Будем жить!

– Ну, чего замер? Хочешь быть рабом? – сощурил глаза Глад. – Почему бы и нет? Не все девки у нас красотки, а им тоже хочется члена. Будешь их обслуживать. Да и кое-кто из парней не против, чтобы ты их обслужил. – Толпа радостно загоготала. – Что, в рабство потянуло?

– Я бы тебя потянул, мудак! – холодно бросил пленник. – Жаль, добраться до тебя не успею. Ты мразь, животное, нелюдь! И уйти ты мне не дашь, знаю! Только кишка у тебя тонка против меня выйти! Один на один! Давай? Ну что же ты, мудило, «петушок», – давай один на один? До смерти! Голыми руками!

– Типа ты такой ломом перепоясанный, да? Один на льдине? – криво усмехнулся Глад. – Я тебе что, какой-то чухан, чтобы с таким, как ты, чуханом драться? Я сейчас прикажу, и тебе отрубят ноги и руки. Перевяжут и оставят так ползать. А ночью придут мутанты и тебя сожрут. Так уже было, и не раз. Но у меня есть к тебе предложение. Я сейчас выпущу одного крысеныша – ты его убьешь и тогда уйдешь. Да, да, не ссы, я тебя отпущу! Только убей этого гада! Сразу скажу – он и так умрет. Только смерть его будет гораздо страшнее, чем от твоей руки. Этот гад хотел нас всех отравить. Всех! Яду подлил в суп. Так вот – вы с ним будете драться. Кто из вас выживет, тот и уйдет. А если откажетесь драться – умрете оба, и, как я сказал, без рук, без ног. Как черви! Потому что вы и есть черви! Давайте сюда отравителя!

Парня привели из-за джипа – он сидел там, связанный по рукам и ногам, и все, что говорил Глад, слышал. Ему разрезали веревки на руках и ногах, и он сейчас сидел на асфальте, растирая онемевшие ноги. Он был совершенно голым – рабы вообще должны ходить только голыми, Глад читал об этом в умных книжках. И не ходить, а бегать: раб, который ходит еле-еле, как вошь по мокрой заднице, – это непорядок. Раб должен трудиться на благо Ордена и выполнять задания как можно быстрее.

– Эй ты! – обратился Глад к отравителю. – Я дам тебе мачете, и ты будешь драться вон с тем придурком. Убьешь его – я тебя отпущу. Откажешься драться – с обоих сдерем кожу живьем и пустим гулять. А может, отрубим руки и ноги и оставим для мутантов. Им ведь тоже что-то надо есть. На вот, возьми!

Широкий клинок мачете сверкнул на солнце и со звоном ударился об асфальт, едва не вонзившись в пыльное бедро отравителя. Но не вонзился. Глад умел метать ножи. Глазомер у него великолепный.

Обычное мачете из хозмага – их продавали охотникам и дачникам. И почему-то это мачете не считалось холодным оружием – можно было спокойно возить его за спинкой сиденья. Ну так, на всякий случай… плохих людей поучать. Лезвие из нержавейки, деревянная ручка – ничего особенного. Но если уметь им владеть, голову снесет просто на раз. Оно ветку дерева (сырую) одним ударом перерубает почище топора. Серьезная штучка!

Отравитель встал, неловко наклонился за мачете, от чего кожа на его худом заду и бедрах натянулась до предела, обрисовывая узкие сухие мышцы, выпрямился, взвешивая нож на руке, а потом вдруг быстро, как спринтер, сорвался с места и побежал к Гладу, завывая и размахивая клинком.

Глад не сдвинулся ни на шаг. Милка справа от него было дернулась, ухватившись за рукоятку ножа, висевшего у нее на поясе, но Глад ее остановил, не глядя поймав за руку. А когда отравитель приблизился на расстояние удара и замахнулся мачете, резко выбросил вперед правую ногу в классическом мае-гири.

Удар был сокрушительным. Мачете выпало из руки парня, а его самого буквально унесло назад, сбив с ног и бросив на асфальт. Сила удара, помноженная на скорость движения бегущего человека, – как после этого парень выжил, непонятно. Впрочем, вероятно, у него была разбита печень, потому что он закатил глаза, а изо рта полилась темная кровь. Глад вложил в удар всю свою силу, все умение, всю энергию. Он был очень, очень зол!

– Повесить его! И… выпотрошить! – приказал Глад, глядя на дергающегося, скрюченного отравителя. Тот, как ни странно, не потерял сознания и что-то шептал окровавленными губами, глядя на Глада мутным, невидящим взглядом. Глад не понял, не услышал, что же тот шепчет, но, честно сказать, и не хотел знать. Проклинает? Зовет мамочку? Да какая разница?! Его судьба – отдать свою кровь для инициации. Это мясо! Всего лишь мясо! И больше ничего.

– А со мной – слабо сразиться? – хриплым, срывающимся голосом крикнул борзый парнишка, глядя на Глада с такой ненавистью, что, если бы взгляд мог убивать, Гладу пришел бы конец. – Что, только слабых можешь бить? Инвалидов? Что, тварь, с настоящим бойцом ссыкно подраться? Ну давай, давай – я и ты! Побью тебя – уйду! А не побью… твое счастье!

Глад внимательно посмотрел на этого «наивного албанца» и улыбнулся – широко, счастливо. Потом потянулся, почесал в паху. Весело! Веселый денек! Давно он так не забавлялся!

– Зачем? – спросил он мягко борзого паренька. – Зачем я буду драться с мертвецом? Мне достаточно показать на тебя пальцем, и тебя не будет. Ты не сможешь сладить со всеми. Сейчас тебя оглушат, свяжут, потом над тобой поработает Милка. Знаешь, что она сделает? Вначале – отрежет тебе яйца. И член. Перетянет веревочкой, чтобы ты не истек кровью, и отрежет. Понимаешь, там очень много крупных сосудов, и ты можешь истечь кровью. Потому она вначале перетягивает твое хозяйство, а потом режет. Ей очень нравится начинать с члена. Ну вот такая у нее милая привычка. А потом она начнет сдирать с тебя кожу. Она уже специалист в этом деле! Не заденет никаких крупных сосудов! Так ловко снимает, как охотник-промысловик шкуру с медведя! Оставляет только кожу на ступнях и руках. И на щеках. Получается забавно! Красный такой, как из книжки по анатомии – все мускулы пересчитать можно! Но самое интересное – ты после этого живешь еще долго. Много часов! Куда-то тащишься, идешь, как будто где-то там тебе пришьют кожу на место. Интересно, что никто из тех, с кого мы сняли кожу, не сообразил разбить себе башку об угол дома. И все бы кончилось! Так нет же – они бродят по Набережной, шатаются, падают и снова куда-то идут! Я запретил трогать этих «красненьких» – зачем человеку мешать развлекаться? Пусть погуляет!

Глад усмехнулся, и вся толпа, жадно прислушивающаяся к словам вожака, радостно захохотала – весело же, ведь правда! Только пленники стояли хмурые, бледные, и кого-то в их группе тошнило – слышались характерные звуки.

– Мразь! Нелюдь! – Парнишка был бледен, мышцы его рук напряглись, сделались рельефными, узловатыми, как с картинки. Глад снова вздохнул: хороший экземпляр, мог бы стать боевиком. Жаль, что придется его разделать. Но что поделаешь?

– Взять его! Подвесить! – приказал Глад, махнув рукой толпе, и тут же несколько парней, ухмыляясь, бросились к бунтовщику. И тут же двое передних упали, сокрушенные могучими точными ударами.

«Боксер! Это боксер! – сообразил Глад. – Вот почему он так мне напомнил Андрюху Комарова! Движения! Спокойная расслабленность стальной пружины, четкость движений, походка! Боксер, и довольно высокого уровня!»

А тем временем вокруг боксера образовался круг из тех, кто пытался его завалить, – человек десять, не меньше. Они толкались, лезли вперед, пытаясь ухватить противника за майку, которая тут же с треском сползла с его мускулистого торса, за штаны, которые разорвались буквально по швам, начиная от карманов, и теперь болтались, как две тряпочки. Гладу это напомнило старый фильм, который он случайно поглядел по ящику. Там было что-то про коммуниста, которого убивают кулаки. На коммуниста, крепкого мужика в гимнастерке, навалились враги, он их раскидал и пошел на перепуганного кулацкого сынка – голый по пояс, в обрывках гимнастерки, свисающей с плеч. Тот с испугу и зашмалял героическому коммунисту прямо в голый торс – все шесть пуль из нагана. Вот и сейчас – враги отлетали от парнишки, как кегли в боулинге, и конца-краю этому не было видать. Потом кто-то сообразил, и сзади парню врезали под колени бейсбольной битой. Он упал, тут же попытался встать, но поздно – на него навалились человек пять, не меньше – все крупные, увесистые, черта с два сбросишь. Потом растянули за руки и ноги, зажали – на каждой конечности устроилось по двое, а третий медленно, с расстановкой, гнусно ухмыляясь, срезал с парня остатки одежды, оставив его нагим.

– Ну что, Милочка, сделаешь? – Глад ласково усмехнулся, притянув Милку к себе и ущипнув ее за голый сосок. – Сделай, как я сказал! Пусть живет долго… как можно дольше! Но пусть живет трудно. В общем – развлекись, как хочешь. Только пусть помучается подольше. Давай!

Милка благодарно и широко улыбнулась хозяину, взяла его руку в свои ладони, поцеловала. Потом медленно поднесла ее к своему лицу и взяла в рот средний палец Глада, начала посасывать, заглядывая ему в глаза. Глад вздохнул и слегка охрипшим голосом приказал:

– Иди… делай! Потом… все – потом! Успеем еще!

Милка выпустила его руку, улыбнулась и пошла к парню – худая, стройная, в одних только джинсовых драных шортах, на поясе которых было навешано оружие – травматический пистолет, охотничий нож дамасской стали, мачете. А еще – что-то вроде патронташа с многочисленными кожаными карманчиками, в которых чего только не было. Например, та же самая веревочка, о которой упомянул Глад. Бритвенные лезвия, соль в пакетике, жгучий перец, бутылочка с уксусом и слесарные кусачки. Все, чтобы как следует поработать над жертвой. Милка любила разнообразить развлечение.

Подойдя к распростертому на спине голому парню, она вначале встала над ним, остановившись между раздвинутых ног, потом носком сандалии пошевелила, приподняла его член. Затем аккуратно наступила на него подошвой, нажала, согнув ногу в колене, и парень еле слышно простонал. Конечно, это больно, когда тебе раздавливают яйца. Но то ли еще будет?

Милка вынула нож из ножен. Жертва следила за ней, не отрывая глаза от тусклой полоски стали, украшенной характерными разводами, полученными в кузне. Живот, грудь парня вздымались в судорожных попытках прогнать через себя как можно больше воздуха, как будто это могло ему как-то помочь. Но не все зависит от человека – организм, поняв, что попал в экстремальную ситуацию и желая спастись, сам принимает решение – выделяет в кровь массу адреналина, ускоряет движение крови по сосудам, мобилизует, активизирует всевозможные ресурсы тела. Даже если это уже бесполезно.

– Ты знаешь, а у нее есть свой музей! – радостно крикнул Глад. – Она коллекционирует отрезанные члены! Кладет их в банку с водкой или с текилой и ставит на полочку! А потом любуется! Нет, ну надо же девочке иметь какое-то хобби, правда же?

И толпа подобострастно захихикала, хотя большинству из них не было смешно. Про коллекцию членов знали, а Милку боялись до посинения. Не дай бог с ней связаться! Лучше сразу отрезать себе башку!

Милка смотрела на свою будущую жертву с любовью. Так смотрит художник на чистый холст, на котором напишет, без сомнения, самое свое лучшее произведение.

Так смотрит скульптор на холодную глыбу мрамора, из которой он скоро изваяет, без сомнения, – самую лучшую свою скульптуру.

Как можно не любить это тело? Живое, горячее, трепещущее под рукой!

Как можно не любить эти глаза, из которых скоро уйдет, испарится жизнь!

Жаль, что нельзя в конце пытки убить этого парня, поцеловать его перед смертью, вдохнуть в себя последний выдох его легких!

Милка наслаждалась своим делом. И любила свой «холст». Она любила всех, кого убила. Искренне, радостно любила! И помнила каждого – начиная с самого первого, толстяка, который ее дразнил, и заканчивая вот этим парнем. Впрочем, он еще не стал ЕЕ. Он пока ничей!

Милка ласково провела рукой по груди, по животу парня, чувствуя под рукой трепещущие от ее прикосновения твердые горячие мышцы. Опустила руку на член, поиграла им, ласково улыбаясь, и почувствовала, как тот отозвался на ласку. И тогда она улыбнулась, наклонилась, поцеловала в головку и тихо прошептала:

– Я сохраню его! Это будет самый лучший мой экспонат! Я тебя не забуду!

«Лучший экспонат» как-то сразу обмяк, съежился, но Милка не обратила на это никакого внимания. Она достала из кармашка пояса-патронташа кусочек шнура, как нельзя лучше подходивший для дела, и, приподняв хозяйство парня, обвязала шнур вокруг и аккуратно, сильно стянула заранее заготовленную петлю, уберегая жертву от быстрой и смертельной кровопотери. Господин приказал, чтобы парень жил, – значит, он будет жить. Приказ господина превыше всего! Почему так? Милка не задумывалась. Ее измененный, мутировавший, безумный мозг был запрограммирован только на такое – и следовал программе не раздумывая, не размышляя. ТАК было хорошо, ТАК было приятно. И Милка следовала своим инстинктам.

Парень что-то сказал, дернулся, выгнулся, когда она затягивала шнур вокруг его члена, но Милка не обратила на это никакого внимания. Она священнодействовала, она была погружена в ритуал – ведь это самый настоящий ритуал! Ритуал лишения человека жизни. А ритуалы должны исполняться вдумчиво, правильно и красиво.


Сегодня она решила начать по-другому. Сегодня она начнет с его скальпа. Красивые у него волосы – Мила растянет скальп на дощечке, высушит и будет гладить по волосам, вспоминая этого парня. Она не испортит ему лица! Красивый греческий нос, полные губы… красивый мальчик! И член у него красивый… крупный! Как у господина!

Милка вздохнула, взглянула на парня затуманенными желанием глазами и одним текучим, быстрым движением встала на ноги. Перешла, встала со стороны головы, снова опустилась на колени, схватила парня обеими руками за голову и медленно, сочно поцеловала его в губы. Парень выругался – грязно, матерно, но Мила не обиделась. Мало ли что говорит ее «холст»! Он просто не понимает, как ему повезло. Он будет красивым! Самым красивым из ее жертв! И она его не забудет!

Мила погладила парня по лбу, убирая упавшие на него русые кудри, легко провела пальцами по губам… Парень попытался уцепить ее зубами, клацнул челюстью, как голодный волк, но Мила была быстрее – отдернула руку и погрозила «холсту» пальчиком – не шали!

Затем вздохнула, взяла за прядь спереди и приставила нож к границе волос на лбу. Она оттягивала момент начала пыток, наслаждаясь предвкушением – ее это возбуждало. Так возбуждало, что после казни, для того чтобы разрядиться, ей нужен был долгий и жесткий секс, чтобы господин хлестал ее, чтобы она чувствовала себя маленькой похотливой сукой в его руках! Чтобы ей было больно и сладко… а потом – покой и умиротворение. И ради этого стоило жить! И убивать.

Нож опустился, лезвие вошло в кожу, рассекая ее так легко, будто она была тоненькой и совсем не прочной. Скрежетнул по черепу и медленно двинулся слева направо, от левой брови к правому уху, оставляя за собой красные потеки и капельки, сладко пахнущие свежим железом. Парень дико закричал, забился, но помощники Милы держали его крепко и только жадно смотрели на то, как нож обходит черепную коробку паренька.

Он вопил и вопил, так, что закладывало уши, и за его криком Мила не услышала, как заволновалась, закричала толпа. И только когда помощники вдруг отпустили жертву и руки-ноги парня стали свободны, она поняла, что происходит… странное. Оглянулась, ища глазами источник волнения, и тут же получила сокрушительный удар в скулу, от которого помутнело в глазах, а в челюсти что-то хрустнуло. Мила отлетела в сторону, нож выпал у нее из рук, и секунд десять она сидела на асфальте и не могла собрать мысли в плотный клубок. Нить мыслей ускользала, нельзя было сосредоточиться и понять, что это за крики и почему вокруг все бегают и вопят.

И только когда загремели выстрелы, она очнулась, встряхнулась, одним красивым, сильным прыжком вскочила на ноги и, слегка согнувшись, как пантера перед броском, осмотрелась по сторонам.

Первый ее взгляд был брошен туда, где только что лежала ее жертва. Парня уже не было – похоже, он сбежал. Ну и черт с ним, главное – господин!

Господин обнаружился возле грузовика, рядом с подвешенными на него будущими жертвами. Он держал в руках помповое ружье и беспрерывно стрелял куда-то вперед, куда именно – Мила узнала через секунду, проследив взглядом за тем, куда был направлен ствол помповика. Узнала, но почему-то не поняла, что же это такое было.

Вначале показалось, что среди толпы людей мелькают бабуины – такие обезьяны, которых Мила видела по телевизору до того, как случилось то, что случилось. Обезьяны, которых она видела по телевизору, обладали огромными, как у волков, клыками, были страшны и очень злы. Диктор рассказывал, что этих обезьян боятся и хищники – стая бабуинов может разорвать кого угодно, и, кстати, они даже жрут мясо.

И вот эти существа, что мелькали среди людей Ордена, они очень, очень были похожи на бабуинов! Только крупнее, и двигались с такой невероятной быстротой, что и поверить в это было нельзя, – обезьяны так не двигаются!

Мутанты. Конечно, это мутанты! Откуда они выскочили, сколько их было, – Мила не видела, а пересчитать не могла. Они смешались с толпой, и там теперь шел нешуточный бой – мелькали мачете, биты, ножи, слышались выстрелы из травматов и помповых ружей. Разобрать точно, сколько в толпе нападавших, было совершенно невозможно. Да и не нужно. Ее главная цель на этот момент – защитить своего господина! Жизни без него Мила просто не представляла!

Мила бросилась к Гладу, на ходу вынимая мачете из кожаного чехла. В этот момент ружье Глада щелкнуло и встало на задержку – магазин опустел. Глад бросил ружье, потянулся за висящим через плечо «тигром», но не успел – двое крупных широкоплечих мутантов бросились на него с такой прытью, что пока он достал бы карабин, пока снял бы его с предохранителя – ему уже открутили бы башку. И тогда Глад принял единственно верное решение – схватился за мачете.

И снова не успел. Когтистая рука мутанта рванулась вперед, целясь распороть горло добычи, и… отлетела в сторону, отрубленная сильным и точным ударом. А потом отлетела и голова нападавшего – Милка била мачете так, будто всю жизнь только и делала, как срубала головы «бабуинам».

Второй мутант напал уже на Милку – она встала перед Гладом, закрывая его, и, пока она расправлялась с первым нападавшим, успел полоснуть ее по животу, от левой груди и до самого пояса. Его острые, как бритвы, когти вспороли нежную человеческую плоть, лишенную защиты в виде шерсти либо панциря, и легко вскрыли брюшину, выпустив наружу колечки сизых кишок.

Милка охнула, но боли почти не ощутила. В то время как лапа мутанта вскрывала ее живот, ее рука с зажатым в нем мачете уже описывала полукруг, направляя клинок к голове врага. Он вошел точно в переносицу, с хрустом, с разбрызгиванием крови и глазной жидкости из налитых кровью глазных яблок. Милка била с такой силой, что верх черепной коробки просто слетел, срезанный, будто осколком крупнокалиберного снаряда. Мутант по инерции пролетел вперед и сбил Милу с ног – он был массивнее ее раза в два, а может, и больше, видимо, его прототипом явился взрослый крупный мужчина килограммов сто весом. На Милку он упал уже мертвым – с разрубленной черепной коробкой не повоюешь.

Мила стащила его с себя, села, поморщилась, прижав руки к животу. Кишки, вывалившиеся из живота, неприятно проскальзывали между пальцами и не желали влезать на место. Разорванный живот жгло, как раскаленным железом, дергало, будто кто-то ритмично касался его накаленным на огне гвоздем, а сквозь пальцы обильно сочилась кровь, унося сознание и саму Милкину жизнь.

Она попыталась встать, опираясь на мачете, рука на рукояти скользнула, и Мила едва не отсекла себе пальцы, в последний момент успев разжать их и спасти от ампутации. Тогда она стала подниматься, упираясь уже ладонями в асфальт, и остановилась только тогда, когда услышала рядом рев и мат Глада:

– Милка! Б…, дура! Лежать! Не вставать! Щас закончу этих пидоров мочить и тобой займусь! Пацаны, вали гадов! Вали!

Канонада стихла минут через пять. Милка уже лежала на асфальте, приложившись к нему, нагретому на солнце, мокрой от слез и крови щекой. Ей уже не было больно. Она плавала где-то далеко, в туманном забытьи, где нет ни боли, ни страха и всем только хорошо. Она не чувствовала, как ее взяли на руки и понесли. Она не слышала, как беспрерывно матерился, ревел, как разъяренный бегемот, ее господин. Только краешком сознания она отметила, что он жив, а значит – все хорошо. И счастливо улыбнулась. А потом окончательно потеряла сознание.



– Да выживет! – фыркнула Ксения, которая сделала последний стежок, зашивая длинный разрез на Милкином животе. – Башка цела, печень цела – а значит, все в порядке! Кишки я ей промыла, назад уложила – все ништяк! Будет как новенькая! Недельку отлежится – и будешь ее драть во все дыры! Только писк будет стоять! Так что не переживай. Все ништяк!

Глад тяжело взглянул ей в глаза, и Ксения невольно вздрогнула – в его глазах плескалось безумие. Такое же безумие, как у Милки. «Два сапога пара!» – подумала она и тихонько погладила Глада по плечу:

– Пойдем, я тебя поласкаю? Хочешь? Ты сейчас ей ничем не поможешь – мы все сделали, что надо! Теперь только время! Она живучая, так что не бойся, выживет! Идем, мы с Олей тебя помассируем, поласкаем… трахнем! Пошли?

– Пошла отсюда! – Глад рявкнул так зло, что Ксения невольно вздрогнула и отшатнулась. ТАК зло он еще с ней не говорил. – Я тут буду сидеть! И приготовьте воды, вдруг пить захочет! И пожрать принеси, и попить – во рту пересохло! Ну чего, б…, застыла?! Пошла, пошла! Сука, лучше бы вы все сдохли, чем она! Суки бесполезные!

У Ксении кровь отлила от лица, она побледнела, бросила на тело Милки ненавидящий взгляд и сорвалась с места, выполняя распоряжение хозяина. Замешкаешься – того и гляди вспорет от живота до горла, от него запросто можно дождаться! Совсем обалдел с этой уродливой сучкой! Неужели так охмурила?!

Влюбился! Точно, влюбился! Ох, как хреново… совсем хреново! Что же это дальше будет?

Глад сидел над Милкой, тупо смотрел на ее грубо зашитый живот и думал о том, что такого с ним вообще не могло быть. Чтобы он, Глад, козырный жиган, так беспокоился о девке?! Назначение девки – давать! Подставлять зад и радоваться, что едало не набили! Сделала свое дело, получила пинок – и вали подальше, до следующего сеанса! И только так! И вот – он сидит над умирающей девкой, которая не лучше и не хуже всех остальных девок (кстати, не такая красивая, как Ольга, не такая умелая, как Ксения) и можно даже сказать – почти уродливая! И едва не рыдает, представляя, что она сейчас сдохнет! Ну вот как так?! Почему?! Что с ним?!

Он же вообще хотел ее пристрелить – только недавно! А что теперь? Ну вот что с ним случилось?! Любовь?! Да вы охренели! Какая еще «любовь»?! Это все выдумки для лохов, чтобы лучше их разводить! Бабы придумали эту самую «любовь», чтобы тянуть деньги из мужчин! А мужчинам нужен только секс, и вообще непонятно – зачем люди женились, когда можно просто купить любую телку! Дети? Да пошли они куда подальше, эти дети! Вонючие комки! Какие дети?! Настоящий авторитет, вор в законе не должен иметь детей! И семьи не должен иметь! А если у него есть семья и дети – это не настоящий авторитет, а фуфло! По крайней мере так говорят старые сидельцы, которые придерживаются настоящего, исконного воровского уклада.

Только вот теперь все по-другому. И уклад другой. Да и перерос Глад уровень какого-то там вора в законе. Он император! Он главный на Земле! Просто Земля об этом еще не знает. Но узнает, он все для этого сделает.

Кстати, странно – а почему никто из девок не забеременел? Сколько он уже с ними? Может, просто пока не видно? Ведь и не предохранялись. Если бы та же Милка забеременела, ее беременность тут же проявилась бы во всей красе – при ее-то тонкой талии. Девки сразу бы ему доложили, не упустили бы такое событие.

Стукнула дверь, прервав размышления Глада, и в комнату вошла Ксения, толкая перед собой столик на колесиках. На столике стояли закрытые крышками тарелки, чашки. Судочки, от которых шел вкусный запах.

– Б…! – Глад поморщился, недовольно помотал головой. – Ты опять на лифте подымалась?! Дура ты чертова, ведь застрянешь в лифте! Я все жду, когда электричество отключат! И вот когда отключат – ты будешь вопить из лифта, а я еще подожду тебя вытаскивать! Сказал же – не пользуйтесь! Вот-вот отключат! Ну как тебя еще учить? Пенделями? Так было уже! Ты не учишься! Выпороть тебя ремнем до крови?

– Лучше трахни меня, мой господин! – Ксения встала на колени. – Жестоко трахни! Чтобы я визжала, как сучка! Проучи меня! Заставь стонать!

– Отвянь! – Глад отпихнул девку и наморщил нос. Ему не хотелось секса с Ксенией, и он даже задумался: а может, ее прогнать? Да пошла она на хрен, такая назойливая! Но потом передумал: Ксения делает большое дело, командуя всем хозяйством Ордена. На ней учет и контроль ресурсов, потому с ней надо поаккуратнее. Император не должен разбрасываться кадрами. А самому заниматься всей этой хозяйственной суетой ох как не хотелось! Что он, барыга, что ли?

– Ладно, ладно, что ты? – Глад примиряюще притянул к себе готовую заплакать девушку. – Вишь, у меня настроение говенное, а ты с ласками лезешь. Вот я и сорвался. Ты мне нужна – даже не сомневайся! Без тебя и Ольги – никак! Вы мой ближний круг! Слушай, Ксюх… поговорить с тобой хочу! Об одном деле!

Глад резко переменил тему, и Ксения насторожилась. Вытерла слезы, положила руку на бедро любовника и стала его тихонько поглаживать, как бы невзначай. Все-таки нет лучше способа утихомирить разбушевавшегося мужчину, чем качественный секс. Это она уже знала точно.

– Ну… спрашивай! – Ее рука переместилась к ширинке штанов Глада, но тот мягко и решительно отвел ее руку: