Библиотека душ

— Это не то, чем хочется поделиться.

— Я сожалею, что с тобой произошло такое, — промолвил Эддисон. — Женщина, которую мы встретили, это она была той, что похитила тебя?

Эмма задумалась на секунду:

— Это случилось так давно. Я постаралась забыть все самое худшее, включая лицо похитительницы. Но одно я знаю наверняка. Если бы вы оставили меня наедине с этой женщиной, я не уверена, что смогла бы удержаться от того, чтобы не забрать ее жизнь.

— У всех у нас свои демоны, — произнес я.

Я прислонился к заколоченной витрине, внезапная волна невероятной усталости накатила на меня. Сколько мы уже не спали? Сколько прошло времени, с того момента, как Каул появился перед нами? Казалось, это было несколько дней назад, хотя прошло от силы десять или двенадцать часов. Каждое мгновение с тех пор было войной, бесконечным кошмаром из постоянного напряжения и страха. Я чувствовал, что мое тело уже в нескольких дюймах от полного изнеможения. Паника — было единственным, что держало меня на плаву, и когда она начинала затухать, затухал и я.

На какую-то долю секунды я позволил глазам закрыться. Но даже в этом узком черном интервале ужасы поджидали меня. Смертельная тень, склонившаяся над телом моего деда и пожирающая его, ее глаза плачут черным маслом. Те же глаза, насаженные на лезвия садовых ножниц, она завывает, пока ее тело погружается в топкую могилу. Лицо ее хозяина, искаженное от боли, падает в пустóту, простреленное, кричащее. Я уже победил своих демонов, но победа была мимолетной, их место быстро заняли новые.

Мои глаза распахнулись при звуке шагов за спиной, по ту сторону досок. Я отскочил от окна и повернулся. Хотя магазин выглядел заброшенным, кто-то был там внутри, и он собирался выходить.

Вот она — паника. Я снова проснулся. Остальные тоже слышали шум. Не сговариваясь, мы, как по команде, нырнули за поленницу дров неподалеку. Сквозь бревна я взглянул на фасад магазина, пытаясь прочитать выцветшую вывеску, которая висела над дверью:





«Мандей, Дайсон и Страйп, судебные поверенные. Внушаем страх и ненависть с 1666 года».


Послышался звук отодвигаемого засова, и дверь медленно приоткрылась. Знакомый капюшон появился оттуда: Шэрон. Он огляделся, проверяя, чист ли горизонт, выскользнул из двери и закрыл ее за собой. Пока он быстрым шагом направлялся в сторону Порочного переулка, мы шепотом совещались о том, идти за ним или нет. Нужен ли он нам еще? Можно ли ему доверять? Ответами были «возможно» и «возможно». Что он делал там, по ту сторону заколоченной витрины? Это здесь живет тот юрист, про которого он говорил? Зачем тогда таиться?

Слишком много вопросов, слишком много сомнений относительно него. Мы решили, что дальше справимся сами. Мы остались и смотрели, как он постепенно растворяется и исчезает во мгле.





* * *


Мы отправились на поиски Дымящейся улицы и моста тварей. Не желая больше других непредсказуемых встреч, мы решили искать, не спрашивая ни у кого направления. Это стало проще, как только мы обнаружили имеющиеся в Акре указатели, которые притаились в самых неподходящих местах: за уличными скамейками на высоте коленей, свисали с верхушек фонарных столбов, были высечены на стертых булыжниках под нашими ногами, но даже с их помощью мы сделали столько же правильных поворотов, сколько и неправильных. Казалось, Акр был специально задуман так, чтобы сводить с ума тех, кто попадал в его ловушку. Здесь были улицы, которые упирались в сплошную стену, только для того, чтобы продолжиться где-нибудь в другом месте. Улицы, заворачивающие так круто, что они закручивались по спирали и выходили сами на себя. Были улицы без названий, или с двумя названиями, или даже с тремя. Ни одна из них не была такой же чистой и ухоженной как Порочный переулок, где, как уже было понятно, прилагались специальные усилия для создания приятной обстановки для покупателей странного живого товара, вся идея чего, теперь, когда я увидел заведение Лорейн и услышал историю Эммы, выворачивала меня наизнанку.

Чем дольше мы бродили, тем больше я начинал привыкать к уникальной географии Акра, заучивая улицы не столько по их названиям, сколько по характеристикам. Каждая улица отличалась от другой, магазины на них были сгруппированы в соответствии с их назначением. Скорбная улица могла похвастаться парой гробовщиков, медиумом, резчиком по дереву, который работал исключительно по «перепрофилированному дереву для гробов», труппой профессиональных плакальщиков, которые подрабатывали по выходным как квартет парикмахеров, и налоговым контролером. Склизкая улица была на удивление жизнерадостной, с цветочными ящиками, висящими под окнами, и домами, раскрашенными в яркие цвета; даже обосновавшаяся на ней скотобойня была выкрашена в приглашающий зеленовато-голубой цвет «яйца дрозда», и я подавил в себе неожиданный импульс зайти внутрь и попроситься на экскурсию. Фиалковая улица, напротив, представляла собой выгребную яму. Посреди улицы текла открытая канализация, процветала популяция весьма агрессивных мух, а тротуары были завалены гниющими овощами — собственностью торгующего по сниженным ценам зеленщика, чья вывеска гласила, что он может снова превратить их в свежие своим поцелуем.

Худая аллея была всего пятьдесят футов длиной, и на ней был всего один бизнес: двое мужчин торговали закусками из большой корзины на салазках. Дети толпились вокруг, выпрашивая подачку. Эддисон свернул к ним и с сопением принялся обнюхивать землю возле их ног в поисках объедков. Я уже хотел позвать его, когда один из мужчин заорал: «Кошачье мясо! Вареное кошачье мясо!». Он стремглав бросился к нам сам, поджав хвост и скуля: «Никогда больше не буду есть снова, никогда-никогда больше…»



Мы вышли на Дымящуюся улицу с Верхней Курящейся. Чем ближе мы подходили, тем более запущенным казался квартал. Его магазины были заброшены, тротуары пустовали, мостовые чернели от наносов золы, что поземкой кружилась под нашими ногами, как будто сама улица была заражена какой-то смертельной болезнью. В конце она резко заворачивала направо, и прямо на повороте стоял старый деревянный дом, а его крыльцо охранял такой же древний старик. Он сметал пепел облезлой метлой, но новые завалы образовывались так быстро, что у него не было никаких шансов когда-либо убрать их.

Я спросил его, зачем он вообще этим занимается. Он резко вскинул глаза и прижал метлу к груди, словно боялся, что я украду ее. Его ноги были босыми и черными, а штаны до колен покрывала сажа.

— Кто-то же должен, — ответил он. — Не могу позволить этому месту окончательно скатиться в ад.

Когда мы миновали его, он угрюмо вернулся к своему занятию, хотя его пораженные артритом руки едва сжимали метлу. Было в нем что-то величественное, решил я, какой-то вызов, которым я невольно восхитился. Он был часовым, отказавшимся покидать свой пост. Последним дозорным на краю мира.

Поворачивая вместе с дорогой, мы вошли в зону строений, которые словно сбрасывали кожу, слой за слоем, с каждым нашим шагом: сначала огнем была снята краска, потом шли здания с выбитыми и почерневшими окнами; дальше у домов провалились крыши и обрушились стены, и, наконец, когда мы дошли до перекрестка с Дымящейся улицей, от них остались только скелеты — хаос из обугленных и покосившихся балок, угли все еще тлели среди золы, словно там бились маленькие умирающие сердца. Мы стояли и оглядывались, пораженные. Едкий дым с запахом серы поднимался из глубоких трещин, избороздивших мостовую. Лишенные коры обгоревшие деревья, словно пугала, торчали среди руин. Сугробы пепла, местами в фут глубиной, завалили улицу. Мы были так близко к аду, насколько это только было возможно.

— Так это парадный въезд тварей, — прокомментировал Эддисон. — Как соответствующе.

— Это что-то нереальное, — произнес я, расстегивая пиджак.

От земли шло тепло, словно мы находились в сауне, жар чувствовался даже через подошвы ботинок.

— Что, Шэрон сказал, здесь произошло?

— Подземный пожар, — ответила Эмма. — Они могут гореть годами. Славятся тем, что их чертовски трудно погасить.

Послышался звук, словно кто-то открыл гигантскую банку газировки, и высокий столб оранжевого пламени выстрелил вверх из стыка между плитками всего в каких-то десяти футах от нас. Мы подпрыгнули и отскочили в сторону и еще какое-то время не могли придти в себя.

— Давайте не будем задерживаться здесь ни на минуту дольше, чем нужно, — попросила Эмма. — Ну что, в какую сторону?

Выбор был только из двух направлений: налево или направо. Мы знали, что Дымящаяся улица выходит одним концом на Канаву, а другим на мост тварей, но не знали, в какой стороне что, а из-за дыма, тумана и поднимаемого ветром пепла мы не видели далеко ни в том, ни в другом направлении. Выбрав наугад, мы могли бы сделать опасный крюк и потеряли бы время.

Мы уже начали отчаиваться, когда услышали звуки песни, плывущие к нам сквозь туман. Мы поспешили убраться с дороги и спрятались среди обугленных остатков дома. По мере того, как поющие приближались, их голоса становились все громче, и мы смогли различить слова их странной песни:

Пред тем, как вора вздернуть,


Пришел к нему палач.

«Тебя», — сказал, — «я поутру,

С веревкой буду ждать!

С петлею на шее отправлю чертям,

И руку тебе отсеку от плеча,

Тебя освежую,

И в путь снаряжу я-ааааа…»





Здесь они сделали паузу, чтобы набрать в легкие воздуха и гаркнули:

«В ШЕСТЬ ФУТОВ ГЛУБИНОЙ!»

Задолго до того, как они появились из тумана, я знал, кому принадлежат эти голоса. Потом возникли и они сами, одетые в черные комбинезоны и крепкие черные ботинки, сумки с инструментами весело бряцали на поясах. Даже после целого дня тяжелой работы неутомимые сборщики виселиц умудрялись петь во всю глотку.

— Благослови господь их лишенные слуха души, — тихонько рассмеялась Эмма.

Ранее мы видели их работающими у Канавы, так что логично было предположить, что оттуда они и возвращаются, и это означало, что идут они в направлении моста. Мы подождали, пока мужчины пройдут мимо и снова растворятся в тумане, и только потом рискнули выйти обратно на дорогу и отправиться следом за ними.

Мы пробирались сквозь завалы пепла, который сделал черным все: низ моих брюк, туфли и голые лодыжки Эммы, и лапы Эддисона по самую грудь. Где-то в отдалении сборщики грянули новую песню, эхо странно разносило их голоса по этому выжженному ландшафту. Вокруг не было ничего, кроме руин. Время от времени мы слышали резкое «ву-ушш!», и из земли извергалась струя пламени, но больше ни одна не прорвалась так близко как первая. Нам везло — поджариться заживо в этом месте было легче легкого.

Из ниоткуда налетел сильный ветер, подняв в воздухе черную метель из пепла и горячей золы. Мы развернулись к ветру спинами и прикрыли лица, чтобы можно было хоть как-то дышать. Я натянул ворот рубашки до самого носа, но это мало помогло, и я начал кашлять. Эмма взяла Эддисона на руки, но затем и она сама стала задыхаться. Я скинул с себя пиджак и набросил им на головы. Кашель Эммы затих, и я услышал сквозь ткань, как Эддисон приглушенно сказал: «Спасибо!».

Все что нам оставалось, это сбиться в кучку и ждать, пока буря уляжется. Мои глаза были закрыты, когда я услышал, как что-то движется неподалеку, и, взглянув сквозь щели между пальцами, увидел то, что даже здесь, среди всего, чему я уже был свидетелем в Акре Дьявола, ошарашило меня: по улице непринужденно шагал мужчина, он прижимал ко рту носовой платок, но в остальном был совершено невозмутим. Он без проблем ориентировался в темноте благодаря двум лучам яркого света, бившим из его глазниц.

— Добрый вечер! — крикнул он, метнув лучами в мою сторону и касаясь своей шляпы в знак приветствия. Я попытался ответить, но мой рот, а следом и глаза залепило пеплом, и когда я снова открыл их, он пропал.

Ветер начал стихать. Мы кашляли, плевались и терли глаза, пока снова не обрели способность действовать. Эмма поставила Эддисона на землю.

— Если мы не будем осторожны, эта петля убьет нас задолго до того, как это сделают твари, — пробормотал он.

Эмма вернула мне пиджак, крепко обняла меня, и стояла так, пока воздух не очистился. Она умела как-то по особенному обхватить меня руками и спрятать голову у меня на груди, так что между нами не оставалось никакого пустого пространства, и мне страшно захотелось поцеловать ее, даже такую, с ног до головы покрытую сажей.

Эддисон откашлялся:

— Мне крайне неприятно прерывать вас, но нам действительно пора двигаться дальше.

Мы, слегка смутившись, разняли руки и продолжили путь. Вскоре бледные фигуры замаячили в тумане перед нами. Они толклись на улице, бродили между лачугами, которыми были облеплены края дороги. Мы замедлились, нервничая по поводу того, кто бы это мог быть, но другого пути вперед все равно не было.

— Подбородок вверх, спины прямо, — скомандовала Эмма. — Старайтесь выглядеть устрашающе.

Мы сомкнули ряды и двинулись в середину толпы. У людей вокруг нас были бегающие глаза и безумный вид. Они были все перепачканы сажей и носили какие-то драные обноски. Я нахмурился, изо всех сил стараясь произвести впечатление опасного типа. Они шарахались от нас как побитые собаки.

Здесь было что-то вроде городка из трущоб. Приземистые лачуги, собранные из неподдающегося огню металлолома. Крыши из кусков жести прижатые булыжниками и обломками бревен, обрывки брезента служили вместо дверей, если двери вообще были. Словно плесневелый грибок, проросший на костях сгоревшей цивилизации; едва различимая форма жизни.

По улице бегали куры. Какой-то человек, стоя на коленях у дымящейся дыры на дороге, запекал яйца на ее обжигающем жаре.

— Не приближайтесь к ним, — пробормотал Эддисон. — Они выглядят больными.

Я тоже так подумал. Об этом говорила и их ковыляющая походка, и их стеклянный взгляд. Некоторые носили грубые маски или мешки с узкими прорезями для глаз на головах, словно хотели спрятать изъеденные болезнью лица, или замедлить распространение недуга.

— Кто они? — спросил я.

— Понятия не имею, — ответила Эмма, — и я не собираюсь спрашивать.

— Осмелюсь предположить, что это те, кого не приняли нигде больше, — произнес Эддисон. — Неприкасаемые, переносчики чумы, преступники, чьи злодеяния считаются непростительными даже в Акре Дьявола. Те, кто избежал поимки, осели здесь, на самом дне, на самом что ни на есть краю странного общества. Изгои среди изгнанников из изгнанников.

— Если это край, — откликнулась Эмма, — значит, твари должны быть недалеко.

— А мы точно уверены, что эти люди — странные? — спросил я.

В них, казалось, не было ничего необыкновенного, кроме их убогости. Возможно, во мне говорила гордость, но я не мог поверить, что сообщество странных людей, какое бы деградированное оно не было, позволило бы себе жить в таком темном средневековье.

— Не знаю, и не желаю знать, — заявила Эмма. — Просто пойдемте дальше.

Мы шли, опустив головы и глядя прямо перед собой, делая вид, что нам неинтересны все эти люди, и надеясь, что они так же не проявят к нам интереса. Большинство сторонилось нас, но несколько человек шли следом, попрошайничая: