Блеск шелка

Чего он ожидал, когда наконец приехал сюда, в Константинополь? Этот город был ему чужим. Слишком восточным, слишком убогим. Джулиано мог бы возненавидеть его и, вернувшись в Венецию, изгнать из сердца воспоминания о нем. Да, именно так. Тогда бы он мог думать о матери с полнейшим равнодушием.

Джулиано вышел на небольшую площадку в стороне от дороги, где уместились бы лишь два-три человека, и стал любоваться тем, как волны втискиваются в узкий пролив между Европой и Азией. Казалось, художник небрежными мазками наносил краски на трепещущий холст. Картина была живая, она дышала, пульсировала. Теплый, чуть солоноватый бриз нежно ласкал кожу.

Город, раскинувшийся внизу, был похож на Венецию – и одновременно очень отличался от нее. Архитектура Венеции была легкой, воздушной, но все же перекликалась со здешней атмосферой. В Константинополе так же кипела жизнь, велась оживленная торговля – все, ища выгоду, продавали, покупали, оценивали. Тут так же разбирались в судоходстве, знали море в любом настроении: тихое, бурное, красивое, бескрайнее, дарившее шанс смельчакам и авантюристам.

И все же сходство было весьма поверхностным. Джулиано был здесь чужаком. Никто в этом городе не знал его, кроме недавнего знакомца Андреа Мочениго, позволившего ему жить в своей семье. Но причиной тому была доброта. Андре сделал бы то же самое для любого. Да, тут, в Константинополе, Джулиано никто не знал, и это позволяло ему расти, изменяться, вынашивать идеи, какими бы дикими и нелепыми они ни были.

Привязанность к определенному месту давала ему чувство безопасности, но сильно ограничивала. А ее отсутствие дарило неограниченные возможности, словно он мог парить высоко, заглядывая за горизонт. Однако это лишало человека корней, и в определенные моменты на Джулиано накатывало острое, почти невыносимое чувство одиночества.

Он никак не мог выбросить из головы воспоминание о страсти и горечи на лице евнуха, наблюдавшего за ним в храме Софии – Премудрости Божией. В его глазах была такая нежность, которая не давала Джулиано покоя.

Нужно побыстрее заканчивать сбор информации для дожа и возвращаться домой.



Когда наконец его старший помощник вернулся, Джулиано был готов к отъезду. Он узнал все, что требовалось. По крайней мере, так ему казалось. Но, даже когда Джулиано попрощался с семьей Мочениго и отнес свой сундук к повозке, у него в душе снова зашевелились сомнения. Он подумал, что опять убегает. Было ли ощущение завершенности, которое он испытывал, связано с тем, что он собрал всю необходимую дожу информацию? Или дело в том, что он удовлетворил жажду познания – и отверг Византию?

Джулиано заставил себя выбросить эти мысли из головы. Он возвращается домой.

Путешествие пролетело незаметно, и в середине августа Джулиано стоял на палубе, глядя на родной город, который, казалось, плыл по водам лагуны. О Византии у него остались яркие воспоминания как о многоцветной мозаике на потолке какого-нибудь богатого дома: с вкраплением золота, но слишком высоко и далеко, чтобы можно было рассмотреть ее подробно. В памяти остались лишь мимолетные впечатления, множество крошечных, прекрасных граней, находящихся за пределами его понимания.



Шел 1275 год. В Риме папа Григорий Десятый добился того, чтобы император Византии Михаил Палеолог и Карл Анжуйский, король обеих Сицилий, заключили между собой перемирие на год. Анна не знала, какой вклад в заключение этого договора внесли папские легаты, находившиеся в Константинополе.





Глава 24




Судно Джулиано пришвартовалось в гавани. Он намеревался отправиться прямо к себе домой. (Жилище Джулиано находилось недалеко от Гранд-канала.) Сначала путешественник хотел помыться и переодеться, немного отдохнуть, потом заказать в какой-нибудь таверне вкусный, изысканный обед, который будет выгодно отличаться от корабельной стряпни. После этого он отправится к дожу. Наверное, придется некоторое время подождать аудиенции…

Однако, едва шагнув за пределы дока, Джулиано услышал, как люди шепотом обсуждают, кто станет следующим дожем.

– А разве Лоренцо Тьеполо болен? – спросил он, похлопав прохожего по плечу, чтобы привлечь к себе внимание.

Мужчина повернулся и с сочувствием посмотрел на его выгоревшие на солнце форменные штаны.

– Только с корабля? – спросил он. – Да, друг мой, опасаются, что он долго не протянет. Если у тебя есть для него новости, тебе стоит поторопиться.

Поблагодарив за совет, Джулиано поспешил во Дворец дожей. Его встретили мрачные, печальные слуги. Они тихо попросили подождать, пока его позовут.

Джулиано шагал туда-сюда по мраморному полу – из потока солнечного света, льющегося через высокие окна, в густую тень между ними. Звук его шагов гулко разносился в просторном помещении. За закрытыми дверями слышались приглушенные голоса. Наконец какой-то мрачный пожилой человек в черном камзоле и чулках пригласил Джулиано войти, предупредив, что тот должен быть краток.

В спертом воздухе спальни стоял специфический запах болезни. Все присутствовавшие смотрели уныло и настороженно – словно люди, у которых полно дел, но которые пытаются выглядеть так, словно у них масса свободного времени.

Тьеполо лежал на подушках. Его щеки ввалились, глаза были пустыми.

– Джулиано! – хрипло позвал он. – Подойди! Расскажи мне о Карле Анжуйском и о сицилийцах. Как думаешь, они могут восстать против него? А как Византия? И что венецианцы? На чью сторону они станут, если начнется новое вторжение? Скажи мне правду, хорошую или плохую, но правду.

Джулиано улыбнулся и положил руку на тонкие старческие пальцы, лежавшие поверх простыни.

– Я и не собирался вам лгать, – сказал он тихо, надеясь, что остальные его не услышат.

Это был его последний разговор с дожем, и Джулиано намерен был сказать ему все, что хотел.

– Ну? – произнес Тьеполо.

Джулиано как можно короче описал свои впечатления о Карле Анжуйском и о том, чем отличается его правление в Неаполе и на Сицилии, и, соответственно, об отношении местных жителей к этому правлению.

– Хорошо. – Тьеполо слегка улыбнулся. – Так ты думаешь, что при определенных обстоятельствах Сицилия может подняться против него?

– Сицилийцы его ненавидят, но до восстания далеко.

– Возможно… – Голос Тьеполо был слаб. – Теперь расскажи мне о Константинополе.

– Этот город мне одновременно понравился и не понравился, – ответил Джулиано, вспоминая парение мысли, будоражащие душу идеи и глухую боль неприятия.

– Это вполне понятно, – произнес Тьеполо со слабой улыбкой. – Что же пришлось тебе по душе?


– Свобода, – ответил Джулиано. – Смелость мышления. Осознание того, что я нахожусь на стыке запада и востока.

Тьеполо кивнул:

– Тебе понравилось то, что делает этот город похожим на Венецию, но ты невзлюбил его из-за своей матери.

Несмотря на боль, старик смотрел на Джулиано с нежностью.

– Никто из них не хочет войны, – поспешил поведать основную идею своего повествования Джулиано. – Ни византийцы, ни венецианцы, которые там живут, – как и генуэзцы, евреи и мусульмане. Они не смогут сдержать армию крестоносцев. Но будут бороться, защищая свое имущество, – и погибнут.

Тьеполо вздохнул:

– Никогда не доверяй папе, Джулиано, – ни этому, ни другому. Они не любят Венецию так, как любим ее мы, ты и я. Грядут неспокойные, бурные времена. Карл Анжуйский хочет стать королем Иерусалима и зальет Святую землю кровью, чтобы добиться этого. – Рука старика сжала простыню. – Венеция должна сохранить свою свободу, не забывай об этом. Никогда не склоняйся ни перед кем – ни перед папой, ни перед императором. Мы сами по себе. – Голос дожа звучал тише, и Джулиано пришлось наклониться ближе, чтобы услышать, что он говорит. – Пообещай мне это.

У Джулиано не было выбора. Рука старика была холодной, когда он накрыл ее своей ладонью. Византия влекла его. Мир был полон опасностей, манил и обещал. Но Лоренцо Тьеполо воспитывал его после смерти отца. Человек, который отказывается от своих долгов, не достоин уважения. В сердце Джулиано с колыбели была Венеция.

– Конечно, обещаю, – ответил он.

Улыбка на мгновение осветила лицо Тьеполо и погасла – его глаза потухли и остекленели.

Джулиано почувствовал, как горло сжимает тугой спазм, – такой сильный, что он едва мог дышать. Он словно заново переживал смерть отца. Это было началом нового одиночества, которое останется с ним навсегда. Джулиано убрал руку, встал и, медленно обернувшись, оглядел сумрачную комнату.

Лекарь посмотрел на молодого человека и сразу все понял. К горлу Джулиано подкатил комок. Ему трудно было говорить, он не мог с собой справиться. Джулиано кивнул присутствующим и, проследовав мимо них, вышел в прохладный коридор, а потом – в холл.





* * *


Похороны Тьеполо превратились в величественную церемонию, слишком прочувствованную, чтобы ее можно было выразить словами. День выдался туманным и удушливо-жарким. Моросил летний дождь. Шелковые траурные вымпелы трепетали на ветру, когда барка, украшенная черными лентами, медленно, почти беззвучно двигалась по Гранд-каналу, словно корабль-призрак.

Вдоль канала толпились люди – они стояли либо на балконах над водой, либо в маленьких лодочках, привязанных к берегам, чтобы скорбная процессия могла беспрепятственно проплыть от Дворца дожей через весь город и вернуться назад, к мосту Риальто, а потом – по узким боковым каналам к собору Святого Марка, почти к тому месту, откуда она началась.

Джулиано плыл в первой лодке позади траурной барки, не на носу – он не был членом семьи покойного дожа, – а ближе к корме. Он стоял и смотрел на высокие фасады зданий, на капли дождя, которые падали на воду, искажая отражение. Джулиано остро чувствовал свое одиночество, несмотря на то что его друг Пьетро был всего в нескольких шагах от него. Казалось, что вместе с дожем уходит целая эпоха. Между Джулиано и Лоренцо Тьеполо была неразрывная связь, глубже и прочнее кровной.

Канал пересекали косые полосы рассеянного солнечного света. Когда барка проплывала по ним, мокрые весла сверкали серебром. Потом тень снова проглатывала солнце, и цвета блекли. Не было слышно ни звука, лишь плеск весел и шелест капель.



Спустя неделю Джулиано и Пьетро снова встретились за бокалом вина. Они провели день в лагуне, разговаривая, наблюдая за тем, как закат касается дворцовых фасадов, из-за чего казалось, будто эти здания плывут по поверхности воды, невесомые, неосязаемые, как мечта. Наконец, замерзнув и промочив ноги, друзья отправились в одну из своих любимых таверн на берегу узкого канала, расположенного в полусотне метров от церкви Сан-Дзаниполо.

Джулиано угрюмо уставился в свой стакан. Он любил красное вино, и это было совсем неплохим. Впрочем, он знал, что пьет слишком много. Ему было жарко, и он никак не мог утолить жажду.

– Мне кажется, что они выбирают инквизитора, чтобы рассмотреть каждый его поступок и вынести свое решение, – сердито сказал он.

– Они всегда так делают, – ответил Пьетро, наливая себе еще немного вина. – И найдут, к чему придраться. Иначе люди решат, что они не выполняют свою работу. Ничего не поделаешь.

– Бога ради! Что он может сделать не так? – возмущенно возразил Джулиано. – Да они с него глаз не спускают! Он не может открыть ни одной депеши, чтобы они не заглядывали ему через плечо!

Пьетро рассмеялся:

– Такова человеческая природа. Венецианцы ко всему придираются. Хорошо еще, что он не папа римский. – Друг Джулиано вдруг ухмыльнулся. – Одного из них выкопали из могилы и повесили! Кажется, Амбросия Второго. Дважды! Его похоронили, но потом наводнение размыло могилу и его останки оказались на поверхности. И все это – после полноценного судебного разбирательства. И их не смущало, что подсудимый – покойник, упокой Господь его душу!

Пьетро поставил пустой стакан на стол.

– Хочешь прогуляться завтра вечером вниз к каналу, рядом с Арсеналом? Я знаю отличный кабачок, где подают прекрасное вино, а женщины – молодые, с приятными округлостями и гладкой здоровой кожей.

– Ты описываешь их с таким аппетитом, словно собираешься съесть, – сказал Джулиано.

Идея пришлась ему по вкусу. Легкие развлечения, музыка, немного ни к чему не обязывающей ласки – и никто не в обиде. Пьетро – отличная компания, он веселый, добрый и никогда не жалуется.

– Хорошо, – произнес Джулиано. – Почему бы и нет?



Процесс избрания нового дожа был очень сложным. Правила учредил сам Тьеполо в год его вступления в должность. Процедура должна была уменьшить влияние знатных родов, правивших городом уже пятьсот лет, с тех пор как избрали первого дожа. Джулиано гадал, не имел ли Тьеполо в виду именно семью Дандоло.

В конце концов, когда все необходимые процедуры были соблюдены, новый дож был избран. Им стал Джакопо Контарини, восьмидесятилетний двоюродный брат Пьетро.

Через неделю новый дож послал за Джулиано. Молодому человеку было тяжело отправиться во Дворец дожей – и обнаружить на месте Тьеполо другого человека. Залы и коридоры были прежними, как и мраморные колонны, и потоки солнечного света, льющиеся через окна. Даже слуги не изменились, за исключением нескольких наиболее приближенных. Наверное, это было правильно: таким образом сохранялась преемственность. Но Джулиано было больно осознавать, что Венеция – это нечто гораздо большее, чем отдельные люди, которые ее населяли.

– Заходи, Дандоло, – пригласил его Контарини, еще не успевший привыкнуть к новому положению, хотя, возможно, и мечтавший о нем бóльшую часть своей жизни.