды рисковали в ротации просмотра собой. При возвращении Фортье Марат также принес ожидаемые плохие вести о находке: нужды в оборудовании дупликации о многих оборотах не имелось: найденная копия была «только для чтения» 303. Философский, Фортье напомнил AFR, что теперь их ободряло знание, что Развлечение подобной силы существует воистину, и, значит, это распалит их отвагу и готовность на более непрямое дело забыть надежды обрести Мастер-копию и взамен стремиться обрести оригинальный Мастер, собственный картридж автора, с которого якобы были копированы все копии «только для чтения». Так, сказал он, теперь настало более ревностное и рискованное дело технического собеседования известных им человеков, ассоциированных с Развлечением, и поиска места нахождения дуплицируемой Мастер-копии оригинального киносоздателя. Ничего это не стоило бы дорогого риска, не определи они, через героические жертвы Жюбе и Дюжардена, что сила для доведения саморазрушительной логики ОНАН до финального завершения лежит в пределах их ревностной хватки. Фортье дал многочисленные приказы. Взвод AFR оставался в закрытой лавке «Антитуа Интертейнмент», за языковой шторкой. Наблюдение за ненавистным bureau centrale FLQ в недисциплинированном доме на Рю де Брейнерд в Оллстоне – это было прекращено, персонал AFR стал отозванный и передислоцированный в эту реквизированную лавку на Инмановой площади, где Фортье, Марат и мсье Брюйим координировали фазы деятельности в этой следующей, более тяжкой и непрямой фазе, и также пересматривали тактику. Коллеги и родные усопшего автора находились под цельной слежкой. Их концентрация в географии шла в руку AFR. К канадскому инструктору и студенту, уже расположенным внутри Академии тенниса Энфилда, был завербован и присоединен новый работник академии, для тесной слежки. В Пустыне доблестная мадемуазель Лурия П с присущим ей рвением завоевывала искомое доверие. Дорогой источник в бывшем факультете университета МТИ Субъекта рапортовал последнее известное место должности возможной исполнительницы Развлечения – маленькая станция радио Кембриджа, которую Марат и Бозоле называли «Виии», где она носила обезличивающую вуаль онанского уродства. Все внимание было сфокусировано на исполнительнице картриджа и Академии тенниса принадлежности автора. Тот факт, что игроки академии назначены играть с провинциальной командой из Квебека, было бы легче для эксплуатации, обладай AFR игроком о таланте тенниса и нижних конечностях. Состав и маршрут квебекской команды добывался у источников на родине, в Папино. Также в день возвращения Фортье был приобретен технический инженер радио из радиопрограммы исполнительницы, в публичной, но малоопасной операции, успех коей воздвиг дух надежды на приобретение на этой следующей фазе более прямо связанных с Развлечением человеков. Этот человек из американового радио также поведал все ему известное, под лишь описанием угрозы процедур технического собеседования. Марат, лучший судья американовой достоверности в силах ячейки, поверил достоверности инженера; однако тем не менее формальное техническое собеседование было пущено в ход, во имя подтверждения. Рапорт юного и усыпанного струпьями человека оставался неизменным на двух уровнях выше средней американовой выдержки, единственной переменной стали небезынтересные заявления, что Массачусетский институт технологии был помазан в одном мире с обороной. Сегодня самолично Фортье, и Марат, юный Бальбали, Р. Оссовики – все те, что о лучшем английском языке, – впредь приступили тем самым чесать отделения для реабилитации после веществ в госпиталях, психиатрических институциях и demi-maisons [190] в радиусе 25 км. Были сформулированы процедуры расширения радиуса расследования на два и три порядка, собраны команды, разучены реплики. Жюбе и затем Дюжарден усопли и были транспортированы посредством фургона на север, также остатки останков Антитуа. Американовый человек из студенчества и инженерства радио, кою достоверность ограниченных утверждений о местопребывании Субъекта Брюйим удостоверил в пределах ± (0.35) положительности задолго до уровней допроса, несовместимых с физическим бытием, получил несколько часов отдохновения, затем послужил в роли первого Субъекта AFR в полевых испытаниях мотивационного диапазона картриджа samizdats. В целях того вновь употребили кладовое помещение. Его голову обездвижили некоторыми ремешками, тестовый Субъект посмотрел Развлечение дважды безвозмездным образом, без применения дополнительных мотивационных средств. Для исследования степени мотивации, которой наделяет картридж, мсье Брюйим в повязке самолично вкатился в кладовое помещение с ортопедической пилой и информировал Субъекта испытания, что, впредь с настоящего мгновения, каждый последующий пересмотр Развлечения будет иметь цену одного пальца с конечностей Субъекта. И также вручил Субъекту данную ортопедическую пилу. Брюйим объяснил Фортье, что таким образом можно составить матрицу для расчета статистического отношения между n – числом раз, сколько Субъект включал Развлечение, и t – суммой времени, которое он брал на решение и удаление пальца для каждого последующего n+1 просмотра. Цель была подтвердить со статистическим доказательством страсть Субъекта смотреть и пересматривать так, словно насыщение недостижимо. Показателя спада удовлетворения, как в эконометрике обычных товаров США, быть не должно. Ибо для макрополитической летальности Развлечения samizdata'a девятый палец конечностей обязан быть обкорнан столь же споро и решительно, как второй. Брюйим, лично он имел скептицизм. Но тем была функция Брюйима в его роли в ячейке: компетентность в совокупности со скептицизмом de Coeur [191]. И затем, естественно, также потребуется широкий диапазон Субъектов для полевых испытаний, чтобы удостоверить, что реакция этого Субъекта не лишь субъективная и типичная для одной определенной чувствительности потребителя развлечений. Окно автобуса выдавало слабое и призрачное отражение Фортье, а за этим слабым образом – свет урбанистической жизни извне автобуса. Административный человек американового массачусетского сомервильского Феникс-Хауса выслушал слова Фортье с показом великого сочувствия, затем объяснил с терпением, что они неспособны принимать зависимых людей, не сильных английским языком. D'accord, хотя он и изобразил разочарование. Фортье выпал казус посмотреть принятых наркоманов Феникс-Хауса, ведущих встречу в комнате гостей извне двери кабинета: ни один человек посреди них не имел вуали сокрытия лица, а значит, c'est ga [192]. В то же время четыре маленькие команды катились по улицам, и маленьким улицам, и переулкам злачного района предприятия Антитуа, в целях приобретения дополнительных Субъектов для мсье Брюйима на время, когда израсходуются пальцы первого Субъекта. Субъекты должны быть пассивно беззащитными, чтобы приобрестись прилюдно без шума, а также без повреждений в мозгу и без влияния множества опьяняющих субстанций района. AFR тренировали не терять терпение и дисциплину. Южный автобус, пустой и (что он презирал) флуоресцентный светом, взбирается на тонкий холм за Уинтер-Парком, к северу от Кембриджа, направляясь на площади Инмана и Центральную. Фортье глядит вовне на минующие фонари. Он чувствует грядущий снег: скоро снег пойдет. Он видит в своем воображении две трети самого великого урбанистического города Новой Новой Англии неподвижными, сибаритски раскинувшимися, вперившими взор, без телесных движений, прикованными к дому, испражняющими диваны и кресла, которые умеют откидываться. Он видит, как идут полосами света здания башен в районе бизнеса и апартаменты-люкс, когда каждые двое или трое этажей тускнут до беспросветной черноты. Лишь тут и там за темными окнами слабо-голубое мерцание дорогого цифрового оборудования. Он представляет, как мсье Тан держит руку держащего ручку президента Дж. Джентла, когда онанский президент подписывает указ Войны. Он представляет тонкий звон чайных чашек в дрожащих руках во святая оттавских святых власти. Он оправляет лацкан пиджака поверх свитера и приглаживает жесткие волосы, которые имеют склонность негладко дыбиться над плешью лысины. Он смотрит в зад шеи автобусного водителя, а водитель смотрит прямо пред собой. Ясен пень, косокитайские тетки оказались бессильными и легковесными, разлетелись как куклы, а сумки, понятно дело, так и рвались от тяжести драгоценностей, захочешь – не утащишь; но как только Ленц скрылся налево в переулке с севера на юг, он поднял сумки за плетеные ручки слегка перед собой, так что инерция их веса как бы тянула вперед. Крестообразные переулки кварталов между Центральной и Инмана в Маленьком Лиссабоне были как второй город. Ленц бежал. Дышалось легко, и он чувствовал себя всего от затылка до пят. Вдоль обеих стен выстроились зеленые и красно-зеленые контейнеры, оставляя только узкий проход. Он перемахнул через две фигуры в хаки, сидящие над банкой «Стерно» на асфальте переулка. Проскользил над ними в вонючем воздухе, даже его не почувствовав. Звуки за спиной были эхом его собственных шагов от контейнеров и железа пожарных лестниц. Левая рука приятно ныла от тяжести сумки и томика с крупным шрифтом. Контейнер впереди был прицеплен к мусоровозу ЭВД, но стоял без движения: наверное, смена кончилась. У работников «Эмпайр» был просто волшебный профсоюз. В нише сцепа между контейнером и мусоровозом вспыхнул и загас голубой огонек. Впереди была еще дюжина контейнеров. Ленц замедлился до торопливого шага. С одного плеча соскользнуло пальто, но у него не хватало рук поправить и он уж точно не собирался останавливаться и ставить сумки. Левую руку уже покалывало. Было что-то вроде между 22:24 и 22:26. В переулке – хоть глаз выколи. Далекий грохот где-то к югу по сети переулков – это Бедный Тони Краузе опрокинул стальной мусорный бак, о который споткнулась Рут ван Клив. Крошечный синий огонек снова появился, завис, померцал, сдвинулся, опять завис, опять погас. На фоне огромного мусоровоза ЭВД он казался темно-синим. Мусоровозы «Эмпайр» так просто не разуть, а сцепы хотя и дорогие, но запертые какой-то криптонитовой фигней, которую разве что сварочной дугой распилишь. Из ниши сцепа доносились какието звуки. Когда зажигалка снова загорелась, Ленц оказался едва не в упор к ним – двум пацанам на сцепе и двум на корточках к ним лицом, всего четверо, под вытяжной лестницей пожарного выхода, зависшей над ними как язык. Ни одного старше даже двенадцати. Вместо трубки у них была бутылка из-под «М. Физзи», и вонь горелого пластика смешивалась с приторно-сладким запахом перекарбонизированного кокса. Пацаны были мелкими, легкими и либо черными, либо латиносами, жадно скучились над пламенем; похожи на крыс. Ленц следил за ними краем глаза, торопливо шагая мимо с сумками в руках, выпрямив спину и излучая аврору степенной целеустремленности. Зажигалка потухла. Пацаны на сцепе уставились на сумки Ленца. Пацаны на корточках обернулись. Ленц следил краем глаза. Ни у одного не было часов. Один был в вязаной шапочке и не спускал взгляда. Он встретился глазами с левым глазом Ленца, сложил из тощих пальцев пистолет, сделал вид, что медленно прицеливается. Будто выступая для остальных. Ленц прошел мимо с городской степенностью, будто одновременно и видел их, и нет. Напас, от кокса и бутылки, был густой, но очень локализованный. Пришлось вильнуть влево, чтобы не врезаться в боковое зеркальце мусоровоза «Эмпайр» на стальной распорке. Пройдя решетку мусоровоза, он услышал, как они что-то говорили, и недобрый смех, а потом окрик на каком-то этническом аргоне, которого он не знал. Услышал колесико зажигалки. Подумал про себя: «Мудаки». Он искал, где пусто и посветлее, чтобы обшарить сумки. И почище, чем в этом переулке с севера на юг, где садило перезрелым мусором и гниющей кожей. Он отделит в сумках зерна от плевков и все самое ценное сложит в одну сумку. Необоротные ценности загонит барыге в Маленьком Лиссабоне и перезарядит нишу в медицинском словаре, и купит фешемебельные туфли. В переулке не встречалось ни кошек, ни крыс; он не стал забивать этим голову. За спиной приземлился булыжник или кусок кирпича авторства малолетних курильщиков крэка, прокатился мимо и обо что-то зазвенел, и кто-то вскрикнул – бесполая фигура, привалившаяся у помойки спиной то ли к спальнику, то ли мешку, с яростно шарящей у паха рукой и торчащими в переулок ногами, раскинутыми как у трупа, ботинки – два разных, волосы – спутанная грива на лице, глаза – на Ленце, идущем на фоне слабого просвета от пересечения с переулком пошире впереди, и тихо бубнящая что-то нараспев, что Ленцу, поспешно переступившему через ноги, от которых несло гнилью, послышалось как «Красавчик, красавчик, красавчик». Ленц прошептал себе под нос: «Господи, какое же поганое стадо ебаного отребья». – В нашей секте деньги пускали на растопку. – То бишь валюту. – Мы приносили по баксу. Полубожественный проповедовал бережливость. Мы приносили их Ему к печи. У него была печь. Мы преподносили их Ему на коленях, причем нельзя было касаться ступнями пола. Он сидел у печи в наших одеялах и скармливал ей по баксу. Если бумажки были новые, он одаривал дополнительным подзатыльником. – То бишь новые и хрустящие. – Это было очищение. Кто-нибудь всегда играл на барабане. – Божественный Избранный Лидер нашей секты на «Роллсе» рассекал. На нейтралке. Мы его толкали всю дорогу туда, куда его, типа, Призывали. Никогда не заводил. «Роллс». Руки накачала я тогда неслабо. – Потом летом нас заставляли ползать на животах. Надо было признать свою змеиную природу. Это было очищение. – То бишь ползали. – Еще как ползали. Нам руки и ноги проволокой скручивали. – У тебя хотя бы не колючей. – В итоге я поняла, что уже такая чистая, что оставаться незачем. – То есть переочищенная – тут абсолютно могу Идентифицироваться. – Как будто слишком много любви для одной меня. – Я сейчас Идентифицируюсь из края в край, ты просто, – Плюс я уже приносила в день по три сумки, под конец. – А потом, когда настали холода, Отряды Любви нашего Божественного Избранного заставляли нас колоть дрова зубами. То бишь в минусовую температуру зимой. – Твои оставили вам зубы? – Только те, которыми можно грызть. Во, видишь? – Бли-ин. – Только которыми можно грызть. Реми Марат сидел завуаленный и наплеженный в вечерней людной гостиной этого реабилитационного пансионата для алкоголиков и наркоманов «Эннет-Хаус» пансионатного типа – последнего demi-maison в его порции списка на сей день. Холмы верхнего Энфилда, они были de l'infere [193] трудные, но сам demi-maison похвастался пандусом. Человек во власти производил собеседования, чтобы заполнить некоторые вакансии недавнего времени, в Кабинете, которого запертая дверь была видима с места Марата. Марату и прочим было предложено сидеть в гостиной с чашкой неприятного кофе. Поощрили курить, при желании. Все прочие курили. В гостиной пахло как в пепельнице, и потолок был желт, как пальцы долгих курильщиков. Также вечерняя гостиная вызывала в уме муравейник, который ворошили палкой; она слишком полнилась человеками, беспокойных и шумных. Здесь наличествовали пациенты demi-maison, которые смотрели картридж с конфликтом боевых искусств, бывшие пациенты и человеки из района верхнего Энфилда, занявшие мебель в беседе. Женщина-инвалид, также в fauteuil de rollent, наподобие Марата, осела, будучи inutile, напротив экрана картриджа, тогда как мужчина выдающейся бледности подражал удары и броски боевых искусств на ее неподвижной голове, в тщете вынудить женщину вздрогнуть или воскликнуть. Также человек без рук и ног тщился преодолеть лестницу. Прочие человеки, предположительно наркоманы, ждали в комнате в поисках приема в реабилитационный пансионат. Комната была громкая и жаркая. Марат слышал, как человек в поисках приема тошнит извне окна в кустарнике. Кресло Марата было зафиксировано колесами рядом с подлокотником дивана и непосредственно перед окном. Окно, оно могло быть открыто и больше, желалось ему. Поверх ковра тусклого цвета ползал крабом больной видом человек, в то время как два хулигана в коже в жестокой игре скакали поверх него. Человеки читали книги о картинках и красили ногти своих конечностей. Женщина с высокими волосами поднесла ногу ко рту, чтобы дунуть на пальцы. Иная юная девица словно бы извлекла глаз из головы и поместила в рот. Никто иной в комнате не носил вуаль организации УРОТ исполнительницы Развлечения. Запах американовых сигарет просачивался сквозь его вуаль и слезил глаза Марата, а также он думал о тошноте. Были открыты два дополнительных окна, но в комнате тем не менее недоставало воздуху. В течение времени его сидения к Марату обращались несколько человеков, однако они говорили ему лишь шепот «Погладь собак» или «Обязательно погладь собак». Се идиоматическое выражение находилось вне пределов знаний Маратом американовых идиом. Также один обратился с лицом, которого кожа виднелась как гниющая, и задал вопрос, не был ли он, Марат, прислан по суду. Марат был редким некурящим в комнате. Он отметил, что никто из человек комнаты не отнесся к вуали из марли поверх его лица как к необычной или любопытной, или требующей вопроса. Старый пиджак, каковой он надел поверх водолазки Дюжардена, сделал Марата более формальным, чем прочих просителей лечения. Впрочем, два из текущих пациентов demi-maison «Эннет-Хаус» носили галстуки. Марат продолжал притворяться, что шмыгает; он не знал, зачем. Он сидел подле дивана фальшивого велюра, на конце которого рядом держали встречу и обсуждали вместе свои повергающие жизни в религиозных сектах две женщины, искавшие предыдущее лечение зависимости в сектах. Кому бы ни подошедшему Марат аккуратно цитировал слова знакомства, которые он быстро изобрел с мсье Фортье: «Доброго вечера, я наркозависимый и обезображенный, в поисках стационарного лечения зависимости, в отчаянии». Ответы человеков на его слова знакомства не поддавались толкованию. Один из двух старших мужчин в галстуках, который подошел, он хлопнул рукой о щеку мягкого лица и отвечал: «Словами не передать, как я за вас рад», из чего Марат смог вычленить сарказм. Две женщины с опытом в сектах близко наклонялись друг к другу поверх дивана. В беседе они неоднократно трогали руки друг друга в демонстрации возбуждения. Когда они в удовольствии смеялись, они словно бы жевали воздух. В смехе одной также явственно наличествовало хрюканье. Лязг и два вскрика: это донеслось из конца столовой комнаты – по этажным планам demi-maison, там полагалась большая кухня. Звуки сопровождались облаком пара и частой обсценной лексикой невидимых людей. Смех лысого черного большого мужчины в хлопковой белой майке перетек в кашель, которому не имелось конца. Два пациента в галстуках и девица, которая умела извлекать глаз, вместе беседовали напряженно, а также слышно на конце иного дивана. – Но если постигать смысл слова «портативность» в контексте, скажем, машины. Когда можно постичь машину как портативную? Относительно машины вернее будет сказать, что это я портативный. – Они портативные, когда на этих самых, на автовозах, где тачки возят с ценниками в окнах, по доброй дюжине на этот самый автовоз, которые еще так мотает по всей I-93, что, когда думаешь на обгон пойти, так и ждешь, что тачки с них на хрен посыплются по всей дороге. Пухлый, который иронично обошелся с Маратом, он кивал: – Или – в продолжение постижения – относительно эвакуатора или тягача, если у тебя заглох мотор. Можно с полным правом сказать, что деактивированная машина, так сказать, портативна, но относительно функциональной машины портативен я. Кивок девушки вызвал тошнотворное круговращение одного глаза в своей глазнице. – Ну тут да, Дэй. – Если мы хотим постичь смысл слова «портативность» и расставить все точки над i, разумеется. Иной человек продолжительно тер блеск туфель салфеткой для лица, причиняя своему галстуку прикосновение к полу. Эти беседчики образовали триаду на неровно перекошенном диване пластика цвета кожи на противном конце комнаты, которая стала более безвоздушна благодаря пару из кухни, что расползался. Целиком в анфас к Марату в желтом кресле у стены рядом с диваном этих беседчиков имелся наркозависимый человек, ожидавший поиска лечения через прием. Этот человек, он словно бы курил множество сигарет за один раз. На колене он покоил металлическую пепельницу и с пылом дрыгал ботинок скрещенной ноги. Для Марата было не сложно игнорировать факт, что наркоман буравил в него взгляд. Он это отметил, и не понял, ради чего человек буравил, но не был встревожен. Марат был готов умереть жестокой смертью в любое время, благодаря чему стал свободен в выборе эмоций. Мсье Стипли из BSS из США удостоверил, что американы не понимают это и не жалуют; для них это вчуже. Вуаль позволяла Марату свободу спокойно смотреть в ответ наркоману без его на то ведома, что, обнаружил Марат, приносило удовлетворение. Внутри Марата мутило, от дыма дымной комнаты. Марат однажды, в детстве, будучи с ногами, наклонился и перевернул ветхое бревно в лесах региона Lac de Deux Montaignes своего четырехконечного детства, заведомо до Le Culte du Prochain Train 304. Бледность того, что корчилось и бегало под сырым бревном, была бледностью этого наркомана, который носил квадрат волос между нижней губой и подбородком, а также сквозную иглу на вершине раковины уха, и та игла, она в быстрой последовательности блестела и не блестела, когда вибрировала ввиду дрыга дрыгающейся туфли. Марат спокойно взирал на него через вуаль, твердя внутри головы репетированные реплики. Более идиоматично сказать, что игла дрыгалась, вторя дрыгу ботинка, темно-черного и с квадратным каблуком – мотоциклический ботинок человеков, которые не имеют мотоцикл, но носят ботинки тех, которые имеют. Наркоман медленно восстал и перенес с собой тлеющую пепельницу ближе к Марату, стараясь присесть на корточки колена. Его «Синие джинсы Левая № 501» были странно рваны, под белыми нитками открывалась бледность его коленей; рваные дыры были размера и периметра дыр, которые, как признал Марат, присущи выстрелу из дробовика малого номера. Марат ментально запоминал каждую деталь всех вещей, для обоих двух своих рапортов. Наркоман сел перед ним на одно из колен, он придвинулся, пытаясь притом снять с губы что-то, что, как ему казалось, есть. Вблизи выражение, которое вуаль передавала как бурение, исправилось: выражение было, правдоподобнее, глазами пустой интенсивности, глазами тех, кто погиб жестокой смертью. Человек прошептал: «Ты настоящий?» Марат смотрел через вуаль на квадрат его лица. «Ты – настоящий?» – снова прошептал человек. Все время придвигаясь ближе и ближе, медленно. – Ты настоящий, я ж вижу, а, – шептал человек. Он быстро оглянулся позади себя в шумную комнату, прежде чем наклониться опять. – Тогда слушай. Марат спокойно держал руки на коленях, его пистолет-пулемет был надежно закреплен в кобуре на правой культе под пледом. Прядающие пальцы шепчущего человека оставляли на губе гранулы грязи. – Эта вся шобла, – человек слабо жестикулировал на комнату, – они почти все ненастоящие. Так что не щелкай клювом. Почти все эти придурки – железные люди. – Я швейцарец, – экспериментально отвечал Марат. Это была вторая его реплика для знакомства. – Ходят такие, будто, в натуре, живые, – наркоман озирался вокруг со скрытностью, которую Марат ассоциировал с профессионалами разведки. Внутри одного из его глаз был лопнувший сосуд. – Но это тока слой, – сказал он. Он наклонился так далеко, что Марат видел через вуаль поры. – Такой микротонкий слой кожи. А в нутре у них – там железо. Запчасти в бошках. Под органическим слоем, который микротонкий, – глаза человеков после жестокой смерти были также глазами рыбы в кусках льда на лотке, изучающие ничто. Запах человека навевал рогатый скот в жаркий день, – козлиный, даже через дым комнаты. Транс-3-метил-2 гексановая кислота – это вещество, – давал лекции мсье Брюйим, укорачивая часы в долгих слежках, – химическое вещество в составе пота критической душевной болезни. Марат, ему было не трудно рассчитать дыхание, чтобы его выдох совпадал с выдохом наркозависимого, который наклонялся еще ближе. – Есть один способ узнать, – сказал он. – В упор подойти. Прям нос к носу: услышишь жужжание. Микрослабое. Такое жужжание. Это шестеренки процессоров. Их слабое место. Машины всегда жужжат. А они мастера. Умеют приглушать жужжание. – У меня нет клюва. – Но не могут – Не. Могут. – убрать совсем. – Я швейцарец, в поисках стационарного лечения, с отчаянием. – Не могут, под микротонким слоем ткани не спрячешь, – если бы взгляд не был пустой, взгляд был бы угрюмый, напуганный. Марат отдаленно помнил эмоцию страха. – Нет, ты ее слышал? – рассмеялся ироничный человек на диване. – Постижер – тот, кто делает парики. У слов же даже разные корни. Нет, ты ее слышал? Дыхание человека, оно также пахло транс-3-метоловой кислотой. – Я те отвечаю, – шептал он. – Они тя дурят. Нас, настоящих, дурят. Девяносто девять с гаком процента времени, – кожа его коленей через дыры в синих джинсах была белого цвета давней смерти. – Но ты – я сразу понял, что ты-то настоящий, – он указал вуаль. – Без микротонкого слоя. У железных – у них лица есть, – дым его сигареты в пепельнице восставал в форме штопора. – Вот почему, – пощупав губу, – почему народ в метро или на улице – они тя близко не подпускают. Ты попробуй. Никогда близко не подпустят. Запрограммированы. Умеют притвориться испуганными и – этсамое – оскорбленными, и отодвинуться, и пересесть. Самые продвинутые, они даже мелочишки подкинут, чтоб от тя избавиться. Ты попробуй. Подсядь – вот – так – близко, – Марат спокойно сидел за вуалью, чувствуя движение вуали от выдоха человека, терпеливо ожидая времени вздохнуть. Женщины с опытом сект почувствовали аромат транс-3-аромата человека и передислоцировались дальше по дивану. Лицо человека улыбнулось лишь одним знающим уголком его рта, откликаясь на их передвижение. Он был так близко, что принадлежащий ему нос коснулся вуали, когда Марат наконец вдохнул. Марат был готов к смерти в любом виде. Запахи от кожи на лице были транс-3-метил-2, переваренного сыра и подмышки. Марат подавлял порыв пронзить глазницы одним движением двух пальцев. Человек поднял свою руку к своему уху, имитируя внимательное слушание. Его улыбка разоблачила то, что когда-то могло называться зубами. – Ничего, – улыбнулся он. – Так и знал. Ни звука. – Швейцарцы, мы тихие люди, и замкнутые. В дополнение я обезображен. Человек с нетерпением помахал сигаретой. – Слушай. Вот почему. Ты – зачем я сюда пришел. Я тока думал, что из-за привычки. Они умеют дурить, – он почесал губу его рта. – Я здесь, чтобы все тебе рассказать. Слушай. Ты не здесь.