Черный Леопард, Рыжий Волк

– Сраная твоя проверка.

– Следопыт, мы свободнорожденные. Я пью и ем с другим. По крайней мере, сядь, раз уж не намерен есть.

Я встал, уходя. И уже прилично отошел от него, когда сказал:

– Извести меня, когда я прошел какую ни на есть проверку, что ты пытался мне устроить.

– Ты думаешь – прошел?

– Прошел, когда я в эту дверь вошел. Иначе ты четыре дня ждал бы, чтоб наведаться ко мне. Ты, Леопард, хоть когда различаешь человека, кто понятия не имеет, что он несчастлив? Ищи его в шрамах на лице его женщины. Или в совершенстве его резьбы по дереву или ковке металла, или в масках, им изготовленных для того, чтоб самому носить, потому как он не позволяет миру видеть его лицо. Я не счастлив, Леопард. Но я и не несчастлив, насколько мне известно.

– У меня привет тебе от ребятни.

Он знал, что это остановит меня.

– Что? Как?

– Я все еще торгую с Гангатомом, Следопыт.

– Говори, что они просили передать. Сейчас же.

– Не сейчас. Верь мне, девчушка твоя живет прекрасно, пусть даже по-прежнему фукает да шикает, голубым дымом оборачивается, когда из себя выходит, что частенько бывает. Ты их видел?

– Нет, давно уже.

– А-а.

– Что значит это «а-а»?

– Странное выражение на твоем лице.

– Нет у меня никакого странного выражения.

– Следопыт, да ты весь из странных выражений. Ничему и никогда не скрыться на твоем лице, как бы упрямо ты ни старался скрыть это. Как раз поэтому я и способен судить, по душе или нет тебе люди. Ты наихудший в мире лгун и единственное лицо, какому я доверяю.

– Я хочу послушать о ребятне.

– Само собой. Они…

– Разве никто не сказал, что я навещал их? Ни один?

– Ты только что заявил, что не видел их. Давно уже – ты сам это сказал.

– Давно уже, может, оно и было, если они говорят, что лица моего не видели.

– Еще больше странного, Следопыт. Детишки упитаны и улыбчивы. Альбинос скоро станет там лучшим воином.

– А девчушка?

– Я только что рассказал тебе о ней.

– Ешь.

– Нам есть что еще обсудить, Следопыт. Оставим пока ностальгию. – Он взял последний кусок мяса в рот и стал жевать. На блюде осталась кровь. Он посмотрел на нее, потом глянул на меня.

– Ой, Леопард, да будь ты, вонючка сраная, зверем. Твоя нужда в одобрении человека меня тревожит.

Он растянул рот в ухмылке до ушей, поднес блюдо к лицу и начисто вылизал его.

– Не свежая убоина, – заметил я.

– Ничего, подойдет. Ну и наконец, зачем я к тебе пришел.

– Что-то там про муху.

– Это просто обозначение.

– Зачем ты спрашивал, счастлив ли я?

– Это путь, на какой я прошу тебя ступить. О, Следопыт, чего он только из тебя не потянет! Лучше, если б у тебя с самого начала ничего не было.

– Только что ты уверял, что было б лучше, если мне есть что терять.

– Я говорил, что разочаровался в людях, у кого нет ничего. Некоторых. Но Следопыт, какого я знаю, и не имеет ничего, и ничего не возделывает. Это изменилось?


– А если да?

– Я задал бы иные вопросы.

– Откуда ты знаешь, что я их не задаю?

– Следопыт? Что за… – Леопард круто обернулся, пытаясь понять, что вызвало мои слова.

– Ничего, – пожал я плечами. – Показалось, заметил… показалось, пришло и обратно ушло… Это…

– Что?

– Ничего. Так, шальная мысль. Ничего. Так, выкладывай, котяра, я терпение теряю.

Леопард соскочил с кресла и распрямил ноги. Вновь сел, уже нормально, лицом ко мне.

– Он зовет его мушкой. По мне, это странно, что он так делает, особенно голоском своим, что больше похож на старушечий, чем на мужской, только, по-моему, эта муха дорога ему.

– Еще раз. На этот раз – со смыслом.

– Могу рассказать тебе только то, что этот мужик мне рассказал. Выразился он очень ясно: оставьте указания мне, сказал. Етить всех богов и вы, люди, кто не выражается точно. И ты обделайся – видел я выражение на твоей морде. Друг, вот что мне известно. Есть ребенок, малец, кто пропал. Городские власти говорят, что, вероятнее всего, его унесло рекой или, возможно, его слопали крокодилы или речное племя, поскольку, когда голоден, что угодно слопаешь.

– Чтоб твою мать тыщу раз отымели.

– Тысячу и один раз, коль скоро мы заговорили о моей матери, – поправил Леопард и рассмеялся. – Вот что мне известно. Городские власти считают, что ребенок либо утонул, либо его убили, либо какой-нибудь зверь съел. Однако этот торгаш, Амаду Касавура, под таким именем он значится, человек зажиточный и со вкусом. Он убежден, что его ребенок, его мушка, жив и движется на запад. В его доме есть убедительные данные, Следопыт, свидетельства, так что истории его веришь. Кроме того, он человек богатый, очень богатый, учитывая, что ни один из нас за дешево не продается.

– Нас?

– Он ввел в дело девятерых, Следопыт. Пять мужчин, три женщины и, будем надеяться, ты.

– Стало быть, кошелек – это самое выгодное в нем. А ребенок? Его собственный?

– Он не говорит ни да, ни нет. Он работорговец, продает чернокожих и краснокожих рабов на корабли, какие приходят от людей, что последовали за Светом с востока.

– У работорговцев нет ничего, кроме врагов. Может, кто убил ребенка.

– Может быть, только он тверд в своем желании, Следопыт. Знает, что мы могли бы найти труп, когда от него одни кости останутся. Но тогда он, по крайности, знал бы, а знать наверняка лучше, чем годами мучиться. Но я слишком многое пропускаю и перехожу к миссии…

– Миссии, да? Теперь нам предстоит стать жрецами?

– Следопыт, я из кошачьих. По-твоему, сколько распроклятущих слов я знаю?

На этот раз рассмеялся я.

– Я рассказал тебе, что знаю. Барышник платит девятерым либо за то, чтобы найти мальца живым, либо за доказательство его смерти, и ему все равно, как мы будем вести поиск. Малец может быть за две деревни отсюда, может быть в южных королевствах, может быть, кости его похоронены в Мверу. У тебя нюх, Следопыт. Ты способен отыскать его за дни.

– Если охота так быстра, то зачем ему девятеро?

– Умница, Следопыт, разве тебе не ясно? Малец не убежал. Его увезли.

– Кто?

– Лучше, чтоб это исходило от него. Если объясню я, ты, может, не пойдешь.

Я уставился на него.

– Это выражение твоего лица мне известно, – произнес Леопард.

– Какое выражение?

– Такое выражение. Тебя интерес с головой накрыл. Ты самой идеей обжираешься.

– Ты слишком много на лице моем вычитываешь.

– Не только в твоем лице дело. В самом крайнем случае впрягайся, потому как будет чем головы дурить и это не будет деньгой. Теперь что до желаний…

Я взглянул на этого человека, кто незадолго до того, как солнце село, убеждал хозяина постоялого двора подать ему на ужин сырое мясо, пропитанное собственной кровью. Потом я учуял кое-что, то же, что и прежде, на Леопарде и все ж не на нем. На дворе запах был сильнее, потом ослабел. Опять сильный, сильнее, потом слабее. Запах делался слабее всякий раз, когда Леопард отворачивался.

– Кто это, тот малый, что идет за нами? – спросил я.

Говорил я довольно громко – чтоб малый слышал. Он перебирался из одного темного места в другое, из черной тени от столба до красного света, отбрасываемого факелом. Скользнул в дверной проем закрытого дома, меньше чем в двадцати шагах от нас.

– Что бы мне знать хотелось, Леопард, так это позволишь ли ты мне метнуть топорик и раскроить ему башку надвое, прежде чем признаешься, что он твой.