Черный Леопард, Рыжий Волк
Часть 72 из 114 Информация о книге
– Нет. Нет, Уныл-О́го. Ты не простой. Послушай меня, речь не о простоте. Мне тут такого порассказывали, что слов нет, чтоб тебе рассказать, вот и все. Только знай, этот малец – часть чего-то большего. По-настоящему большего и, когда мы найдем его и сумеем его уберечь, то эхо по всем королевствам прокатится. Но мы должны найти его до того, как его свита и впрямь убьет его. И мы должны найти его раньше Аеси, потому как он тоже убьет его. – Ты говорил, что глупо верить в волшебных мальчиков. Я помню. – А я и сейчас верю, что это глупо. Я встал и заглянул за ограду. Префект ушел. – Уныл-О́го, мне нравится простота. Знать, что вот это я буду есть, вот это я заработаю, что идти мне туда следует, а это – кого я иметь буду. Как раз таков мой выбор, как действовать в этом мире. А вот этот малец. Дело даже не в том, как много у меня с этим забот, дело в том, как глубоко мы увязли. Давай покончим с ним. – И это все, что движет тобой? – А что, еще что-то должно быть? – Я не знаю. Только устал я держать руки в ожидании драки, когда не знаю, за что дерусь. О́го, он не слон и не носорог. – Не знаю, что тебе и сказать. Есть еще деньги. И, как я подозреваю, есть в этом ребенке, мальце этом, такое, что имеет отношение к миру сему. И как бы ни было мне наплевать на этого мальца, да даже и на мир сей, я все равно кручусь в нем. – Тебя ничто не заботит в мире сем? – Не заботит, совсем. Да нет, заботит. У меня сердце прыгает, и замирает, и играет со мной. Сказать тебе кое-что, милый О́го? Он кивнул. – Я не отец, и все ж у меня есть дети. Здесь у меня нет никого из детей, и все ж они вокруг меня. И знаю я их меньше, чем тебя знаю, но я вижу их во сне и скучаю по ним. Есть среди них одна, девочка, знаю, что она меня терпеть не может, и это меня тревожит, потому как я вижу ее глазами, и она права. – Дети? – Они живут в Гангатоме, одном из речных племен, какое воюет с моим собственным. – У тебя эта девочка и другие? – Да, другие, один высоченный, как жираф. – Ты устроил их жить в Гангатоме, хотя ты ку, а они воюют с ку. Ку убьют тебя. – Судя по твоим словам – да. – Из-за тебя я начинаю думать, что это самое «он простак» не так уж и плохо. Я рассмеялся: – Тут, милый О́го, в словах твоих, может, и правда звучит. – Ты говорил, что малец мог бы быть в Нигики или Увакадишу. – Они проходят в те же двери, через какие и мы удрали из Темноземья, только – в обратную сторону. До нас дошло, что они напали на усадьбу у подножья Колдовских гор и одолели даже их священную волшбу. Двадцать и еще четыре дня назад, почти луну. Они провели семь-восемь дней в одном месте, убивая и насыщаясь, а это значит, что они прошли в двери Нагики. По мне, никакое животное их на дух не переносит – значит, лошадей нет. Если они в Увакадишу, то пробудут там еще дня два, может, три. Потом пойдут к следующей двери, той, через какую мы прошли на пути в Долинго. – Мы их там не встретим? – Они пойдут через цитадель. Им нужно будет подзаправиться, а кто устоит от такого лакомого куска, как Долинго? Кроме того, Уныл-О́го, нас мало. Нам может понадобиться помощь. – Мы, значит, идем им наперерез? – Да, мы идем им наперерез. Он хлопнул в ладоши, и эхо хлопка отозвалось по всему небу. Затем он широко раскинул руки, и я шагнул прямо в его объятья. Он отшатнулся слегка, не очень понимая, что я делаю. Я обхватил его руками, сунул голову ему под мышку и вдыхал глубоко и долго. – Ты что делаешь? – спросил он. – Стараюсь запомнить тебя, – ответил я. Потом Уныл-О́го спросил меня, мила ли, на мой взгляд, девочка. – Венин, – добавил он, – я называл тебе ее имя. – Она мила, как, по-моему, милы обычно девочки, только губы у нее слишком тонкие, как и волосы, еще она лишь немногим темнее префекта, кожа которого просто ужасна. А ты считаешь ее симпатичной? – У меня такое чувство, словно я половинка О́го. Мать моя умерла, родив меня, и это прекрасно, не то дожила бы до времени, когда прокляла бы меня и мое рождение. Зато во многом я не чувствую себя О́го. – Ты прав, и ты чистосердечен, дорогой О́го. И – да, девчушка мила. Остальные свои умозаключения я оставил в собственной голове, иначе могла бы получиться грубая шутка. Уныл-О́го кивнул, плотно сжал губы, удовлетворившись моим ответом, и опустил голову на свое тряпье. Внизу я миновал комнату, где обитал префект. – Еще рано, но все ж спокойной ночи, Следопыт, – сказал он, когда я проходил. – Привет, – только и смог я вымолвить. Только тогда я заметил, что старец перестал играть и сидел в комнате, уставившись, возможно, в темноту. Я спустился на первый этаж и стал поджидать Соголон. – Старец твой, он пел. Первой, отдуваясь и тяжело дыша, появилась девчушка. Соголон схватила ее за руку, девочка оттолкнула ее и припечатала к стене. Я вскочил прыжком, но девчушка пошла себе, рычаще ворча, и стала подниматься по лестнице. Соголон закрыла входную дверь. – Венин, – позвала она. Девочка огрызнулась на языке, какого я не знал. Соголон ответила на том же языке. Этот тон речи Соголон был мне знаком: тут мое дело говорить, а твое – слушать. Мне представлялось, что девчушка желает ведьме, чтоб ее тысячу раз трахнул мужик, сплошь покрытый бородавками, или что-нибудь такое же гадкое. Она ворчливо ругалась, одолевая все два пролета вверх, и с громким стуком захлопнула дверь. – Никому в этом доме не ведомо, зачем существует ночь, – произнесла Соголон. – Для сношений? Или чтоб колдовскую волшбу творить? Сон, он для старых богов и тех, кто следует им, Соголон. Твой старец пел. – Ложь. – Не велика прибыль лгать тебе, старушка. – Зато великое удовольствие, наверное. Ты же сам был в комнате, когда еще сегодня он отказывался петь. Песни застревают у него в глотке, и ни одна еще не выбиралась с тех пор, как Кваш Нету стал Королем. – Я знаю то, что сам слышал. – Он тридцать лет не поет, может, больше, а перед тобой вдруг запел? – По правде, сидел он ко мне спиной. – Молчащий гриот просто так рта не раскроет. – Он, может, выжидал, пока ты уедешь. – Жалишь ты как-то тупее, чем луну назад. Может, кто-то наделил его чем-то новеньким, о чем спеть можно. – Он не обо мне пел. – Откуда тебе знать? – Оттуда, что я – ничто. Ты не согласна? – Поговорю с ним, когда проснется. – Может, он о себе самом пел? Спроси его. – На такое он не ответит. – Ты ж не спрашивала. – Гриот и не подумает разъяснять песню, лишь повторит ее, может, изменив в ней что-то по-новому, иначе он занимался бы разъяснениями, а не песни пел. Ничего про Короля? – Нет. – Или про мальца? – Нет. – О чем же еще тогда ему было петь? – Может, о том, о чем все поют. О любви. – Она рассмеялась. – Может, есть в этом мире люди, кому она все еще нужна. – А тебе? – спросила она. – Никто не любит никого. – Прежний Король, Кваш Нету, обученью не радел. Да и зачем ему было оно? Вот такого большинству людей про королей и королев знать не дано. Даже в прошлом многие века учение имело какую-то цель. Я училась темному искусству, чтобы пользоваться им и с пользой, и во вред. Ты набрался знаний во Дворце Мудрости, а посему держишься на месте получше, чем твой отец. Ты учился обращению с оружием, чтобы защищать себя. Ты учишься читать карту, чтобы стать умелым в странствиях. Во всем учение призвано переправить тебя оттуда, где ты есть, туда, куда ты желаешь попасть. Но Король-то уже туда попал. Вот почему Король с Королевой могут быть самыми невежественными в королевстве. Разум нынешнего Короля чист, как небо, но вот кто-то сказал ему, мол, какие-то гриоты поют песни более давних времен, чем когда он был мальчишкой. Можешь себе представить? Он ни за что не поверит, будто какой-то человек хранит в памяти все, что происходило до его рождения, ведь так короли и воспитывают своих сыновей. Только этот Король не знал, что есть гриоты, поющие песни о королях, что были до него. Кем они были. Что делали. Все – начиная с нечестивых деяний Кваша Моки. Король даже песни-то не слышал. Человек, к нему приближенный, говорит: «Ваше Превосходнейшее Величество, поются песни, способные вызвать бунт против вас». И тогда сгребают почти всякого певца, в чьих песнопениях есть вирши времен до Кваша Моки, и всех их убивают. А у того, кого не нашли, чтобы убить, убили жену, сына и дочь. Их убили и дом их дотла сожгли, а всем приказали забыть любые такие сказания. В семье этого человека убили всех до единого, постарались. Ему удалось убежать, но и поныне он дивится, почему его не убили. Его заставили бы замолчать и без убийства девяти человек. Но таковы уж повадки у этих королей севера. Я поговорю с ним, когда он проснется, я в том уверена. Рыдания разбудили меня раньше солнца. Поначалу показалось, что это ветер или что-то, сном навеянное, только вон он, напротив постели, в какой я спал, О́го свесился в южном окне – и плачет. – Уныл-О́го, что с… – Выходит, раз он считает, если способен ходить по нему, так может и оседлать его. Так ведь оно смотрится. Способен он оседлать его? Почему же он на нем не ездит?