Брат мой Каин

– Да, да. Наверное, это она и есть. А теперь расскажите, как он жил? Какую должность занимал и где?

– Он жил в Уаймондхэме, сэр. Это всего лишь небольшая деревня.

– Он был простым приходским священником? – Такое, как казалось Монку, абсолютно не увязывалось с внешностью и манерами Друзиллы. Неужели это всего лишь невероятное совпадение, не имеющее в конце концов никакого значения?

– Нет, сэр, – ответил служащий с, казалось, еще большим воодушевлением. – Насколько я понял, он имел какое-то отношение к собору в Норвиче – по крайней мере, в последние годы жизни. Он был выдающимся богословом, если верить моему информанту.

– Спасибо. – У детектива вновь появилась надежда. – Вам известно о нем еще что-нибудь? О его семье, скажем? О вдове? О дочерях? Каковы обстоятельства их сегодняшней жизни?

На лице у клерка сразу появилось огорченное выражение.

– Извините, сэр, но я не имею об этом ни малейшего представления. Вам, наверное, придется отправиться в Норфолк, чтобы это узнать.

– Да, конечно. Благодарю вас. Я вам невероятно признателен.

Стремительно выбежав из библиотеки, Монк вскочил в первый попавшийся ему свободный кеб и приказал кучеру скорее везти его в полицейский участок, чтобы сообщить Джону Ивэну о том, что ему удалось узнать.





* * *


Однако ему пришлось ждать без малого три часа, пока Ивэн вернется после вызова. К этому времени за окнами стало совсем темно и начал накрапывать дождь. Бывшие коллеги устроились за столиком в той же кофейне, где беседовали в прошлый раз, обхватив ладонями горячие чашки, чтобы поскорее согреться, и принялись неторопливо потягивать дымящийся паром напиток, не обращая внимания на несмолкающий гул голосов и почти не замечая людей, то и дело входящих в зал и выходящих из него.

– Бэкингем… – удивленно проговорил Джон. – Что-то я не припоминаю такой фамилии.

– Но она наверняка фигурировала в каком-нибудь деле! – продолжал настаивать Монк. – Проверь в первую очередь те, которыми мы занимались восемь лет назад. – В его голосе звучали нотки отчаяния. Он с нарастающим ужасом подумал, что мог жестоко обойтись с Друзиллой в личном плане… совершить непростительный поступок не только по отношению к ней, но и к самому себе тоже.

– Я просмотрел все ваши дела, – ответил Ивэн с болью во взгляде. – Насколько я помню, мне не попалось ни одного человека с фамилией Бэкингем, которому предъявлялись обвинения либо который был осужден. Но я, конечно, займусь этим еще раз и буду в первую очередь искать человека с такой фамилией.

– Мне, возможно, придется отправиться в Норфолк. – Уильям смотрел на бывшего коллегу так, словно не замечал ни его самого, ни царящего в зале оживления и не слышал смеха посетителей. – Они жили там раньше.

– Зачем вам нужно ехать в Норфолк? – В голосе Ивэна чувствовалось недоумение. – Вы расследовали преступления, совершенные только в Лондоне. Если там что-то случилось, этим делом наверняка занималась местная полиция, его не стали бы поручать вам. – Он едва заметно пожал плечами; по телу у него пробежал озноб, словно кто-то широко распахнул входную дверь и оттуда потянуло сквозняком, хотя в кофейне было тепло, почти жарко от дыхания множества людей, поднимавшегося от чашек пара и бьющегося в камине огня. – Возможно, дело завели в Лондоне, а свидетели или подозреваемые могли проживать в Норфолке… Я постараюсь что-нибудь выяснить. – Полицейский нахмурился, понимая, что говорит так лишь для того, чтобы успокоить собеседника. – Не волнуйтесь, если какая-то связь с вами на самом деле существует, я это узнаю.

«А если он так ничего и не найдет, – подумал Монк, – значит, я нанес Друзилле какую-то личную обиду; и как мне теперь выяснить, что именно я ей сделал? Как мне составить собственное представление о случившемся, о том, что заставило меня так поступить, какими чувствами и соображениями я тогда руководствовался и какие оправдания собственным действиям я могу найти?»

Допив кофе, Уильям поднялся из-за стола. У него не хватало духа даже на то, чтобы посмотреть Ивэну в глаза. Что тот подумает, с какими чувствами станет к нему относиться после того, как узнает правду? Какое разочарование испытает, поняв, что его друг, по сути, предал его? Детектив переживал сейчас такой страх, словно все это уже произошло на самом деле.

– Спасибо, – проговорил Монк сдавленным голосом. Он хотел добавить что-нибудь еще, но в голову ему больше ничего не приходило. – Спасибо тебе.





* * *


Эстер тоже всерьез опасалась за Уильяма, однако не в плане того, как он мог поступить раньше – это не вызывало у нее беспокойства, – а из-за того, какая катастрофа его ожидала, если Друзилла публично заявит о своих претензиях к нему. То, что этой девушке ничего не удастся доказать, не имело особого значения. Она с немалым искусством выбрала время и место, чтобы устроить эту мелодраматическую сцену. Ни один из гостей, побывавших в тот день на званом вечере на Норт-Одли-стрит, не забудет, как она на ходу выбросилась из экипажа, рухнув на мостовую в разорванном платье и громко крича, что ее пытались обесчестить. Несмотря на любые оправдательные доводы, эти люди все равно больше прислушаются к голосу эмоций, страха и негодования. К тому же они абсолютно не готовы к тому, чтобы понять, что их ловко одурачили. Это поставит их в глупое положение, что является для них совершенно неприемлемым.

А значит, сейчас требовалось что-то сделать, чтобы выручить сыщика из беды, – что-то конкретное и как можно скорее. Попытки смягчить последствия этого выпада задним числом казались медсестре бесполезным занятием.

Они с Калландрой не раз обсуждали эту тему, сидя поздним вечером в маленькой комнате в больнице в Лаймхаусе, в те редкие минуты, когда не работали или не спали. Леди Дэвьет глубоко переживала случившееся с ее подопечным, несмотря даже на постоянно окружавшие ее страдания и смерть, и мисс Лэттерли, с неожиданным для нее самой удовольствием, убедилась, насколько этой женщине дорог Монк. Уважение, которое Калландра к нему испытывала, значительно превосходило обычный интерес и желание разнообразить собственную жизнь.

Однако старшая подруга не смогла посоветовать Эстер ничего полезного с практической точки зрения.

Теперь мисс Лэттерли сидела в спальне Энид в доме Рэйвенсбрука, в тепле и в окружении чистоты и уюта, и пристально смотрела на исхудавшую фигуру своей пациентки, которая, наконец, погрузилась в безмятежный сон. Женевьева отправилась домой, утомленная и измученная растущей тревогой, ощущением одиночества и опасениями в связи с судом над Кейлебом, до начала которого оставалось совсем немного.

Переставив с места на место несколько мелких предметов, скорее по привычке, чем по необходимости, медсестра вновь опустилась в кресло. Прошедшие несколько дней принесли с собой множество перемен. Еще совсем недавно Монк рисковал всего лишь тем, что не сумеет раскрыть дело, с самого начала казавшееся безнадежным. Две недели назад Энид лежала в бреду, находясь между жизнью и смертью. Она металась на постели, стонала от разламывающей ее тело боли, а разум ее находился в плену кошмаров и видений, где прошедшее перемешалось с настоящим, исказившись до неузнаваемости.

Эстер улыбнулась, несмотря на обуревавшие ее чувства. Находясь у постели больного, иногда удается услышать весьма странные вещи. Возможно, это является одной из причин, почему некоторые отдают предпочтение не профессиональным медсестрам, а служанкам, которым заведомо известны многие тайны хозяек.

В бессвязных речах леди Рэйвенсбрук проскальзывали обрывки мыслей, воспоминания о когда-то преследовавших ее тоске и одиночестве, о желаниях, которые так и остались неисполненными и о которых она, наверное, ни за что не стала бы говорить, находясь в сознании. В бреду она чего-то опасалась и как будто вновь переживала какое-то старое разочарование. Кроме того, Энид несколько раз упоминала о письмах, содержавших в себе открытое объяснение в любви. Мисс Лэттерли надеялась, что она их не сохранила, сильно сомневаясь в том, что их автором являлся лорд Рэйвенсбрук. Наблюдая за ним, она пришла к выводу, что этот мужчина не отличался красноречием и легкостью слога. Майло казался ей чопорным человеком, прибегавшим к высокопарному стилю, когда речь заходила о выражении чувств, что, конечно, не обязательно свидетельствовало о том, что он не испытывал абсолютно никаких эмоций или выражал их недостаточно глубоко в сравнении с кем-либо другим.

Медсестра мысленно спрашивала у себя самой, стоит ли сказать обо всем этом Энид, предупредить ее, что, заболев, она способна допустить такую неосторожность. Подобная оплошность могла, кстати, произойти с нею и во сне, особенно если у нее, чего доброго, снова начнется жар. Немного поразмыслив, Эстер все-таки решила, что такое предупреждение может показаться ее пациентке неуместным, в результате чего между ними неминуемо возникнет определенная отчужденность. Если миссис Рэйвенсбрук до сих пор удалось уберечь собственную семейную жизнь от роковых потрясений, она наверняка сумеет делать это и впредь, не нуждаясь в советах подруги.

Сиделка вновь взглянула на спящую Энид. Та, похоже, испытывала сейчас абсолютное умиротворение. На лице у нее застыла едва заметная улыбка, словно ей снилось что-то приятное.

Возможно, во сне больная вспоминала те самые старые письма, приносившие ей радостные воспоминания о тех днях, когда ее горячо и страстно любили, восхищаясь ее красотой. Любовное письмо – это весьма странная вещь, способная принести немало добра, если хранить о нем тайну… и превратиться в источник множества бед, если оно попадет в недобрые руки.

Сама Эстер за свою жизнь получила не слишком много письменных признаний в любви. К тому же большинство из них носило довольно официальный характер, являясь скорее выражением горячей надежды, чем свидетельством понимания ее души. Она по-настоящему дорожила лишь письмами, полученными от солдат, романтическими и прочувствованными, однако в то же время напоминавшими крик отчаяния и одиночества. Эти юноши, оказавшиеся вдали от дома, в окружении непривычной и зачастую ужасающей обстановки, почувствовали нежное прикосновение рук сестры милосердия, нашли в ней внимательного слушателя, и она стала для них чем-то вроде проблеска красоты во мраке страданий, утрат и страха перед ними. Девушка бережно хранила эти письма, но тем не менее больше не перечитывала их.

Она вздрогнула от смущения, вспомнив, как очень давно, еще до начала Крымской войны, получила такое письмо от одного молодого человека, которого ее отец считал весьма подходящей парой для дочери. В том письме содержалось немало горячих признаний, показавшихся ей довольно фамильярными. Это признание в любви повергло мисс Лэттерли в страх, поскольку заявлявший о своих чувствах юноша даже не видел ее раньше и знал о ней лишь понаслышке. Мысль об этом вызвала у нее неприятное ощущение даже сейчас, и она никогда не испытывала желания увидеться с этим человеком.


Впрочем, медсестра хорошо запомнила обстоятельства их встречи. Это произошло за обеденным столом в доме ее отца. Мать Эстер, не имевшая понятия о переживаниях дочери, с улыбкой на лице сидела в дальнем конце стола, ласково глядя на нее и делая иногда радостные замечания насчет семейного счастья, тогда как сама девушка, густо покраснев от нестерпимой неловкости, готова была отдать что угодно, лишь бы поскорее выбраться отсюда. Она до сих пор ощущала на себе взгляд этого проклятого парня и представляла, какие мысли, наверное, вертелись тогда у него в голове. Тот вечер некоторое время казался ей самым худшим из всех вечеров в жизни.

Если б этот человек не написал того письма, ей бы, наверное, не пришлось тогда так страдать, и она, возможно, даже сочла бы его привлекательным. Он отличался весьма приятной наружностью, казался довольно умным и не слишком самоуверенным – в общем, на вид был вполне неплохим человеком.

Какой же вред способно нанести письмо, если в нем сделан излишний упор на интимные чувства или его автор намеренно стремится ускорить события!

И тут Эстер неожиданно показалось, что комнату залил нестерпимо яркий свет. Конечно! Она нашла выход! Возможно, он не совсем соответствовал моральным принципам… с этой точки зрения, он мог показаться весьма спорным. Однако Монк находился в таком отчаянном положении…

Главный вопрос заключался в том, кому ей следовало отправить письма. Их должны получить люди, принадлежащие к одному и тому же кругу, что и Друзилла, иначе ее усилия скорее всего останутся напрасными. Однако мисс Лэттерли не имела представления, кто вращался в высших кругах общества, потому что не интересовалась этим в течение уже многих лет.

Теперь это стало для нее вопросом первостепенной важности.

Немного поразмыслив, девушка пришла к выводу, что Калландра, наверное, знает об этом немногим больше, чем она сама. Если леди Дэвьет даже обладала какими-то сведениями о высшем свете, она наверняка получила их случайно, а не намеренно. В мире вряд ли существовала другая женщина, которую меньше, чем Калландру, интересовали бы светские сплетни о том, кто с кем ужинал или танцевал и тому подобные новости.

Женевьева тоже не принадлежала к этому кругу. Ее муж был коммерсантом, хотя и весьма уважаемым. Однако настоящие джентльмены никогда не утруждают себя серьезной работой.

Эстер бросила взгляд на Энид. Вот у кого следовало искать ответ.

Ей, конечно, не стоило объяснять, почему она желает об этом знать, причем даже не потому, что медсестра собиралась выручить Монка, – леди Рэйвенсбрук все равно бы не поверила в эту историю без убедительных доказательств. Как бы то ни было, мисс Лэттерли требовалось придумать какой-нибудь благовидный предлог. Правда, у Энид в любом случае возникнут сильные сомнения насчет того, почему ей вдруг понадобились такие сведения. Эстер опасалась, что по этой причине Энид вообще откажется что-либо сообщить ей.

Но она должна узнать об этом, не называя причин. И ей, возможно, не придется прикладывать для этого значительных усилий. Мисс Лэттерли вполне могла просто поинтересоваться у своей подопечной, когда та в последний раз посещала какой-нибудь званый вечер, кто там был еще, какие туалеты показывали дамы, кто с кем танцевал и флиртовал и что подавали к столу. Девушке даже следовало расспросить Энид о нескольких таких вечерах. Леди Рэйвенсбрук не принадлежала к числу ее близких знакомых и поэтому не знала, что обычно она не интересуется подобными вещами.

Эстер сумеет это сделать. Она обратится к Энид с расспросами сразу после того, как та проснется. Монк, конечно, смог бы и сам выяснить адреса нужных людей, если б не существовало лучшего способа их узнать. Для начала мисс Лэттерли понадобится десяток или дюжина таких адресов. Ей сейчас никак нельзя терять времени.

– Вам наверняка приходилось бывать на самых роскошных приемах, – с воодушевлением начала она, когда Энид, наконец, проснулась и медсестра, взбив подушки, принесла ей легкий ужин. – Пожалуйста, расскажите мне о них, я с удовольствием послушаю.

– Правда? – сказала Рэйвенсбрук с нескрываемым сомнением. – Мне казалось, такие вещи вас абсолютно не интересуют. – Она посмотрела на Эстер, чуть прищурившись, и во взгляде ее чувствовалось удивление.

– Узнавать что-то новое о людях всегда интересно, – откровенно призналась медсестра, – даже о тех, с кем ты не собираешься проводить много времени. Прошу вас, расскажите о последнем светском рауте, куда вас приглашали. С кем вы там встречались? Что обсуждали? Чем занимались другие гости?

– С кем я встречалась? – задумчиво повторила Энид, устремив взгляд на стоявшую возле портьеры Эстер. – Ну… Я хорошо запомнила Джона Пикеринга, потому что он рассказал страшную историю про одного епископа, а также…

Она принялась вспоминать других гостей, коротко улыбаясь и отпуская в их адрес сухие, далеко не лестные замечания. Постепенно мисс Лэттерли выяснила все, что требовалось, старательно запомнив каждый важный факт.





* * *


На следующий день она пришла к Монку домой. Он показался ей измученным, раздражительным и охваченным страхом. Девушка, конечно, могла попытаться его успокоить, будь у нее чуть больше времени и если б она не опасалась, что он каким-то образом догадается о ее намерениях и не позволит ей их осуществить.

– У тебя сохранилось это проклятое письмо от той женщины? – торопливо спросила она.

Уильям стоял возле камина, не позволяя гостье насладиться идущим от него теплом, хотя сам он скорее всего и не подозревал об этом.

– Почему ты о нем вспомнила? – поинтересовался сыщик. – Я прочел его несколько раз. В нем нет даже намека на то, по какой причине она меня так ненавидит и кем является на самом деле.

– Есть оно у тебя или нет? – коротко бросила Эстер. – Пожалуйста, не возражай, что бы я ни говорила! У нас очень мало времени.

– Ты пока еще ничего не сказала, – заметил Монк.

– И не успею сказать, если ты не перестанешь придираться. Ты сохранил письмо?

– Да.

– Тогда можно мне на него взглянуть?

– Зачем? – Детектив не сдвинулся с места.

– Дай его мне! – потребовала мисс Лэттерли.

Уильям, похоже, на минуту задумался, следует ли продолжать спор, но потом, решив, что на подобное дело не стоит тратить эмоции, подошел к бюро, извлек оттуда письмо и протянул его девушке, всем своим видом выражая глубокое отвращение.

– Спасибо. – Спрятав письмо в карман, Эстер развернула листок бумаги, где она записала адреса восемнадцати джентльменов, которые понадобятся для осуществления ее плана. – Мне необходимо узнать лондонские адреса как можно большего числа подобных им людей, за исключением тех, кто сейчас находится за границей, – объяснила она, протянув Монку список. – Потом это потеряет смысл. Мне нужно не меньше дюжины адресов, и я должна их получить не позже чем в первой половине завтрашнего дня. Так что постарайся. Это чрезвычайно важно. Можешь оставить их в запечатанном конверте в номерах, где я живу. Только не подведи меня! – С этими словами гостья повернулась, собравшись уйти. – Извини, что я не могу остаться, у меня очень много дел. Всего доброго.

– Эстер! – закричал ей вслед сыщик. – Зачем? Для чего они тебе понадобились? Что ты замышляешь? – Сделав несколько торопливых шагов, он оказался возле двери, но девушка уже взялась за дверную ручку.

– Я же сказала, мне сейчас некогда спорить, – коротко ответила мисс Лэттерли. – Потом я все объясню. Пожалуйста, сделай то, о чем я просила, и как можно скорее. До свидания.