Бумажные призраки

Я наконец поняла, в чем заключается неуловимое сходство Дейзи с моей сестрой. В их сиянии.

До меня долетают лишь обрывки отчета доктора Киви о проведенной операции и состоянии пса. В его бедре сидела пуля двадцать второго калибра, внутренние органы не повреждены, чипа нет. Лучше оставить его на ночь под медицинским наблюдением.

– Вы вообще слушаете? – раздраженно спрашивает доктор Киви. – Дейзи согласилась одну ночь подержать вашего пса здесь, бесплатно. Она за ним присмотрит. Ей все равно нужно добирать часы для поступления в Гарвард.

Я рассеянно киваю. Надо срочно выдернуть Карла из орбиты Дейзи. Видео перед моими глазами перематывается вперед: я вижу, что он сделает с этой шоколадной косой и железными прутьями, сковавшими ее зубки. А заодно – что он делал с золотыми сердечками, блестевшими в ушах Рейчел. Помню, мне снились кошмары о ее ушах.

– Карл. – Я поворачиваюсь к нему, повышаю голос: – Карл!

Он пожимает плечами и кланяется Дейзи.

– Хозяйка зовет.

На улице, оставшись с Карлом наедине, я не испытываю облегчения. Он вновь услужливо открывает заднюю дверь. Да что ж такое с этим задним сиденьем?!

Я захлопываю дверь.

– Садись вперед. Живо.

– Дейзи говорит, она не может приютить Барфли – у ее мамы аллергия на собак. И еще мама любит пинаться.

– Мы. Не. Берем. Собаку.

Дейзи теперь в своем желтеньком домике, в полной безопасности.

Я сажусь за руль, и в нос ударяет запах его пота – или подстреленной псины, или того и другого. Все хорошо, говорю я себе. После операции у меня осталось 3473,43 доллара (это с учетом щедрых чаевых, которые направо и налево раздавал Карл). Пересчитав наличные, я убедилась, что в общей сложности он украл у меня шестьдесят баксов. Значит, сейчас у него не больше тридцати. От этого становится немного легче.

Я утешаю себя тем, что из-за собаки и внеплановой ночевки мы отстанем от графика всего на несколько сотен миль. Если я брошу пса в клинике, есть вероятность, что Карл уйдет в себя, замкнется. Так что надо проводить время с пользой. Например – выяснить, где можно пораньше оставить арендованную машину. Купить немного собачьего корма, одноразовые простыни и покрывало для роскошного кожаного сиденья «Бьюика». Угостить Карла «Дримсиклом». Уговорить его постричься и немного закрасить седину. При необходимости можно даже побрить его налысо.

Карлу нет дела до моих душевных метаний. Он разворачивает напечатанный на принтере буклет, который, видимо, взял с заваленной бумагами стойки в ветеринарной клинике. Мне видно только паутину черных веток и чье-то имя – Матфей. Подозреваю, это мольба о помощи какого-нибудь садовника. Если стрижет деревья он так же плохо, как их рисует, то скоро явно останется без работы. Карл с головой погружается в чтение.

Я считаю до трех.

– Карл. Услышь меня. Ты ставишь слишком много новых условий. Хватит.

Он бросает на меня тяжелый взгляд.

– Наш священник всегда говорил «Услышьте», перед тем как зачитать цитату из Библии. Я воспринимал это как приказ.

Карл сует мне под нос открытый буклет.

«Помни!» – написано там.

«Матфей, 13.42».

Не имя, а номер главы и стиха из Библии про огненную печь. Он переворачивает буклет и указывает мне на нарисованную от руки карту с крошечным крестиком неподалеку от проселочной дороги.

Не там ли Карл похоронил Рейчел?

– Услышь меня, – говорит он. – Я ставлю новое условие. Мы едем сюда.





16




Карл делает вид, что фотографирует – подносит пальцы к глазам, нажимает воображаемую кнопку. Как та старуха у миссис Ти, что вязала воздух. Он стоит по колено в высокой траве, посреди поля, примерно в двухсах ярдах от меня. На горизонте бурлят черные тучи. По полю разбросано несколько прямоугольных построек, похожих на спичечные коробки, но больше среди этой травы и пустоты ничего нет. Ничего и никого.

Мы катались по проселочной дороге туда-сюда, пока не нашли нужное место. С виду самое обыкновенное заброшенное ранчо, каких сотни. С табличкой «Въезд запрещен» у поворота.

Карл утверждает, что приехал сюда как турист и любитель истории (а буклет на стойке он нашел совершенно случайно).

На месте религиозного лагеря в восьми милях от Уэйко, который ФБР спалило дотла вместе с восемьюдесятью жителями, включая детей, нет никаких дымящихся руин. И других любопытных тоже нет, кроме нас – пожилого мужчины, выделывающего пируэты посреди поля, и девушки, чьи волосы рвет во все стороны сильный ветер. Поле по-прежнему принадлежат секте «Ветвь Давидова», только билетик сюда не купишь.

Один застройщик хотел превратить место осады «Маунт Кармел» в религиозный парк развлечений, но власти Уэйко благополучно стерли следы крови с ковра и обо всем забыли. Нет в городе и памятников или мемориальных табличек, посвященных одному из самых зверских линчеваний в истории США – оно состоялось в здании местного суда в 1916 году. Зрителей собралось видимо-невидимо: почти десять тысяч человек. Самые рьяные отрывали пальцы ног и рук с обугленного трупа – в качестве сувениров, – а потом дарили их друзьям.

Все это я знаю из гневного и весьма информативного буклета, который Карл зачитал мне вслух. Он прекрасно читает, напевно и с выражением. Слушая голос Карла, я представляла, как он декламировал стихи моей сестре, связанной по рукам и ногам на заднем сиденье пикапа.

После его чтения у меня до сих пор мурашки на руках и тугой узел в груди. Поведение Карла на поле не лезет ни в какие ворота – он расшалился, как ребенок. Но я почти уверена, что это не то самое Место. Его взгляд не бегает, он ничего не ищет.


Я наблюдаю за его прыжками, а в голове стучат давно наболевшие вопросы. У Рейчел спустило колесо? Ты предложил ей отвезти велик домой и починить? Или она застала тебя за работой, начала любопытствовать? В какой момент она осознала свою ошибку? Что она говорила перед смертью? Все эти и сотни других вопросов записаны у меня в дневниках и файлах.

Воздух бурлит, наполовину горячий, наполовину холодный – как будто в кофе наливают сливки. Тревожное начало типичной техасской бури.

Я поворачиваюсь к небольшому кирпичному мемориалу у ворот (только им и отмечено место резни, других ориентиров нет). На кирпичной стене рассыпаны монеты и камешки. Я знаю, эти аккуратно разложенные центы и четвертаки связаны с греческим мифом: мертвым надо чем-то платить за проезд на лодке, которая увезет их из царства живых.

Среди монет и камней есть несколько любопытных мелочей: черно-белая игральная кость, большая синяя пуговица, золотая сережка, несколько морских раковин, деревянная буква Х из «Скрэббла», пластмассовый зеленый солдатик. Все они говорят одно: «Я здесь был».

Будь это мемориал в честь моей сестры, что бы я здесь оставила? Ложечку для грейпфрута с зазубренными краями, из-за которой мы постоянно дрались? Крошечного пластикового Будду, что висел на зеркале ее старенького красного «Понтиака»? Резного медного ангела, которого мы каждый год вешали на рождественскую елку?

Слезы застилают мои глаза, перепрыгивающие с одного имени на другое. Вдруг я натыкаюсь на некую Рейчел Сильвиа, 13 лет.

Рейчел. Кто-то скажет, что имя моей сестры на мемориале – знак свыше. Мол, так держать, ты на верном пути. Но я не тешу себя пустыми надеждами. Мне дай волю – начну получать знаки от Рейчел каждый божий день, каждую минуту.

Я бы увидела ее в черно-белой кости – потому что воскресными вечерами мы с ней играли в нарды; в игрушечном солдатике – потому что мы строили крепости из песка и земли; в золотой сережке – потому что однажды Рейчел тайком отвезла меня прокалывать уши, чем привела нашу маму в неописуемую ярость; в букве X из «Скрэббла», потому что сестра всегда одерживала победу в этой игре (ни разу не дала мне выиграть!).

И хотя порой я действительно чувствую ее присутствие, даже позволяю себе с головой окунуться в эти ощущения, насладиться ими, все же до такого я не опущусь. Если я всерьез поверю, что в напарниках у меня погибшая сестра, ни к чему хорошему это не приведет.

Я должна сделать все сама. Без чьей-либо помощи.

Заставляю себя вернуться к мемориалу и вновь зачитываю имена. Имена погибших детей – это особая, страшная поэзия.

Стартл Саммерс, 1 год

Нерожденная Саммерс

Серенити Си Джонс, 4 года

Малыш Джонс, 1 год

Пейджес Гент, 1 год

Дэйленд Л. Гент, 3 года

Нерожденный Гент



Забытый мемориал. Святой ужас. Такими оксюморонами сестра описала бы это место. Рейчел любила поиграть в слова.

Найдена пропавшей. Так она шутила про саму себя.

Карл отбежал довольно далеко – несмышленое дитя в открытом море. Я кричу ему «Вернись!» и показываю рукой на тучи, затянувшие небо. Вдоль дороги отчаянно гнутся под порывами ветра восемьдесят два молодых деревца – по одному на каждого погибшего давидианца. В память о четырех погибших агентах ФБР никто деревьев не сажал.

Я продолжаю кричать и звать Карла – тщетно. Порывы ветра засасывают мои слова в водопад листьев, ревущий в старом дубе над кирпичным мемориалом. Воздух становится все холоднее и холоднее – температура падает очень быстро.

Пару часов назад рыжая парикмахерша, подстригавшая Карла, предупредила нас о надвигающемся торнадо. А еще кассир «Уолмарта», женщина средних лет в красных очках для чтения. Сквозь них она с восхищением уставилась на мой новенький чехол для мобильника (в горошек), на большую коробку шоколадных конфет «Уитманс» для Карла и на упаковку кислых мармеладных червячков. Бросив все это в полиэтиленовый пакет, она заявила: «Вы, часом, не в июле Рождество празднуете?» У нее был сильный техасский акцент, и вместо «часом» получилось «часм».

– Повезло вашей собачке, – сказала она, пробивая банки с кормом «Пурина», всевозможные собачьи лакомства и «невероятно мягкий и удобный» поводок, на покупке которого настоял Карл. Перед этим он тщательно ощупал серебристую собачью удавку.

– А вам бы понравилось получить пулю в зад? – ответил Карл кассирше.

Щелк. Щелк. Щелк. Я оборачиваюсь. Карл стоит почти у меня за спиной и цокает языком, изображая срабатывание затвора фотокамеры. Как он умудрился так быстро одолеть половину поля? Не иначе как пробежал эти двести ярдов. И даже не запыхался.

Он прыгает на месте, падает на колени, тут же вскакивает, выкрикивает имена, высеченные на отполированных кирпичах красного, белого, розового и коричневого цвета – цвета кожи, крови и костей. Согласно легенде, эти кирпичи выкопали из-под земли на месте сгоревших руин. Карл разглядывает монетки, и глаза у него как-то нехорошо блестят – словно он задумал их украсть.

Наконец он прекращает бурную деятельность; невидимая камера свободно повисает на шее. Его движения настолько правдоподобны, что еще немного – и я увижу фотоаппарат.

Карл указывает пальцем на поле.

– Мой брат стоял вон там. Смотрел, как пылает ранчо. Оно сгорело минут за тридцать, не больше.

Брат. Я слышала, что брат Карла умер от рака. Вряд ли он был коп или давидианец.

– Норм был добровольцем, приехал из Акстелла тушить пожар, – продолжает Карл. – Их вызвали слишком поздно, а потом еще заставили ждать. Когда агенты ФБР разрешили пожарным подойти к ранчо с брандспойтами, на месте здания остались одни кости. Кости дома, кости людей. Мой брат целый год только об этом и говорил. Ему нравилось смотреть на огонь.

– Я тогда еще не родилась, – выдавливаю очередную, только что придуманную ложь. Мне якобы столько же лет, сколько «нерожденному Генту» с мемориальной таблички. Об осаде «Маунт Кармел» нам рассказывали в школе на уроке религиоведения. В памяти отпечатались две фотографии: до и после. Хлипкое здание, сколоченное кое-как из листов фанеры, и клубящийся столп пламени мандаринового цвета.

– Не мемориал, а груда политкорректной хрени, – усмехается Карл. Затем вновь кивает на пустое поле, где раньше стояло ранчо. – А ты знаешь, что на пятнадцатый день осады ФБР вырубило сектантам электричество?

Я мотаю головой.

– На улице минус десять, ветер дует со скоростью тридцать миль в час. Эти сволочи просвечивали дом прожекторами, врубали на полную катушку аудиозаписи работающей бормашины, тибетских молитв и визг кроликов, которых резали живьем. Внутри были дети. Копы использовали слезоточивый газ. Танки подогнали, мать их, чтобы протаранить дом. Конечно, эти чокнутые решили, что наступил конец света! ФБР исполнило пророчество Дэвида Кореша, идиота по имени Вернон, матери которого было четырнадцать лет, когда он родился. Всем известно, что с психами шутки плохи! Нельзя на них давить. Только копам невдомек.