Брат мой Каин

– Прошло столько дней, – проговорила она совсем тихо. – Боюсь, теперь уже никто не сможет доказать, что с ним случилось.

Монка охватило чувство беспричинной вины. Несмотря даже на то, что ему удалось восстановить действия Энгуса в день его исчезновения, он, возможно, так и не сумеет найти улики, подтверждающие причастность Кейлеба к убийству родного брата. В Лаймхаусе найдется немало способов, чтобы избавиться от трупа. Река там достаточно глубока, и мощный отлив регулярно уносит в море то, что в нее попадает, по ней то и дело поднимаются и спускаются грузовые суда, а кроме того, там сейчас хоронят в общих могилах умерших от тифа.

Детектив подбросил в камин еще полдюжины кусков угля.

– Чтобы объявить человека умершим, не всегда нужно обязательно обнаружить его тело, – осторожно заявил он, следя за выражением лица Женевьевы. – Хотя доказать убийство и вину Кейлеба будет, возможно, далеко не просто.

– Мне все равно, виновен Кейлеб или нет. – Миссис Стоунфилд не сводила пристального взгляда с лица собеседника. – Господь позаботится о нем.

– А почему не о вас? – спросил Уильям. – По-моему, вы заслуживаете этого гораздо больше… и куда как больше нуждаетесь в заботе.

– Я не могу ждать милостей, мистер Монк, – ответила женщина довольно жестко.

Детектив улыбнулся:

– Простите меня. Конечно, нет. Но я предпочел бы свести счеты с Кейлебом до того, как это сделает Господь. Я делаю все, что в моих силах, и у меня теперь больше сведений, чем во время нашей предыдущей встречи. Я нашел свидетеля, который видел Энгуса в Лаймхаусе в тот день, когда тот пропал. Ваш муж попался ему на глаза в трактире, где вполне мог встретиться с Кейлебом. Я разыщу других свидетелей. Это займет определенное время, но люди в конце концов заговорят. Главное, найти тех, кого нужно, и заставить их развязать язык. А потом я доберусь и до самого Кейлеба.

– А может, вы… – У Женевьевы появилась слабая надежда, но она не позволяла себе ухватиться за нее. – Меня на самом деле не интересует, сумеете ли вы доказать вину Кейлеба. – Губы у нее чуть дрогнули в призрачной улыбке. – Я даже не знаю, захотелось ли бы этого самому Энгусу. Это просто нелепо, вам не кажется? Какими бы разными они ни были и как бы Кейлеб его ни ненавидел, Энгус все равно любил своего брата. Он словно не мог забыть, каким тот был в детстве, и то доброе время, когда они оставались вместе до того, как поссорились. Он очень переживал всякий раз, когда отправлялся в Лаймхаус, однако не желал сдаваться. – Она отвела взгляд. – Иногда проходило несколько недель, особенно после какой-нибудь совсем жестокой размолвки, но потом мой муж все равно прощал брата и уходил к нему снова. В этих случаях он отсутствовал дольше обычного, словно ему требовалось время, чтобы наверстать упущенное… Наверное, возникшие в детстве связи не так легко рвутся.

– Он делился с вами подробностями о визитах к Кейлебу? – поинтересовался Монк. – Не говорил, где они встречаются или где они могли проводить время? Если вам удастся восстановить по памяти, как выглядело какое-либо из этих мест, это может оказаться весьма полезным.

– Нет, – ответила миссис Стоунфилд, чуть нахмурившись, словно постаравшись что-нибудь вспомнить. – Он вообще никогда об этом не говорил. Наверное, именно из-за его молчания мне иногда приходило в голову, что Энгуса влечет к брату не только любовь, но и ощущение вины.

– Вины?

Прежде чем Женевьева ответила, лицо ее сделалось чуть надменным, и она невольно приподняла подбородок едва заметным жестом.

– Энгус добился успеха во всем – в работе, в семейной жизни – и занял достойное место в обществе, – объяснила она. – А Кейлеб не имел ничего. Его боялись и ненавидели, в то время как Энгус пользовался любовью и уважением. Он жил кое-как, не зная даже, когда ему удастся в следующий раз поесть. У него не было ни дома, ни семьи – ничего в жизни, чем он мог бы гордиться.

Миссис Стоунфилд нарисовала мрачную картину. И внезапно, словно перед ним распахнули дверь, ведущую в чужой, вызывающий леденящий ужас мир, Уильям прочувствовал преследовавшее Кейлеба Стоуна одиночество и сознание собственной ущербности, снедавшее его душу всякий раз, когда он встречался с братом, видя в этом счастливом, добившемся процветания человеке себя самого, каким он тоже мог бы стать. Причем жалость и чувство вины, которые испытывал Энгус, делали это ощущение еще более невыносимым.

А Энгус, наверное, тоже благодаря воспоминаниям о взаимной любви и доверии, существовавших в те времена, когда братья, будучи во всем равны, еще не подозревали, что будущее воздвигнет между ними непреодолимый барьер, продолжал питать к Кейлебу добрые чувства, связывавшие их друг с другом.

Почему их отношения закончились вспышкой жестокости? Что заставило их измениться? Монк устремил взгляд на Женевьеву. Появившиеся у нее на лице признаки измождения теперь сразу бросались в глаза. Возле глаз и рта появились новые тонкие морщины, заметные даже при слабом свете газового рожка. После исчезновения ее супруга прошло уже две недели, а кроме того, ей приходилось проводить немало времени у постели Энид Рэйвенсбрук. Поэтому ее усталость и возрастающие опасения не вызывали у сыщика удивления.

– У вас есть кто-нибудь на примете, чтобы поручить ему вести дела во время отсутствия мистера Стоунфилда? – поинтересовался он, хотя подобный вопрос вряд ли имел для него какое-либо значение. Однако Уильям заметил, что с нетерпением ждет ответа своей клиентки и что ему хочется услышать отрицательный ответ, поскольку обратное казалось ему чересчур холодным и расчетливым для женщины, которая еще не являлась вдовой на законном основании.

– Я хочу пригласить Тайтуса Нивена, – честно призналась Женевьева. – Несмотря на допущенную им ошибку, ставшую причиной его теперешнего положения, он отличается исключительной порядочностью и обладает редкостными деловыми качествами и знаниями. По-моему, он больше не допустит неосторожности и не станет медлить. Мистер Арбатнот также придерживается хорошего мнения о нем и, возможно, согласится остаться у нас, работая с мистером Нивеном. К тому же Тайтус – весьма приятный человек, и я бы не возражала увидеть его на месте Энгуса, если это место придется кому-то занять. А еще он одинок и не станет отбирать дело у меня или моих сыновей.

Хотя решение миссис Стоунфилд никоим образом не относилось к Монку, ему все же стало немного не по себе после того, как она столь быстро ответила на его вопрос.

– Я не знал, что вы знакомы с ним лично, – сказал он.

– Конечно, знакомы. Энгус поддерживал с ним очень теплые отношения. И мистер Нивен много раз обедал у нас. Он принадлежит к числу тех немногих людей, кого мы у себя принимаем. – По лицу женщины вновь пробежала тень. – Естественно, я пока не могу обратиться к нему с такой просьбой. Это будет несвоевременным до тех пор, пока у меня не будет убедительных, с точки зрения закона, доказательств того, что произошло с Энгусом. – Она выпрямила спину, тяжело вздохнув, словно сохранять над собой контроль стоило ей немалых усилий.

Монк мысленно поинтересовался, какие чувства обуревали ее сейчас под личиной внешней сдержанности. Облик его клиентки свидетельствовал о мужестве, на равных соперничающем с приятной и очень женственной наружностью, она казалась послушной женой и преданной матерью, и эти качества наверняка были у нее далеко не ординарными. Все это вызывало у Уильяма тревогу, потому что она понравилась ему такой, какой он увидел ее впервые – его влекла к себе даже ее спокойная сила. Ему не хотелось думать, что это может оказаться не чем иным, как безжалостной жестокостью.

– Я буду делать все, что смогу, миссис Стоунфилд, – пообещал сыщик, и голос его прозвучал так, словно их теперь разделяла некая полоса отчуждения. – Как вы мне и посоветовали, я постараюсь сосредоточить усилия на том, чтобы предоставить властям убедительные доказательства гибели вашего мужа, а выяснением ее обстоятельств пусть займутся другие. А пока я буду продолжать расследование, которое может оказаться весьма нелегким и длительным, советую вам обдумать еще раз слова лорда Рэйвенсбрука, предложившего принять вас вместе с детьми в его доме, и согласиться с ним – по крайней мере, на время.

Догадавшись о мыслях детектива, Женевьева изящным движением поднялась на ноги и быстро накинула на плечи пелерину. При этом на лице у нее появилось выражение недовольства и упорного желания стоять на своем.

– Я приму его предложение лишь в самом крайнем случае, мистер Монк; пока же в этом нет необходимости, – заявила она. – По-моему, прежде чем я вернусь к леди Рэйвенсбрук, мне следует встретиться с мистером Нивеном и узнать, как он отнесется к моему решению. Желаю вам всего доброго.





* * *


Следующие несколько часов тянулись для Эстер ужасающе медленно. Сидя возле постели Энид, она вглядывалась в ее изможденное лицо – бледное, словно мел, залитое потом, с пятнами чахоточного румянца, горевшими на обеих щеках. Волосы у нее перепутались, тело оставалось напряженным, и она постоянно ворочалась, вздрагивая от боли, усиливающейся от малейшего прикосновения. Мисс Лэттерли мало чем могла ей помочь: ей оставалось лишь осторожно обтирать несчастную женщину смоченной в прохладной воде материей, однако жар у той становился все сильнее. Леди Рэйвенсбрук бредила, редко осознавая до конца, где находится.

Где-то ближе к вечеру вернулась Женевьева и заглянула в спальню на короткое время. Ей предстояло занять место у постели больной утром, предоставив Эстер возможность поспать несколько часов в туалетной комнате.

Женщины переглянулись. Лицо миссис Стоунфилд заливала краска. Пока она не заговорила, сиделке казалось, что Женевьева просто раскраснелась, побывав на холодном воздухе.

– Я сегодня встретилась с мистером Монком. Боюсь, он не понимает, почему мне необходимо как можно скорей выяснить, что произошло с Энгусом. – Она стояла на пороге, стараясь говорить тише, чтобы не потревожить Энид. – Иногда мне кажется, что я больше не смогу выдержать эту неопределенность. Потом я отправилась к мистеру Нивену – к Тайтусу Нивену, – он до последнего времени весьма успешно занимался тем же делом, что и мой муж. А кроме того, он друг нашей семьи.

Несмотря на то что Стоунфилд говорила почти шепотом, больная вздрогнула и попыталась сесть на постели. Эстер поспешно уложила ее снова, осторожно убрав волосы со лба и разговаривая с нею тихим голосом, хотя она и сомневалась, слышит ли Энид ее слова.

Женевьева устремила взгляд в сторону Эстер, и лицо у нее сразу сделалось напряженным и испуганным. Вопрос, который она собиралась задать, казался настолько очевидным, что его не требовалось выражать словами. Миссис Стоунфилд опасалась, что у леди Рэйвенсбрук наступает кризис и что она не доживет до утра.

Мисс Лэттерли промолчала в ответ. Сейчас она не могла высказать ничего, кроме предположений и надежд.


Из груди Женевьевы вырвался медленный вздох. На лице у нее вновь появилось подобие улыбки, однако она лишь подчеркивала ту боль, которую эта дама испытывала в эти минуты, и в ней не чувствовалось даже намека на радость. От того успокоения и слабого луча надежды, которые Тайтусу Нивену удалось заронить ей в душу, теперь не осталось и следа. Стоунфилд, казалось, позабыла даже тот мягкий тон, с которым она произносила его имя.

– Вам нет смысла здесь оставаться – откровенно призналась Эстер. – Это может произойти сегодня, а может – и завтра. Вы ничего не сумеете сделать, кроме как подготовиться сменить меня утром. – Она попыталась улыбнуться, но это ей не удалось.

– Я сменю вас, – пообещала Женевьева, слегка дотронувшись до плеча медсестры, после чего повернулась и вышла, закрыв за собой дверь с едва слышным щелчком.

В этот ранний вечерний час за окнами уже сгустилась непроглядная тьма, и по невидимым за плотными шторами стеклам непрерывно барабанил дождь. В спальне раздавалось лишь негромкое тиканье часов на каминной полке и шипение газа в рожке, иногда заглушаемое стонами и рыданиями Энид. Вскоре после половины восьмого послышался стук в дверь, и в спальню тут же вошел лорд Рэйвенсбрук. Он выглядел изможденным, и в глазах у него теперь поселился страх, который ему едва удавалось скрывать, бросая по сторонам исполненные собственного достоинства взгляды.

– Как она? – спросил он первым делом. Наверное, такой вопрос не имел смысла, но мужчина не знал, что еще сказать, и это вполне можно было понять. Он сейчас просто не мог молчать.

– Я полагаю, кризис наступит в эту ночь, – ответила Эстер и увидела, как лицо Майло вздрогнуло, словно от неожиданной пощечины.

Девушка на мгновение упрекнула себя за излишнюю прямолинейность. Возможно, она поступает жестоко. Но что, если Энид сегодня умрет, а она не предупредит ее мужа об этом? Он все равно не в силах ей чем-либо помочь, но потом, наряду с горем, ему придется испытать чувство вины. Если она станет разговаривать с ним, как с ребенком, которому нельзя говорить правду, потому что он этого не перенесет, милорд будет приходить в себя гораздо дольше и тяжелее, а может быть, так и не сумеет восстановить силы.

– Я понимаю. – Хозяин дома неподвижно стоял посреди комнаты в окружении драпировки и украшений в виде цветов, лишний раз напоминающих о том, что здесь живет женщина, отделенный от собеседницы невозможностью говорить с нею на равных, поскольку их положение в обществе предопределяло для них разные роли. Он носил звание пэра и был мужчиной, которому полагалось сохранять мужество как в физическом, так и в моральном смысле слова, целиком и полностью управлять собственными эмоциями. Мисс Лэттерли же была женщиной, хрупким созданием, которой следовало плакать и искать защиты у других, а главное, она работала у него по найму. То, что он не платил ей денег, не имело особого значения: Рэйвенсбрук в любом случае не мог преодолеть разделяющую их пропасть. Скорее всего, подобная мысль вообще не приходила ему в голову. И сейчас он просто стоял и молча предавался страданиям.

Когда Майло, наконец, обернулся, глаза его, казалось, стали совсем темными: они как будто помутнели, из-за чего взгляд его сделался рассеянным. Из груди у него вырвался тяжелый вздох.

– Вы хотите, чтобы я пришел сюда, когда наступит развязка? Да… Да, конечно, я приду. Обязательно пошлите за мною. – Он замолчал, раздумывая, стоит ли ему предложить остаться здесь уже сейчас, а потом окинул взглядом кровать своей жены. Белье поменяли всего два часа назад, но постель уже казалась сильно измятой, несмотря на то что Эстер постоянно ее поправляла. Рэйвенсбрук резко втянул в себя воздух. – Она… Она понимает, что я здесь?

– Не знаю, – честно призналась медсестра. – Она, возможно, узнала вас, даже если вам так не кажется. Пожалуйста, не думайте, что это бесполезно. Ваше присутствие может повлиять на нее благотворно.

Рэйвенсбрук крепко уперся руками в бока.

– Я должен остаться? – Не приближаясь к постели ни на шаг, он пристально смотрел в сторону медсестры.

– В этом нет необходимости, – тут же твердо заявила она. – Вам лучше отдохнуть, чтобы сберечь силы на случай, когда они вам понадобятся.

Майло медленно выдохнул.

– Вы меня позовете?

– Да, сразу, как только что-нибудь изменится, даю вам слово. – Эстер чуть склонила голову, указав на шнурок колокольчика, висящий возле кровати. – Если там будет кто-то находиться, вам сообщат через несколько минут.

– Спасибо, я вам очень признателен, мисс… мисс Лэттерли. – Подойдя к двери, мужчина вновь обернулся. – Вы… отлично делаете свое дело. – С этими словами Рэйвенсбрук удалился, прежде чем медичка успела ответить.

Спустя примерно двадцать минут Энид стало еще хуже. Она заметалась и забилась на постели, крича от боли.

Эстер дотронулась до ее лба. Он пылал еще жарче. Глаза пациентки оставались открыты, но она, похоже, не видела, что ее окружает, глядя на медсестру так, словно позади нее находился еще кто-нибудь.

– Джеральд? – хрипло проговорила больная. – … Не здесь. – Дыхание ее сделалось тяжелым, и она на минуту замолчала. – Любимый, ты напрасно пришел. Папа будет… – Тихо вздохнув, она попыталась улыбнуться. – Ты знаешь, маме нравится Александр.

Выжав смоченный в прохладной воде кусок материи, мисс Лэттерли положила его Энид на лоб, а потом стала осторожно прикладывать его к горлу и груди. Она попыталась напоить леди Рэйвенсбрук, но это ей не удалось. Ей сейчас нужно было во что бы то ни стало сбить у нее температуру. У больной, похоже, еще более усилился бред.

– Хорошо, – неожиданно сказала она. – Не говори папе… он такой… – Она заметалась, отодвинулась в сторону, а потом ее вдруг словно охватила печаль. – Бедный Джордж… Но я просто не могу! С ним так скучно! Неужели вам не ясно? – Смолкнув на несколько минут, она попыталась сесть, устремив взгляд в сторону медсестры. – Майло? Не сердись на меня так. Он не собирался…

– Тише. – Эстер ласково обняла Энид. – Он не сердится, честное слово. Ложитесь скорее опять. Отдыхайте.

Однако ее пациентка напряглась всем телом, задышав еще тяжелей и прерывистей.

– Майло! Любимый, прости меня! – прохрипела она. – Я понимаю, тебе сейчас больно… но ты на самом деле не должен…

– Нет, – твердила мисс Лэттерли, – он не обижается. Ему только хочется, чтобы вы отдыхали и поправлялись. – Она обняла Энид еще крепче и почувствовала, что та горит, словно в огне, дрожа всем телом, а ее рубашка насквозь пропиталась по́том. Казалось, под тонкой хлопковой тканью совсем не осталось плоти, а кости больной сделались хрупкими. А ведь всего несколько дней назад Энид была сильной здоровой женщиной…

– Ты так зол! – воскликнула она неожиданно погрубевшим от горя голосом. – Почему? Почему, Майло?

Мисс Лэттерли по-прежнему осторожно удерживала ее за плечи.

– Он не сердится, дорогая. Правда, – убеждала она бредящую женщину. – Если он и сердился, это было давно. А теперь все прошло. Лежите спокойно и отдыхайте.

Рэйвенсбрук затихла на несколько минут; ей как будто бы полегчало.

Эстер много раз приходилось видеть людей в бреду, и она знала, что в их сознании прошлое путается с настоящим. Иногда человек словно возвращался в собственное детство. А тифозных больных часто преследовали ужасные видения: перед глазами у них возникали какие-то огромные раздутые лица, которые потом пропадали, окружающие предметы принимали уродливые очертания, делались неопределенными и угрожающими, искажаясь до неузнаваемости.

Медсестре нестерпимо хотелось помочь Энид, облегчить ее страдания, заставить кризис отступить, однако она была не в силах что-либо сделать. От этой болезни не существовало ни лекарств, ни способов лечения. Поэтому девушка, как и любой другой на ее месте, могла сейчас лишь ждать и надеяться.

В единственном непогашенном рожке негромко шипел газ. На полке над камином монотонно тикали часы. Огонь в топке почти потух, и на решетке остались только жаркие красные угли, однако оттуда уже не доносилось ни гудения пламени, ни шороха прогорающих дров.

Энид вновь заворочалась на постели.

– Майло? – прошептала она.

– Может, мне позвать его? – спросила Эстер. – Он здесь, совсем рядом. Он придет.

– Я знаю, это беспокоит тебя, любимый, – продолжала говорить леди Рэйвенсбрук, словно не услышав вопроса. – Но тебе на самом деле нужно обо всем забыть. Ведь это только письмо! Ему не следовало его писать… – Голос ее казался обеспокоенным, и в нем чувствовалось что-то похожее на сожаление. – А мне не следовало смеяться… – Речь больной сделалась сбивчивой, постепенно превратившись в нечленораздельное бормотанье, а потом она вдруг радостно хихикнула, прежде чем замолчать.