Брат мой Каин

Месестра опять намочила и выжала кусок ткани. Теперь ей нужно было позвонить и распорядиться, чтобы им принесли свежей прохладной воды, но, чтобы дернуть за шнурок звонка, ей пришлось бы отпустить Энид.

Очень осторожно Эстер попыталась высвободить пациентку из своих объятий, но та вдруг отчаянно вцепилась в нее ослабевшей рукой.

– Майло! Не уходи!.. Конечно, тебе больно. Он совершил постыдный поступок. Я понимаю, любимый… но…

Речь ее снова сделалась сбивчивой и бессмысленной. У Энид явно начали путаться мысли. Она заговорила о танцах и званых вечерах, как будто вновь превратившись в юную девушку. Слова ее большей частью оставались неразборчивыми, но иногда ей удавалось произнести довольно четко часть какой-нибудь фразы – мужское имя, признание в любви, упрек или слова прощания. Похоже, у этой женщины – на самом деле или лишь в ее воображении – имелось когда-то немало поклонников, и, судя по доверительному тону голоса, а также по обрывкам отзывов об этих людях, некоторые из них любили ее по-настоящему. Имя Майло она однажды произнесла с горечью близкого к отчаянию сожаления, а потом повторила еще два или три раза подряд таким тоном, словно восхищалась им, и в ее голосе теперь одновременно ощущались и нежность, и разочарование.

Ближе к ночи миссис Рэйвенсбрук металась уже не так сильно, и Эстер со страхом подумала, что она угасает. Больная совсем ослабла, а жар у нее, похоже, стал еще больше. Медсестра все же на мгновение выпустила ее, чтобы дернуть за шнурок. Дингл вошла в спальню почти сразу, одетая точно так же, как и днем, с побледневшим от переживаний лицом и широко раскрытыми глазами. Мисс Лэттерли попросила ее позвать лорда Рэйвенсбрука, а также принести свежую воду и чистые полотенца.

– Это… – Служанка хотела что-то спросить, но в последний момент передумала. – Может, пора сменить постель, прежде чем сюда придет лорд?

– Нет, благодарю вас, – отказалась Эстер. – Я не стану ее тревожить.

– Я помогу вам, мисс.

– Сейчас это ничего не изменит.

– Это… конец?

У Дингл едва шевелились ставшие непослушными губы. Она, казалось, вот-вот зарыдает. Медсестра мысленно поинтересовалась, как долго она прослужила у Энид… возможно, с самой юности, лет тридцать, если не больше. При благополучном стечении обстоятельств милорд Рэйвенсбрук позволит супруге позаботиться о ней или сделает это сам, но в противном случае она останется без места. Впрочем, судя по ее белому как полотно лицу и по полным слез глазам, сама служанка сейчас думала вовсе не об этом.

– Думаю, это кризис, – ответила мисс Лэттерли. – Но она сильная женщина и мужественная вдобавок. Возможно, это еще не конец.

– Да, она мужественная, – поспешно согласилась Дингл. – Я больше не знаю никого с такой силой духа. Но тиф – ужасная болезнь. От нее умирают очень многие…

В эту минуту Энид негромко застонала, а потом затихла, по-прежнему неподвижно лежа на кровати.

У служанки вырвался испуганный вздох.

– Все в порядке, – торопливо проговорила Эстер, увидев, как у ее подопечной едва заметно поднимается и опускается грудь. – Но вы все-таки позовите поскорее лорда. И еще не забудьте про воду. Она должна быть холодной, а не горячей. Немного подогрейте ее, и все.

Дингл замялась в нерешительности.

– Я знаю, вы ухаживали за нею с самого начала, но позвольте мне самой положить ее в гроб, – попросила она.

– Конечно, – согласилась медсестра. – Если только до этого дойдет. Битва еще не проиграна. А теперь пусть сюда принесут воды. Это может решить все дело.

Стремительно повернувшись, Дингл почти бегом бросилась к двери. Если раньше ей, возможно, казалось, что все эти заботы носят чисто внешний характер, то теперь не прошло и пяти минут, как она, торопливо преодолев коридор, вернулась с большим кувшином, полным чуть теплой воды, и с чистым полотенцем на руке.

– Спасибо. – Взяв полотенце, мисс Лэттерли коротко улыбнулась и тут же окунула его в кувшин. Потом приложила его ко лбу и горлу Энид, после чего принялась обтирать ей кисти и запястья. – Помогите подержать ее пару минут, – попросила она служанку. – Я смочу ей сзади шею.

Дингл немедленно повиновалась.

– Что-то лорд Рэйвенсбрук долго не идет, – пробормотала Эстер, вновь укладывая пациентку. – Он что, очень крепко спал?

– Ах! – Ее помощница посмотрела на нее с испугом. – Я забыла про него! Боже мой! Мне надо скорее позвать его! – Она не стала просить медсестру не говорить хозяину об этой оплошности, но взгляд ее выражал немую мольбу.

– Главное, что вы принесли воду, – поспешила успокоить ее мисс Лэттерли.

– Я сейчас схожу за ним. – Дингл уже приближалась к дверям. – И еще я скажу миссис Женевьеве…

Майло Рэйвенсбрук вошел в спальню через несколько минут. Он был одет, но явно одевался наспех. Кроме того, он не успел расчесать волосы, и его густые кудри, которым позавидовали бы многие женщины, теперь напоминали свалявшуюся гриву. Взгляд его казался опустошенным, а впалые щеки потемнели от щетины. Он казался рассерженным, напуганным и крайне раздражительным. Не обращая внимания на Эстер, милорд сразу направился к кровати и замер, пристально глядя на жену.

Часы на каминной полке негромко пробили четверть первого ночи.

– Здесь холодно, – не оборачиваясь, проговорил хозяин дома с упреком. – Почему вы это допустили? Подложите в камин угля.

Медсестра не стала спорить. Это сейчас не имело значения, и Майло все равно не стал бы ее слушать. Она послушно направилась к корзине с углем и, взяв щипцы, положила в еще не остывшую топку два куска. Однако огонь никак не разгорался.

– Возьмите меха́, – приказал девушке Рэйвенсбрук.

Эстер видела, как люди по-разному переживали обрушившееся на них горе. Некоторые со страхом думали об одиночестве, которое будет преследовать их многие дни и годы, о том, что рядом с ними больше не окажется человека, с кем можно поделиться самыми сокровенными мыслями и чувствами. Они думали, что их теперь никто не полюбит так, как ушедший человек, что никто не сможет так же, как он, прощать их недостатки и ценить достоинства. Другие испытывали чувство вины из-за того, что им не удалось что-то сказать или сделать, и теперь уже ничего не поправишь. Одна минута сменяла другую, а они так и не находили нужных слов, чтобы наверстать упущенное. Такие слова, как «спасибо» или «я люблю тебя», казались им слишком простыми или же они не могли заставить себя их произнести.

Многих охватывал страх смерти. Понимая, что это неизбежно ожидает их в будущем, они, несмотря на глубокую религиозность, тем не менее не знали, что находится за последней чертой. Того часа в неделю, который они посвящали формальному ритуалу, оказывалось явно недостаточно, чтобы успокоить разум или душу, когда им приходилось сталкиваться с суровой действительностью. Вера должна стать частью каждодневной жизни, проявляться во множестве незначительных на первый взгляд поступков – и лишь тогда она превратится в мост над пропастью, связывающий известное с неведомым. Если Майло Рэйвенсбрук переживал сейчас за собственную участь, медсестра не могла упрекать его за это.

– Поговорите с нею, – сказала она, увидев, что лорд неподвижно стоит возле кровати и смотрит на распростертую на ней Энид, так и не прикоснувшись к ней. – Она, возможно, услышит вас, даже если никак не отреагирует.

Рэйвенсбрук поднял голову – лицо его выражало нетерпение, почти упрек.

– Это может ее успокоить, – добавила Эстер.

Неожиданно гнев покинул хозяина дома. Он устремил на медсестру пристальный взгляд: не столько на ее лицо, сколько на серое платье и белый фартук, принадлежавшие ей самой, а не Дингл. Девушка догадалась, насколько он привык видеть женщин в подобной одежде. Она, наверное, не слишком отличалась от вырастившей его гувернантки или няни, которая рассказывала ему сказки, кормила его, сидя рядом за столом, и следила, чтобы он съел все, что лежит в тарелке; которая наказывала его, ухаживала за ним, когда он болел, гуляла вместе с ним в парке или каталась в коляске. Все это давно ассоциировалось у Майло с ее серым накрахмаленным платьем и, наверное, целым десятком других женщин, одетых так же, как она.


Он снова отвернулся и, решив прислушаться к словам Эстер, присел на кровать спиной к ней.

– Энид, – проговорил он с неловкостью в голосе. – Энид…

Прошло несколько минут, но больная не отвечала. Рэйвенсбрук подвинулся, похоже, собираясь вновь подняться на ноги. Однако в этот момент его жена что-то пробормотала.

Он тут же наклонился над ней и снова позвал ее:

– Энид!

– Майло? – Голос леди Рэйвенсбрук звучал чуть слышно, походя скорее на шепот, прерываемый сухим хрипом. – Не надо так сердиться… ты пугаешь меня!

– Я не сержусь, дорогая, – тихо ответил мужчина. – Тебе так кажется. Я нисколько на тебя не сержусь.

– Он не хотел…

Вздохнув, женщина снова замолчала на несколько минут. Ее муж обернулся к медсестре, устремив на нее требовательный взгляд.

Мисс Лэттерли подошла к кровати с противоположной стороны. Лицо Энид сделалось совсем белым, скулы ее заострились, а глаза закатились вверх, словно глазницы стали для них слишком велики. Однако она еще дышала – но, наверное, настолько слабо, что Рэйвенсбрук сомневался в этом.

– Она нисколько не успокоилась! – сдавленно проговорил он. – Ей стало хуже! Она думает, что я сержусь на нее! – Голос лорда звучал обвиняюще: ему казалось, что Эстер допустила ошибку.

– А вы объяснили ей, что это вовсе не так. Теперь ей наверняка будет спокойнее, – ответила медсестра.

Майло отвел взгляд, и лицо его потемнело от злости.

– Энгус, – неожиданно сказала Энид. – Ты должен простить его, Майло, как бы нелегко тебе это ни казалось. Он старался, честное слово старался!

– Я знаю об этом! – поспешно ответил Рэйвенсбрук и обернулся к жене, на время позабыв про опасения заразиться. – Я простил его, даю тебе слово.

Из груди больной вырвался долгий вздох, а потом губы ее дрогнули в едва заметной улыбке, исчезнувшей, не успев появиться.

– Энид! – закричал Рэйвенсбрук, грубо схватив ее за руку.

Взяв влажное полотенце, мисс Лэттерли снова обтерла своей пациентке лоб и щеки, а потом приложила его к ее губам и шее.

– Черт бы вас побрал, какая от вас польза?! – громко сказал Майло, отпрянув назад и стремительно поднявшись на ноги. – Прекратите ваши проклятые манипуляции, пока я здесь. Неужели вам трудно подождать, когда я уйду? Господи, она же была моей женой…

Прикоснувшись к горлу Энид чуть ниже подбородка, Эстер немного сильнее надавила пальцами на ее кожу, показавшуюся ей уже не такой горячей, и обнаружила, что сердце больной билось слабо, но тем не менее ровно.

– Она заснула, – уверенно заявила медсестра.

– Я не нуждаюсь в ваших проклятых эвфемизмах! – Голос Рэйвенсбрука дрожал; казалось, он вот-вот закричит, охваченный бессильной злобой. – Я не желаю, чтобы в моем собственном доме прислуга обращалась со мною, как с ребенком!

– Она спит, – твердо повторила девушка. – Жар пошел на убыль. Когда она проснется, ей станет легче. Возможно, ваша жена не сразу поправится. Она была очень больна, но при соответствующем уходе полностью выздоровеет. Конечно, если вы не станете ее огорчать и мешать ей отдыхать, проявляя свой характер!

– Что? – недоуменно спросил мужчина, все еще охваченный гневом.

– Вы хотите, чтобы я повторила свои слова? – в свою очередь поинтересовалась Эстер.

– Нет! Нет… – Лорд неподвижно стоял в дверях. – Вы не ошибаетесь? Вы знаете, о чем говорите?

– Да. Мне приходилось видеть немало тифозных больных.

– В Ист-Энде? – насмешливо бросил Майло. – Они там мрут как мухи!

– В Крыму, – поправила его сиделка. – Там тоже умерло несколько сотен людей, однако многим удалось выжить.

Лицо Рэйвенсбрука вновь обрело твердое выражение.

– Да, – пробормотал он. – Я забыл про Крым.

– Вы бы не забыли, если б побывали там сами! – бросила мисс Лэттерли.

Ее собеседник оставил это замечание без ответа и не стал ее благодарить. Он лишь молча удалился, закрыв за собой дверь.

Эстер вызвала Дингл, чтобы сообщить ей, что кризис миновал и она теперь может забрать кувшин с водой. Кроме того, девушка попросила принести ей чашку чаю, только теперь ощутив свалившуюся на нее безмерную усталость.

Служанка вскоре вернулась с чаем, теплыми тостами, бутылкой горячей воды и одеялом, предварительно нагретым возле кухонного очага.

– Вы ведь и дальше останетесь с нею? – с тревогой поинтересовалась она. – На всякий случай?

– Да, я останусь, – пообещала медсестра.

Впервые с тех пор, как Дингл увидела Эстер, на лице у нее появилась улыбка.