Божий дар
Часть 24 из 28 Информация о книге
Голова слегка кружилась, в затылке чувствовалась неприятная тяжесть. — Заболеваю я, что ли? — подумала Лена. Ничего удивительного. Осень на дворе. Погода, располагающая ко всякого рода простудам. Дома — больной племянник, вполне может быть, что Лена от него заразилась. «Надо будет по дороге домой заскочить в аптеку, что ли», — подумала Лена. Аптечный киоск был и в здании суда. Но он почему-то почти никогда не работал. Во всяком случае, когда было нужно. Столовая, напротив, работала. Правда, все более или менее съедобное с прилавка уже смели. Что поделаешь? Кто не успел — тот опоздал и наслаждается холодными котлетами и жиденьким борщом. Лена поставила на поднос тарелку борща и тоскливо оглядела столовку, выбирая место. — Лена! Добрый день! — Никита Говоров махал рукой из дальнего угла зала. Лена улыбнулась и направилась к его столу. С того дня, как слушалось дело Шипилова, прошла неделя. Всю эту неделю Лена хотела найти время и спросить у Никиты, откуда он вытащил этого свидетеля, как заставил его дать показания, как узнал про запись на мобильном… Но времени все никак не находилось. Перед тем как пойти в столовую, Лена как раз думала про Говорова, про то, как он рисовал-рисовал свои самолетики три часа, а потом всех умыл. И вот — пожалуйста, Говоров легок на помине, сидит над серыми столовскими котлетами. Они немножко поболтали про погоду, про то, что в прокуратуре вроде бы обещают к новому году сменить компьютеры, про общих знакомых, про текущие дела. Ну и про дело Шипилова, разумеется. — А все-таки, Никита, как вы про ту запись на мобильном узнали? — Дружеские связи со смежниками и бутылка коньяку, — улыбнулся Никита. Оказалось, прижать Анохина Никите помогла Федеральная служба по контролю за наркотиками. Говоров вел это дело с самого начала. Разумеется, он тоже собирал информацию — и о Шипилове, и об Анохине. Выяснилось, что Анохин — завсегдатай ночных клубов, хорошо известных службе наркоконтроля. Ну, Говоров и попросил ребят-федералов за Анохиным повнимательнее присмотреть. В итоге смежники прижали его в клубе при попытке приобрести дозу ЛСД. При обыске, помимо прочего, у Анохина нашли телефончик, а в телефончике — видео. — Ну. Его и прижали. Своего рода сделка: Анохин дает показания против Шипилова, а смежники забывают об истории с покупкой наркотиков. Вот, собственно, и все. — Здорово, — протянула Лена. — До сих пор вспоминаю, какое у этого адвоката было лицо, когда включили запись. Никогда бы не подумала, что вы любитель театральных эффектов. — Я не любитель, с чего вы взяли? — А почему тогда Анохина вызвали в самом конце? Три часа рисовали самолетики, а потом — опля! Шах и мат! — Да я на самом деле просто хотел перестраховаться. Ждал, когда адвокат Шипилова все свои карты отыграет. Ведь всяко бывает… Кстати, это были чайки. — Что? — Я рисовал не самолеты. Это были чайки. — С вертикальным взлетом и ракетами класса «земля-земля»? Говоров расхохотался. Чайки с вертикальным взлетом, груженные ракетами, придет же такое в голову! Давно он так не смеялся… Он вдруг подумал, что с Леной как-то очень легко. Легко говорить, легко смеяться. Наверное, с такой женщиной вообще легко по жизни. Говоров посмотрел на нее. Отсмеявшись, Лена с несчастным видом бултыхала ложкой в тарелке с борщом. Говорову стало стыдно. — Слушайте, я вас заболтал совсем. Вы не едите, у вас все уже остыло. — Да и ладно, Не очень-то и хочется. — Что? Невкусно? — Невкусно, — призналась Лена. — Кроме того, я борщ уже видеть не могу. Я его и тут ем, и дома готовлю постоянно, просто выть хочется от этого борща. — Зачем? — Что — зачем? — Ну, зачем вы все время готовите дома борщ, если вам от него хочется выть? — Из практических соображений. Стоит — долго, варить — просто. Накидал всего, вот тебе и борщ. — Лена, возможно, я вас расстрою, но я просто обязан это сказать. — Что? — напряглась Лена. — Накидал всего — это не борщ. Это мешанина из свеклы с морковкой. Борщ должен быть как у Булгакова: пахучий, огнедышащий и непременно с мозговой косточкой, треснувшей вдоль… Говоров так хорошо рассказывал, что Лена даже почувствовала запах этой самой мозговой косточки. Доедать столовскую бурду совсем уж расхотелось. А Говоров продолжал распространяться тоном змия-искусителя. О борще малороссийском на белом хлебном квасе, с мелко нарезанной копченой ветчиной. О борще польском с сушеными грибами и пряностями, со сметаной, которую добавляют в кастрюлю и нагревают, но не кипятят, чтобы борщ не потерял цвет. О борще из печеной свеклы с вином (в бульон из говядины и свинины, непременно от ребер, следует добавить белого французского вина, всего лучше — сотерна), о борще из сельдерея, для которого стакан муки жарят на сливочном масле и заправляют бульон… — Никита, я вас умоляю, прекратите, а то я начну сейчас плакать, — взмолилась Лена. В самом деле, сидеть над тарелкой с остывшей бесцветной бурдой и слушать о борще по-польски с сотерном было невыносимо. Или с сотерном другой борщ? А, неважно! — Не плачьте. Лучше в другой раз, когда захотите борща, скажите мне. — И вы дадите мне книжку Молоховец с рецептами? — Нет. Просто отведу вас в одно хорошее место. — Что за место? — Вы наверняка не знаете. Один ресторанчик, тут, недалеко. — Почему вы так уверены, что не знаю? Я что, выгляжу как женщина, которая сроду в ресторане не была? — Да нет, что вы, я совершенно не это имел в виду, — улыбнулся Никита. — Вы как раз производите впечатление женщины, которая из ресторанов просто не вылезает. Но, глядя на вас, приходит в голову что-нибудь шикарное, типа «Галереи» или там «Аиста». А этот ресторанчик — он очень маленький, там зал на шесть столиков, и он во дворах, его мало кто знает. Я туда хожу как раз борщ есть. У них повар — настоящий хохол, Петро, мой друг, мы в армии вместе служили. Вот там борщ так борщ. Подают его в горшочках. А к борщу — деревенскую сметану, Петруха за ней сам на Дорогомиловский рынок ездит. А еще — ушки на отдельной тарелке. — Ушки? Свиные? — Нет, такие специальные пирожки, мелкие, как пельмешки, — с мясом, с грибами, с луком, с ливером… И жареную кашу… Собственно, это не совсем каша, а такие толстые оладьи, Петро их делает из гречки, безумно вкусные, уж поверьте… — Оладьи, из гречки… — Лена, кажется, даже облизнулась. — Ага, — кивнул Никита. — С чесночным маслом. Так что? Пойдете со мной есть борщ? — А то! Только я многодетная мать. — Как многодетная? До недавнего времени у вас вроде бы один ребенок был? — А теперь второго подбросили. — Что? Младенца в корзинке? Принесли на порог, позвонили в дверь и убежали? — Вроде того. Только младенцу пять лет, и в корзинку он уже не вмещается. А подбросила мне его родная сестра. У нее сейчас осеннее обострение личной жизни, не до ребенка. Так что племянник у меня почти все время живет. — Ну что ж, племянник — это хорошо, — неожиданно заявил Никита. — С племянником можно съездить на стрельбище в ЦСКА. — Какое стрельбище? Никита! Ему пять лет всего! — Ну, тогда в зоопарк, на дрессированных пони смотреть. Лена прыснула. — Никит, вы о чем? Дрессированные звери — в цирке, а не в зоопарке. И не пони никакие, а тигры и голуби! — Голуби? Ненавижу голубей. Но если вы настаиваете… — Я их тоже ненавижу. И цирк не люблю, — призналась Лена. — Тогда придумаем что-нибудь другое, — пообещал Никита. — Только мне после этой столовской бурды ничего в голову не приходит. Лена опять засмеялась: — Ну что с вами делать? Видимо, придется сходить к вашему Петро на борщ в самое ближайшее время. Удивительно, но факт: Никита ей нравился. * * * Сэм никогда не был в приюте. Он знал, что неподалеку от их дома в Бостоне есть детский центр, иногда, проходя мимо, видел играющих во дворе малышей, но и только. О жизни в приюте Сэм имел весьма смутные представления. В основном представления эти он почерпнул из романов Диккенса, которые читал в детстве. Теоретически Сэм, конечно, знал, что с тех пор многое изменилось, но при слове «приют» в мозгу все равно возникал образ закопченной кухни, на очаге — огромный котел с тушеной капустой, двадцать маленьких оборванцев за длинным столом стучат по неструганым доскам ложками… Русский дом малютки, очень похожий на тюрьму для самых маленьких, он как-то видел по телевизору — в передаче «Чрезвычайное происшествие». Дом малютки, в который они с Джейн приехали сегодня, был не похож ни на диккенсовский работный дом, ни на барак с зарешеченными окнами из телерепортажа. Просто старое трехэтажное здание в глубине жилого массива. Чистенькое, свежеотремонтированное, с синей вывеской на воротах. Совершенно безликое. Подъездная аллея засажена липами, на заднем дворе — облетевшие кусты боярышника, детская площадка, лесенки и горки, похожие на металлические скелеты ископаемых чудовищ и, наверное, такие же старые. В песочнице — забытое кем-то желтое пластмассовое ведерко. Хмурый дворник в сером то ли пальто, то ли халате, шоркает по асфальту метлой, сгребает в кучу опавшие листья. Слева от стальной двери парадного входа — три кнопки домофона. Под каждой — табличка: «Заведующий», «1-я группа», «2-я группа». Сэм нажал кнопку, под которой было написано «Заведующий». Заведующая оказалась ухоженной дамой баскетбольного роста. С такими данными она запросто могла бы играть в НБА. Впрочем, в остальном она походила вовсе не на Скотти Пиппена, а на Маргарет Тэтчер. Серый твидовый костюм, крупный жемчуг в ушах, короткая стрижка, ястребиный нос. Запоминающаяся внешность. Некрасивая, но запоминающаяся. И сразу видно — женщина с характером.