Блеск шелка

Лицо Зои вспыхнуло весельем. Она развернула шелк и обнаружила кусок янтаря размером с куриное яйцо. Внутри него был паук, который попал внутрь за миг до победы – муха была на волосок от его челюстей. Женщина не стала скрывать восхищения и удовольствия.

– Анастасий! – сказала она, повернувшись к человеку, возившемуся в углу. – Иди посмотри, что принес мне папский легат!

Паломбара увидел, что это еще один евнух, ниже и моложе епископа Константина, но с таким же гладким, безволосым лицом.

– Потрясающе, – произнес Анастасий высоким голосом, внимательно разглядывая подарок. – Очень умно.

– Ты думаешь? – спросила Зоя.

Анастасий улыбнулся.

– Материальное изображение момента – и вечности, – ответил он. – Ты думаешь, что приз в твоих руках, – а он ускользает. Мгновение застыло, и спустя тысячу лет мы по-прежнему не в состоянии его поймать.

Он посмотрел на Паломбару. Легат был поражен умом и отвагой, светившимися в его холодных серых глазах – совершенно не таких, как у Зои, хотя цвет кожи и волос был очень похож. У Анастасия тоже были высокие скулы и чувственный рот. Паломбару обеспокоило, что этот человек увидел в куске янтаря больше, чем он сам.

Зоя внимательно наблюдала за ним.

– Вы именно это хотели сказать мне, Энрико Паломбара? – спросила она.

Зоя отказывалась называть его «ваше преосвященство», потому что он был римским, а не византийским епископом.

– Я хотел доставить вам удовольствие, – ответил Паломбара. – В этом янтаре можно найти любой скрытый смысл, какой вам только захочется.

– Раз уж мы заговорили о бренности бытия… – произнесла Зоя. – Если, находясь в Константинополе, вы заболеете, я могу порекомендовать вам Анастасия. Он превосходный лекарь и избавит вас от болезней, не отчитывая за прегрешения. Это немного по-еврейски, но весьма эффективно. Я прекрасно знаю свои грехи, и мне кажется утомительным, если меня бранят за них снова и снова. Особенно когда я плохо себя чувствую.

– Это зависит от того, завидуют вам или презирают, – легкомысленно произнес Паломбара.

Он заметил на лице евнуха мимолетную усмешку, однако она исчезла так быстро, что легат не был уверен, что она ему не показалась.

Но Зоя, вероятно, тоже ее увидела.

– В чем дело? – требовательно спросила хозяйка дома.

Анастасий пожал плечами. Это движение показалось легату странно женственным, однако в лекаре не было эмоциональной неуравновешенности Константина.

– Думаю, что презрение – это одеяние, в которое обычно рядится зависть, – ответил Анастасий Зое с улыбкой.

– А что мы должны чувствовать по отношению к греху? – быстро спросил Паломбара, прежде чем Зоя успела вставить хоть слово. – Гнев?

Анастасий посмотрел на него странным, напряженным взглядом.

– Нет – если только мы его не боимся, – сказал он. – Или вы думаете, что Господь боится греха?

– Это было бы нелепое предположение, – выпалил Паломбара. – Но мы не боги. По крайней мере, мы, римляне, не считаем себя таковыми, – добавил он.

Улыбка Анастасия стала шире.

– Мы, византийцы, тоже.

Паломбара невольно рассмеялся – и от смущения, и оценив остроумие собеседника. Он не знал, что думать об этом Анастасии. То он казался здравомыслящим, разумным, как мужчина, то непредсказуемым и порывистым, как женщина. В его присутствии Паломбара попадал впросак. Ему вдруг вспомнился отрез шелка, который он видел на рынке, – держишь его под определенным углом, и он кажется синим, повернешь немного – и он отливает зеленью. Нрав евнухов был подобен переливам шелка – изменчивый, непредсказуемый. Третий пол, одновременно и мужской, и женский, и в то же время ни тот ни другой.

Зоя вертела в руках кусок янтаря.

– Да, этот подарок стоит того, чтобы оказать вам услугу, – сказала она Паломбаре. Ее глаза сияли. – Чего вы хотите?

Зоя бросила быстрый взгляд на евнуха. Паломбара заметил в нем раздражение и легкое презрение. Такая страстная, чувственная женщина, как Зоя, никогда не забудет о том, что Анастасий – не мужчина. Каково это – осознавать, что ты лишен основного инстинкта, плотского желания? Испытывая сексуальное влечение, мы чувствуем себя живыми… Паломбара гадал, есть ли что-нибудь, чего Анастасий желает со страстью?

– Конечно знания, – ответил легат на вопрос Зои.

Она моргнула:

– Знания о ком?

Паломбара посмотрел на Анастасия.

Зоя улыбнулась и окинула лекаря взглядом, как будто раздумывая, велеть ему уйти или можно не обращать на него внимания.

Анастасий сам принял решение.

– Травы на столе, – сказал он Зое. – Если они вам понравятся, я принесу еще. Если нет, тогда я предложу что-нибудь другое. – Он повернулся к Паломбаре. – Надеюсь, ваше преосвященство, что ваше пребывание в Константинополе будет приятным.

Евнух поклонился Зое и ушел, захватив свою сумку с травами. Он двигался стремительно, словно старался сохранить равновесие – и достоинство. Паломбара подумал: может, он страдает от боли интимного характера, может, рана еще не зажила? Разве может мужчина пережить такое унижение без горечи в душе? Анастасий был довольно женоподобен; возможно, ему удалили не только тестикулы, но и вообще все? Какая непостижимая смесь красоты, мудрости и жестокости эти евнухи! Риму следует их опасаться.


Паломбара повернулся к Зое. Он готов был выслушать все, что она захочет рассказать ему о городе, и приготовился принять эту информацию с интересом и скептицизмом.





Глава 14




Константин стоял в своей любимой комнате, рассеянно поглаживая мраморную статую. Ее голова была склонена, словно в глубокой задумчивости, обнаженные конечности были идеальными. Константин снова провел по статуе рукой, шевеля пальцами, ощупывая, и почувствовал в каменных плечах напряженные мышцы и сухожилия.

Его собственное тело было напряжено до боли.

Михаил подтвердил, что договор будет подписан. Весь Константинополь это увидит, и Рим будет удовлетворен. Епископ никак не мог этого предотвратить. Этот договор станет подтверждением фактической зависимости, подчинения, сигналом для всего мира и в первую очередь для Господа, что народ Византии отказался от своей веры. Те, кто доверился Церкви, будут уничтожены теми же людьми, которые поклялись спасать их души. Как недальновидно! Отречься от настоящего, чтобы купить себе безопасность в будущем. А как насчет вечного спасения? Разве это не важней?

Но Константин знал, что делать, и сделал.

Когда он думал об этом, все его тело покрывалось холодным пóтом, несмотря на то что в комнате было довольно прохладно. Народ Византии имел право бороться за свою жизнь!

И Константин сделал это: зажег огонь в их сердцах, и пожар вспыхнул. На улицах начались бунты. Десятки, а затем сотни недовольных кричали на площадях и рынках о том, что союз с Римом чужд их вере и противен душе.

Конечно, Константин притворялся, будто делает все, чтобы остановить смутьянов, хоть и разделяет их чувства, призывает людей к порядку и почтению, но на самом деле лишь подстрекал их к действию. Какая разница между благословением и поощрением? Всего лишь в наклоне руки, в интонации голоса, которого не слышно из-за шума.

Это было великолепно. Тысячи людей вышли на улицы, заполнив все свободное пространство. Стоя здесь, в тихой комнате, Константин до сих пор слышал их голоса. Кровь бурлила в его венах, сердце бешено колотилось в груди, пот струился по коже.

– Константин! Константин! Во имя Господа и Пресвятой Девы Марии, Константин, вперед – за нашу веру!

Он улыбнулся, отступив на шаг-другой, как будто из скромности, но люди закричали еще громче:

– Константин! Веди нас к победе во имя Пресвятой Богородицы!

Он поднял руки, благословляя толпу, и постепенно люди успокоились. Крики стихали. Византийцы стояли на площади и на прилегающих улицах, молча ожидая, что он прикажет им делать.

– Имейте веру! Власть Божия выше, чем любая земная власть! – сказал им Константин. – Мы знаем, что правда, а что ложь, что идет от Христа, а что – от дьявола. Идите домой, поститесь и молитесь. Будьте верны Церкви, и Господь пребудет с вами.

Бог спасет их от Рима только в том случае, если их вера будет непоколебимой. И задача Константина – сделать все возможное, чтобы укрепить ее.

Несколько дней спустя Михаил отомстил ему: трон патриарха Византии занял не евнух Константин, а Иоанн Векк.

Слуга, который сообщил Константину эту новость, был белее мела, словно принес весть о смерти. Он стоял перед епископом, опустив глаза и тяжело дыша.

Константину хотелось накричать на гонца, но этим он выдал бы свою боль – так же, как нагота явила бы его увечье, скрыть которое было невозможно. Его оскопили вторично – лишили власти, которая принадлежала ему по праву, по вере – и по решимости сражаться за веру. Иоанн Векк выступал за унию с Римом. Трус, предавший свою Церковь.

– Ступай! – просипел Константин, словно его горло сжалось от боли.

Слуга изумленно уставился на него, а затем поспешил прочь.

Когда его шаги затихли, Константин зарычал от ярости и унижения. Ненависть обжигала его душу. Он разорвал бы Иоанна Векка, если бы смог до него сейчас дотянуться. Мужчина, не скопец, он оскорблял Константина самим фактом своего существования. Как будто наличие детородных органов влияет на состояние души! Настоящего мужчину характеризуют прежде всего страсти, бушующие в сердце, мечты, желания, страхи, которые он преодолел, его жертвенность, а не его тело.

Неужели мужчина становится лучше оттого, что может излить свое семя в женщину? Любой зверь способен на это. Становится ли человек более праведным, если у него есть такая способность, но он воздерживается от ее применения?

Константин мог бы взять нож, отрезать Векку его тестикулы и смотреть, как хлещет кровь, как когда-то было с ним самим, когда он был еще мальчиком; видеть его агонию, его страх истечь кровью! А потом наблюдать за тем, как он хватается за то, что осталось от его мужского достоинства, – в ужасе от потери, последствия которой не покинут его до самой смерти. Вот тогда они будут на равных. И кто тогда сможет возглавить Церковь и спасти ее от Рима?

Но это была всего лишь мечта, сон, ночное видение. Константин не мог этого сделать. Его сила – в любви и доверии народа. Люди не должны увидеть его ненависть. Это была слабость. Грех.

Может ли Пресвятая Дева Мария заглянуть в его сердце? Константин вспыхнул от стыда. Он медленно опустился на колени. Его лицо было мокрым от слез.

Векк неправ! Лжец, приспособленец, ищущий благосклонности сильных мира сего, охотник за властью. Разве может порядочный человек притворяться, будто одобряет союз с Римом?

«А являюсь ли я достойным человеком? – спрашивал себя Константин. – Я могу, я должен стать таким».

Он поднялся на ноги, намереваясь начать прямо сейчас. Нельзя терять ни минуты. Он покажет Иоанну Векку, он всем им покажет! Люди любят его, его веру, его милосердие, его смирение и мужество, его волю к победе.

Следующие несколько дней Константин работал до изнеможения, забывая о себе. Он отзывался на любой призыв, проходил много миль, от дома к дому, выслушивал исповеди умирающих, отпускал им грехи. Члены семей плакали от благодарности. Когда Константин уходил, его покрытые мозолями ноги болели. Но дух воспарял в уверенности, что его любят и ради него все больше и больше людей остаются верными истинной Церкви.

Константин так часто служил обедни, что иногда ему казалось, будто он делает это во сне. Слова сами собой лились с его уст. Единственной наградой для него были светящиеся благоговением лица, кроткие, исполненные благодарности сердца. Когда Константин, обессилев, ложился, часто на полу, там, где его заставала ночь, он ни о чем не думал. На рассвете он вставал и ел то, чем поделились с ним малоимущие.

Однажды поздним вечером, слушая исповедь какого-то здоровяка, местного заправилы и задиры, Константин почувствовал себя плохо.

– Я избил его, – тихо сказал человек, неуверенно, со страхом заглядывая Константину в глаза. – Сломал ему несколько костей.

– Он… – начал было Константин, но тут почувствовал, что не в состоянии сделать вдох.