Будапештский нуар

– Это займет не меньше часа, – сказал Гордон. – Переживете час без сигарет?

– Идите, не беспокойтесь, час переживу.

Гордон вышел из дома, кивнул мужчинам, работающим в саду, и пошел к «опелю».

– Отвезите меня в гостиницу, Цёвек, – сказал он шоферу.

В гостинице Гордон захватил пачку сигарет, взял в кофейне газет, заказал кофе и сел читать.



Лучше рассчитать свой приезд они не могли. Едва машина остановилась перед домом, как на крыльце показалась Кристина с наволочкой и скатертью в руках. Девушка попрощалась с женщиной, помахала мужчине, вышла за ворота и села рядом с Гордоном.

– Куда едем? – повернулся к ним шофер.

– Назад в гостиницу, – ответил Гордон, но Кристина положила ладонь ему на руку:

– Нет, только не туда. Я устала от большого количества людей. Поехали, по пути решим, где остановиться.

– Можно я кое-что предложу? – спросил Цёвек.

– Предлагайте, – сказал Гордон.

– Так вот, значит, в доме, где я остановился, вдова Каройне Буш, хотя не важно, как ее зовут, короче, она сказала, что недалеко от смотровой башни Фехеркё в лесу есть ресторанчик. Скорее даже охотничий дом, но вдова клялась всем на свете, что лучшей кухни в этой местности не сыскать. Находится он глубоко в лесу.

– Поехали, – кивнул Гордон. – Поехали хоть куда.

Цёвек включил передачу и направился на другой конец деревни. Жигмонд посмотрел на Кристину, которая, погрузившись в свои мысли, поглаживала скатерть. В такие моменты лучше ей не мешать, нужно дождаться, пока она сама заговорит. Раньше Гордон не раз пытался заставить ее заговорить, но никогда не мог ничего добиться, поэтому сейчас просто оставил ее в покое. Когда последние дома остались позади, он взглянул на деревянную табличку, надпись на которой уже давно размылась из-за снега и дождя. Поскольку слабое октябрьское солнце уже начало клониться к закату, шофер включил фары и прижался к обочине. Наклонил спинку сиденья немного вперед, сдвинул кепку со лба и повернулся назад:

– Вдова сказала, что дорога ухабистая. Так что держитесь.

Цёвек медленно поехал по бездорожью, собственно говоря, это было не что иное, как пробитая телегами, протоптанная копытами лошадей тропа. Вдоль тропы застывшие деревья тянулись в небо, а «опель», кряхтя, пыхтя, боролся с проселочной дорогой. Какое-то время они ехали в тишине. Цёвек напрягал все силы, пытаясь концентрироваться на дороге, крутил рулем, чтобы объехать лужи, колдобины, ветки деревьев. Наконец они выехали на лужайку.

– Надула вас вдова, – заговорил Гордон. – Нет тут никакого охотничьего дома. Либо вы не там свернули.

– Быть того не может, – возразил шофер.

– Но мы ведь черт знает где.

– Значит, отсюда уже недалеко, – заявил Цёвек и медленно поехал дальше. Они выехали на перепутье и там повернули направо. Тем временем совсем стемнело, деревья плотной стеной склонялись над ними, ветки кустарников царапали автомобиль. Гордон повернулся к Кристине, но лица ее не разглядел. Шофер одновременно боролся с газом, тормозом, сцеплением и передачей. Тяжелый «опель» то тут, то там проваливался в грязь, один раз на большом ухабе машина смогла выехать только со второй попытки. Поднявшись на возвышенность, они увидели поблескивающие вдалеке огоньки.

– Я же говорил! – торжествующе воскликнул Цёвек.

Действительно, он был прав. Они медленно двигались на свет факела и все четче могли разглядеть освещенный этим факелом охотничий дом, который к тому же оказался не таким уж и маленьким и стоял посреди лужайки на пологом склоне холма. Из трубы струился дым, перед входом вились две легавые, а на заднем дворе стояла уличная печь с приоткрытой дверцей.

Они остановились перед конюшней. Лошади начали нервно бить копытами о землю, дверь охотничьего дома открылась, из нее вышел тучный, коротко подстриженный мужчина в очках, подбоченившись остановился и выжидающе посмотрел на прибывших.

– Что скажете? – спросил Цёвек.

– Пока неплохо, – ответила Кристина.

Гордон вышел из машины и подошел ближе.

– Добрый вечер! Нам сказали, что у вас отличная кухня.

Голова мужчины начала еле заметно подергиваться, затем он сделал глубокий вдох.

– Д-д-добрый вечер! К-к-кухня откроется только через час.

Он заикался, но старался сделать все возможное, чтобы этого избежать, из-за чего его речь становилась прерывистой. Тем не менее было заметно, что эта постоянная борьба с согласными его ничуть не смущала.

– М-м-меня зовут Иштван Баршонь. – Он протянул Гордону руку и просиял в улыбке. – Заходите.

Он распахнул дверь, и гостям открылась ожившая сценка с идиллической картины. Справа топился камин, возле которого лежала легавая, на каминной полке спала кошка. Перед камином стояло четыре стола со стульями, у стены – диван, перед ним – крупный дубовый стол, на стенах как неотъемлемый элемент располагались трофеи, а между ними канделябры. Дальняя дверь вела на кухню. Из-за нее высунулась молодая женщина с косичками, посчитала прибывших и закрыла дверь. Баршонь усадил посетителей за стол.

– У меня есть хорошая виноградная палинка. Желаете отведать?

– Да, пожалуйста, – ответила Кристина, а затем встала и подошла к камину. Повернулась спиной к огню, чтобы согреться. Баршонь зажег свечи, стоявшие на столе, положил на стол меню и ушел на кухню. Цёвек растерянно ерзал на стуле, он не привык сидеть за одним столом со своими клиентами. Гордон достал сигарету из портсигара, но тут появился Баршонь и вынес поднос с четырьмя рюмками, затем поставил их на стол.

– Идите сюда, – махнул он Кристине. – Если в‐в-выпьете, больше не будете мерзнуть, зуб даю.

Кристина подошла, подняла рюмку, остальные последовали ее примеру и залпом выпили палинку. Гордон передернулся и попросил стакан воды, чтобы запить. Одновременно протянул спутнице меню:


– Что будете есть?

Кристина быстро пробежала глазами меню, состоящее всего из одной страницы, и не обнаружила ни супов, ни десертов, ни рыбы, ни овощей – только дичь.

– Закажите мне жаркое из оленины с картофельными шариками.

Гордон выпил воды и принялся перечислять Баршоню блюда. Гордон попросил мясо из дикого кабана с пюре, Цёвек пускай и неохотно, но все же заказал гуляш из фасоли и дикого кабана.

– Замечательно, просто з-з-замечательно. – Баршонь расплылся в улыбке. – Превосходный выбор, даже я не мог бы посоветовать лучшего. Через час все будет уже готово. Если хотите, я пока поставлю стулья ближе к огню.

– Не надо, – отказалась Кристина. – Мы пойдем погуляем, а согреться всегда успеем.

– Только ходите осторожно, – предупредил их охотник. – Дом виден издалека, но не ходите глубоко в лес. Если пойдете в ту сторону, придете к смотровой башне Ф-ф-фехеркё. По протоптанной дорожке, не заблудитесь. Если через час не вернетесь, я пойду искать вас с собаками.



Какое-то время свет от охотничьего дома еще освещал тропинку. Кристина взяла Гордона под руку, они шли медленно, никуда не торопились. Кристина поделилась тем, что узнала у Терез Экрёш. Пока она говорила, в ее голосе проскальзывало недоверие, как будто она ни слова не поняла из того, что ей сказали, хотя и знала, что все это чистая правда.

– Фанни была красивой, милой, живой девочкой. Она родилась в начале войны, именно тогда ее отец начал много ездить в Африку. Возможно, не случайно. По крайней мере, по мнению Терез. Он любой ценой хотел сына, а у жены были очень тяжелые роды, так что врачи заявили, что больше детей у них уже не будет. Жена и дочь вдруг стали его тяготить, он, конечно, не давал им это понять, но охладел. Возможно, в поездках иногда не было необходимости, но более простого и доступного способа не видеться с семьей он не нашел. Девочка обожала мать и Терез, с которой она росла, ведь та была ее кормилицей. Родив мальчика в восемнадцать лет, Терез нанялась к семье Сёллёши. Фанни, как ей и полагалось, училась у англичанок, никогда и ни в чем не испытывала недостатка, но ужасно боялась холодного, сдержанного нрава отца. Она регулярно ходила с матерью в церковь и была послушным ребенком.

Кристина остановилась у поваленного дерева, присела и продолжила:

– Отец решил, где она будет учиться дальше. Он отправил Фанни в Берлинский технический университет, но девочка хотела заниматься рисованием, поэтому вернулась домой и предстала перед отцом. Если ей разрешат сейчас же поехать в Париж, в Сорбонну, то после окончания она будет изучать все, что отец только пожелает. Торговлю, бухгалтерское дело – что угодно, но сейчас она хочет рисовать. Сёллёши разъярился, но жена убедила его согласиться. Фанни три года училась живописи и возвращалась домой только на лето и Рождество, но весной этого года в середине семестра она неожиданно появилась на пороге дома на проспекте Пашарети и предстала перед отцом, сообщив, что выходит замуж. Она ничего не скрывала от Терез. Все, что та не слышала во время постоянных ссор, Фанни рассказывала ей лично, – сказала Кристина.

Гордон молча слушал.

– Выяснилось, что в Париже Фанни познакомилась с сыном раввина-хасида из Пешта. Они влюбились друг в друга, но, чтобы она могла выйти за него замуж, ей нужно было принять иудаизм. Сёллёши вопил, что об этом даже речи быть не может. Что будет, если об этом узнают его немецкие партнеры? Обнаружится, что он тоже еврей, и тогда можно будет попрощаться с магазинами в Германии. Даже в Венгрии доля евреев нелегка. Отец кричал, что скорее выдаст ее за реформата, чем за еврея. На это Фанни ответила, что ее не волнуют ни немцы, ни бизнес, она хочет выйти за него, за Шломо, поэтому только за него и выйдет. Отец спросил, неужели она не видит, что происходит? Что творится в Нюрнберге? Если обнаружится их происхождение, им конец. А если Фанни примет иудаизм, это непременно обнаружится. Но она повторила, что ее это не волнует, хочет выйти за него и выйдет. И примет другую веру. Отец же сказал, что она ему больше не дочь, если хоть еще раз встретится с этим парнем. Терез больше ничего не слышала, поскольку так испугалась, что спустилась в подвал и принялась убираться.

Кристина покачала головой.

– А через полчаса, поднявшись из подвала, Терез застала Фанни с чемоданом в руках. Та посмотрела на кормилицу со слезами на глазах, в которых все же читалась невероятная решимость. И с тех пор жена Сёллёши не разговаривает с мужем. Через пару дней отец собрал вещи Фанни, вынес всю мебель, позвал маляров, те перекрасили стены, затем в комнату поставили рояль, и отец стал еще более угрюмым, чем когда-либо.

– А что случилось потом? – спросил Гордон, потому что Кристина замолчала.

– Ничего особенного, – ответила она. – Терез считает, что госпожа несколько раз встречалась с дочерью, но это только ее предположение, поскольку жена Сёллёши никогда не откровенничала с Терез. Не раз случалось, что жена Сёллёши резко переодевалась и выходила из дома, но сначала всегда предупреждала Терез, куда идет. Раньше она этого никогда не делала. А теперь перечисляла: то в кафе, то за покупками, то на выставку. А по возвращении она подолгу сидела в гостиной, пила вино, порой выпивала всю бутылку, уставившись перед собой, курила, хотя бросила еще в 1925 году.

– А почему Терез пришлось вернуться сюда?

– Две недели назад Сёллёши вызвал ее к себе, оплатил ей две недели работы наперед, это после более чем двадцати лет службы, и сию же минуту отослал. Тогда Терез вернулась домой и с тех пор не слышала ничего ни о Фанни, ни о супружеской паре Сёллёши.

– Это все, что она сказала?

– Это все.

– Понятно.

– А мне непонятно, Жигмонд! – Кристина аж подскочила. – Вы вечно говорите, что вам все понятно, понятно, понятно. Да что вам, черт побери, понятно? Почему мне ничего не понятно? Боже правый, совершенно ничегошеньки!

Она резко устремилась к вышке. Гордон встал, поспешил за ней, взял под руку и развернул к охотничьему дому:

– Мы засиделись, уже стемнело. Пойдемте в тепло. С вышки все равно уже ничего не видно.

Кристина не сопротивлялась, и Гордон повел ее обратно. Она оперлась на его руку, и так они медленно шли по направлению к огням охотничьего дома.

Когда они вошли, девушка почувствовала, как пахнет ужином, и вздрогнула:

– Вы хотите есть?

– Хочу, – ответил Гордон. – Аппетит приходит во время еды. Вот увидите. Сядем у камина, закажем бутылку вина, спокойно поужинаем, а потом уже поговорим в гостинице, если захотите.

Баршонь выглянул из кухни, а через минуту уже подошел к ним с подносом.

– Р-р-рюмочка для аппетита, – сказал он и поставил на стол виноградную палинку.

Гордон отпил совсем чуть-чуть, но Кристина сразу опрокинула всю рюмку.

– Принесите бутылку красного вина, если есть, – посмотрела она на охотника.

Тот кивнул и пошел на кухню. Гордон помог девушке снять пальто, выдвинул для нее стул. Цёвек покуривал, сидя за столом в углу, молча смотрел на них и во взгляде Гордона прочитал, что сейчас лучше их не беспокоить.

Баршонь поставил перед Кристиной жаркое из оленины с картофельными шариками и блюдечко с черничным вареньем, перед Гордоном – блюдо из майолики с мясом дикого кабана с картофелем, а Цёвеку отнес гуляш из фасоли в глубокой тарелке. Баршонь тоже как будто что-то почувствовал, потому что не пошел обратно на кухню, а сел за соседний столик и присоединился к разговору. Сначала Гордон разозлился, что охотник не оставляет их в покое, но потом заметил, что Кристина получает огромное удовольствие от жизнерадостных, зачастую рассказанных с самоиронией историй охотника. С вином пришел и аппетит: она ела оленину, как будто несколько дней не видела пищи. Теперь Гордон благодарно слушал Баршоня, а Кристина не только ела, но и пила. К концу ужина на дне бутылки осталось вино, пожалуй, на один бокал. Глаза у девушки уже закрывались. Гордон попросил счет и расплатился. Хозяин проводил их до машины.

– Я оч-ч-чень рад, что вы приехали, – улыбнулся охотник. – Ждем вас снова.

Цёвек завел автомобиль, не успели они отъехать от охотничьего дома, как Кристина уже уснула, опустив голову Гордону на плечо.