Черный Леопард, Рыжий Волк
Часть 73 из 114 Информация о книге
– Ездит на чем, дорогой О́го? И кто? – Гриот. Почему он не ездит на нем? – Ездит на чем? – На ветре. Я подбежал к своему северному окну, глянул мельком, потом побежал к южному окну, к которому склонился Уныл-О́го. Увидел Соголон и пошел вниз. В это утро она оделась в белое, не во всегдашнее свое коричневое платье из кожи. У ног ее лежал гриот, конечности которого переплелись, как у обгоревшего паука, переломанные чересчур во многих местах, – мертвый. Сидела она ко мне спиной, белые одежды ее, похлопывая, колыхались. – Все еще спят? – произнесла она. – Кроме О́го. – Он сказал, что гриот прошагал мимо него прямо с крыши, словно по дороге шел. – Может, он по той дороге к богам отправился. – По-твоему, сейчас подходящее время для насмешек? – Нет. – О чем он пел тебе? Днем, уже минувшим, о чем он пел? – По правде? О любви. Только о ней и пел. Поиски любви. Утрата любви. Любви, подобной той, о какой поэты из родных для Мосси мест говорят как о любви. О любви, которую он потерял. Вот и все, о чем он пел: о любви, какую потерял. Соголон подняла взгляд мимо дома в небеса: – Дух его все еще идет по ветру. – Само собой. – Мне все равно, согласен ты или нет, ты слышишь му… – Мы с тобой в согласии, женщина. – Другим знать незачем. Даже Буффало: пусть пожует травку в другом месте. – Хочешь, чтоб я оттащил старца подальше в буш? Хочешь, чтоб достался он гиенам и воронам? – А после червям и жукам. Теперь уже все равно. Он с предками. Доверься богам. О́го вышел к нам со все еще покрасневшими глазами. Бедняга О́го, чувствительным он не был. Но что-то в том, как кто-то другой так жестоко обошелся с самим собой, потрясло его. – Мы отнесем его в буш, Уныл-О́го. Мы по-прежнему были в саванне. Деревьев совсем немного, зато желтая трава доходила мне до носа. Уныл-О́го подобрал тело, баюкая его, как дитя, даром что вся голова гриота была в крови. Вдвоем мы пошли туда, где трава стояла повыше. – Смерть остается царем над нами, разве не так? Она все так же желает выбирать, когда забирать нас. Иногда даже раньше, чем наши предки освобождают место. Может, он был человеком, кто не считался с мнением последнего Короля, О́го. Может, просто сказал: «А обделайся все боги, я сам выбираю, когда быть с собственными предками». – Может быть, – кивнул он. – Жаль, что нет у меня слов получше, вроде тех, какими он еще недавно пел. Только он, должно быть, думал, что, какова бы ни была его цель, он ее исполнил. После этого не осталось ничего… – Ты веришь в цель? – спросил Уныл-О́го. – Я верю людям, когда те говорят, что верят в нее. – О́го без пользы богам небесным или месту среди мертвых. Когда он умирает, то предназначен на поживу воронам. – Мне нравится, что у О́го на уме. И если… Одна пролетела мимо моего лица до того стремительно, что я принял это за шалость. Потом другая пролетела – прямо над головой. Третий раз пришелся мне на лицо, будто бы до глаз добиралась, но я прикрылся, и когти расцарапали мне руку. Одна полетела к плечу О́го, и он поймал ее на лету и сдавил так сильно, что она взорвалась кровавым облачком. Птицы. Две подлетели к его лицу, и он бросил гриота. Отмахнул прочь одну, схватил другую, раздавив ее целиком. Одна обдирала мне затылок. Я схватил ее сзади и попытался свернуть ей шею, но та оказалась жесткой, а птица билась, царапалась и клюнула меня в палец. Я выпустил ее, а она, сделав круг, вновь налетела на меня. Уныл-О́го прыгнул в мою сторону и отбил ее. На земле я разглядел их, птиц-носорогов: белоголовые, с хохолком из черных перьев сверху, с длинным серым хвостом и громадным, больше головы, загнутым книзу красным клювом: красный цвет означал самца. Еще один уселся, трепеща крыльями, на гриота. О́го уже двинулся схватить его, когда поднял взгляд. – Уныл-О́го, посмотри. Прямо над нами кружило и верещало черное облако птиц-носорогов. Три ринулись на нас, потом четыре, потом больше, больше. – Бежим! О́го, стоя, сражался, круша своими перчатками: бил, смахивал, рвал крылья, – но птиц все прибывало. Две, нацелившись на мою голову, столкнулись друг с другом и устроили драку на моем скальпе. Я побежал, руками прикрывая лицо, а птицы царапали мне пальцы. О́го, утомившись сражаться, тоже побежал. Преследовать нас птицы перестали у дверей дома. Соголон снова вышла, и мы, обернувшись, смотрели на рой птиц – сотни их, если не больше, – а те, вцепившись в гриота когтями, медленно подняли его тело низко над землей и унесли прочь. Мы молчали. Мы собирали вещи, а Соголон рассказывала другим, что старец отправился в глубины дикой природы беседовать с духами, что, в общем-то, не было совсем враньем, и велела нам взять с собой столько всего, сколько увезти сможем. Зачем нам это понадобится, спросил я, если до цитадели Долинго нам меньше дня добираться? Она насупилась и велела девочке набрать побольше еды. Девчушка зашипела и проговорила: «Тебе надо больше еды, ты сама ее и бери». Мне было интересно, думает ли Мосси, как и я, но желания спрашивать об этом в тот момент у меня не было. Он же подхватил кусок ткани и шарфом обернул его вокруг моей шеи. Соголон взяла одну лошадь, девочка забралась по спине Уныл-О́го и уселась ему на правое плечо. Мосси уселся на Буффало, и оба они, обернувшись, посмотрели на меня, когда я двинулся пешком. – Следопыт, не глупи, ты всех нас задержишь, – сказал Мосси. Протянул мне руку и втащил на бычью спину. День разалелся, потом стемнел, а мы ничуть не приблизились к цитадели Долинго. Я клевал носом, уснул на плече у Мосси, в ужасе отпрянул и опять уснул, на этот раз без беспокойств, чтобы, проснувшись, лишь убедиться, что мы все еще не добрались. Долинго, должно быть, оказалось одним из тех королевств, что кажутся маленькими, но странствия по ним две жизни занимают. Когда я в первый раз проснулся, то был на взводе. По правде, оттого-то и отпрянул. Должно быть, сказался еще и сон, растаявший, едва я проснулся. Так сны всегда делают. Да, так они всегда делают. Я отодвинулся, как мог, подальше от него, потому как, правду сказать, я его чуял. Да, я был способен учуять каждого, только не каждый дышит намного медленнее, чем все остальные. И, кляня самого себя за то, что спал на плече Мосси, надеясь, что не обслюнявил ему спину и не тыкался в нее, хотя у меня, когда на взводе, вверх встает, а не вбок. Само собой, надеялся, что я не был на взводе, пока спал, но от этого только еще больше завелся, проснувшись, и подумал я про птиц-носорогов, ночные небеса, мерзкие воды, обо всем. – Милый Буффало, если ты устал от нас, то мы можем пешком пойти, – сказал Мосси. Буффало фыркнул, что Мосси принял за совет: сиди, мол, где сидишь, – хотя мне захотелось слезть. А еще на такой случай я жалел, что одежда на мне чересчур тонка и ее слишком мало. Не то чтобы одежда скрывала все мужские желания. Только то не было желанием, просто тело мое все еще во сне пребывало, когда разум уже давным-давно отпустил его. Двигались мы слегка на подъем в более прохладный ночной воздух, минуя небольшие вершины и большие скалы. – Соголон, ты говорила, что мы в Долинго. Так где же оно? – спросил я. – Придурочный, глупый, идиот-ищейка. По-твоему, мы горы миновали? Взгляни вверх. Долинго. Не так много прошло с тех пор, как мы покинули дом гриота, но когда в буше стали гуще деревья, я подумал, что мы бродим вокруг больших скал, избегая взбираться на них. Я свалился бы с Буффало, не ухвати меня Мосси за руку. Долинго. Не было больших скал, даром что по ширине они не уступали горам: тысяча, шесть тысяч, может, даже десять тысяч шагов, чтобы обойти вокруг, – однако стволы дерев с небольшой кроной пробивались низко. Деревья вышиной в сам окружавший мир. Поначалу, поглядывая вверх, я видел один только свет да веревки, порой протянувшиеся выше облаков. Мы выехали на лощину шириной с поле боя: вполне достаточно, чтобы разглядеть две линии. Первая тянулась до самого поля, вторая была поменьше. Обе линии уходили в облака и выше. Мосси ухватил меня за колено, уверен, неосознанно. На первой линии имелось сооружение из дерева или глины (или того и другого), что окружало комель ствола на высоту пяти этажей, каждый этаж высился на восемьдесят-сто шагов. В некоторых окнах проблескивал свет, в других он сиял вовсю. Темный ствол тянулся еще выше, минуя больше облаков, до места, где расходился вилкой. Слева высилось нечто похожее на массивную крепость, громадные обычные стены с высокими окнами и дверями, а поверх этого еще один этаж и еще один этаж поверх того – и так до шести этажей с настилом на пятом и свисающей площадкой, какую удерживали четыре троса толщиной никак не меньше чем с лошадиную шею. Справа на высоте крепостей шла ничем не украшенная ветвь с одним дворцом на вершине, но даже у этого дворца было много этажей, обшивки, настилов и золоченых крыш. Облака разошлись, луна засияла ярче, и я заметил, что у вилки было три конца, а не два. Третья ветвь, такая же широкая, как и две другие, была уставлена построенными зданиями и зданиями строившимися. А еще настилом, что протянулся настолько длиннее всех остальных, так далеко, что я подумал, как бы ему вскоре не обломиться. С настила свешивались несколько площадок, что поднимались и опускались на тросах. Сколько же надобилось рабов, чтобы их тянуть? И что ж это за настоящее, что за будущее, где люди строят ввысь, а не вширь? Поверх друг друга, а не рядом? Где фермы и где домашний скот, а без них что же народ этот ест? В отдалении на широком просторе вздымались еще семь высоченных деревьев, и среди них одно с массивной сверкающей обшивкой наподобие крыльев и башней в форме паруса дау. Другое, со стволом, слегка склоненным на запад, зато все постройки косили на восток, будто бы все здания соскальзывали с фундаментов. От ветви к ветви, от здания к зданию тянулись тросы с блоками, площадки, вверху и внизу сновали подвесные вагончики. – Это что за местечко? – спросил Мосси. – Долинго. – Не доводилось видеть такого великолепия. Тут боги живут? Это обиталище богов? – Нет, это дом людей. – Не пойму, хочется ли мне с такими людьми встречаться, – произнес Мосси. – Женщинам может понравиться твое миррово благовоние. Лязгнул металл, шестерни зацепились. Железо ударило по железу, и площадка опустилась. Все тросы напружинились, блоки принялись вращаться. Площадка сверху, что вниз шла, загородила луну и упрятала нас в тень. Была она шириною с корабль и, приземлившись, сотрясла почву. Рука Мосси все еще сжимала мою коленку. Соголон с девочкой галопом поскакали вперед, ожидая, что мы последуем за ними. Площадка уже пошла на подъем, и Буффало запрыгнул на нее, слегка поскользнувшись. Мосси отпустил мою коленку. Он спрыгнул и закачался слегка с поднимавшейся площадкой. На башне вверху кто-то повернул огромный диск из стекла или серебра, наверное, блюдо, которое отразило лунный свет, направив его на площадку. Слышно было, как работали зубцы, шестерни, колеса. Мы поднимались выше, и по мере того, как мы подбирались ближе, я различал узоры на стенах: ромб за ромбом, вверху, внизу и крест-накрест, и шары того же узора, и древние глифы, и полосы, и дикие росчерки, что казались все еще двигавшимися, словно бы художник рисовал их вместе с ветром. Мы поднялись выше по стволу, выше любого моста или дороги, к тройной развилке. На стороне правого ответвления кто-то нарисовал черным женскую голову до того высокую, что она поднималась выше четвертого этажа, а чалма на голове еще выше. Площадка поравнялась с настилом, и всякое движение прекратилось. Соголон вышла первой, Венин пошла за нею, не глядя по сторонам или по верхам, где светились несколько сфер, но не было заметно никаких проводов или источников. Сошли и Уныл-О́го с Буффало. Они уже бывали тут раньше, а я не был. Мосси все еще не оставляло потрясение. Соголон с Венин оставили лошадь стоять в сторонке. Это было правостороннее ответвление, ответвление дворца, и на ближайшей стене – знак на языке, похожем на знакомый мне, выписанный буквами вышиной больше любого человека. – Это Мкололо, первое древо и место пребывания Королевы, – сообщила Соголон. Луна подобралась до того близко, что подслушивала за нами. Мы прошли на широкий каменный мост, дугой поднимавшийся над рекой, и вышли на дорогу без изгибов. Мне хотелось спросить, что за наука заставляет реку течь с такой высоты, но дворец оказался прямо перед нами, будто бы только что пророс из-под земли, а мы будто бы обратились в мышей, созерцающих дерева. Луна обелила все стены. На самом нижнем уровне – высокая стена и мост слева над водопадом. На следующем уровне – то, что я видывал только в землях Песчаного моря. Акведук. Над ним – первый этаж с освещенными окнами и двумя башнями. А над этим еще больше палат и покоев, залов, башен и величественных крыш, одни из них походили на купол в форме калебаса, а другие на заостренный наконечник стрелы. Справа высилась длинная площадка, стоявшие на ней отбрасывали тени вниз, на нас, пока мы шли к двойным дверям вышиной в три человеческих роста. Стоит охрана: два стража в зеленых панцирях и латных воротниках, доходивших до самого носа, каждый держит в руке длинное копье. Ухватившись за рукояти, стражи раскрыли двери. Мы прошли мимо них, но я обе руки держал на своих топориках, а Мосси вцепился в рукоять меча. – Не оскорбляйте гостеприимство Королевы, – предупредила Соголон. Двадцать шагов через ров с текущей водой по мостку не шире, чем для прохода трех человек, и мы оказались на другой стороне. Соголон прошла первой, затем О́го, Венин, Буффало, Мосси, потом я. Я смотрел, как озирался Мосси, как вздрагивал от легчайшего всплеска, как затаивал дыхание, когда пролетала над ним какая-нибудь птица или трепыхались механизмы наружных площадок. Я больше смотрел за ним, чем куда мы идем, да к тому же Соголон явно это знала. От воды веяло жаром, но в ней плавали рыбы и другая водная живность. Перейдя мостик, мы пошли к лестнице, разглядывая мужчин, женщин, стоящих зверей и никогда не виданных мной созданий, облаченных в железные кольчуги из пластин и колец, длинные наряды, плащи, в головных уборах с длинными перьями. Кожи темнее, чем у этих женщин и мужчин, мне видеть не доводилось. На каждой ступеньке стояли по два стража. На верхней ступени на невообразимую для меня высоту вздымался вход. Вот тебе правда. В разных землях и в морских царствах я побывал в великолепных королевских владениях, только с этим-то двором с чего начать? Мосси стоял не шевелясь, пораженный чудом, да и я тоже замер. Залы были до того высоченны, что я ожидал: мужчины с женщинами ростом им под стать будут. В громадном зале вдоль стен стояли стражи в боевой готовности: двадцать плюс еще десять – и другие стражи, шестеро, что стояли лицом к нам. У всех у них было по два меча и одному копью, лица у всех были черно-синими. И руки тоже. И у людей, что ходили по этому громадному залу, даже тех, на ком были яркие цветастые наряды, кожа была до того темная, какой я не видывал со времен Леопарда, когда тот расхаживал в облике котяры. Стояли стражи и на нашей лестничной площадке – двое. Тянуло посмотреть, как выкованы их мечи. В этом зале золотом была крыта каждая колонна, оно сверкало в украшении каждого доспеха, только золото было бы жутким металлом для меча. Пол зала был ниже нашей площадки, зато основание трона возвышалось выше всего: пирамида, вся отданная под сиденья для императорской семьи, с уступом или ступенькой вокруг нее, где восседали несколько женщин, а над ними – собственно трон и Королева. Кожа у нее, как и у ее подданных, свой черный цвет взяла из самой густой синевы. Корона золотой птицей села ей на голову и обняла лицо своими крыльями. Золото окружало также ее глаза и сияло в небольших крапинках на обеих губах. Безрукавка из золотых полос свободно свисала у нее с шеи, и когда Королева откидывалась назад, соски ее остро вздымались. – Всем слушать меня, – произнесла она голосом поглубже, чем нытье монахов. – Слухи уже достигли меня. Слухи о мужчинах цвета песка, а некоторые даже цвета молока, но я Королева и верю, во что пожелаю. Так вот – я не верила, что такие есть в жизни. И посмотрите: один из них пред нами. Долингонский язык звучанием схож с малакалским. Резкие звуки, произносимые быстро, и долгие звуки, что тянутся намеренно. Мосси уже бороздил чело недовольными морщинами. Толкнул меня локтем: – Что она говорит? – А ты не говоришь по-долингонски? – Разумеется. Толстый евнух учил меня в четыре года. Разумеется, я не говорю на этом языке. Что она говорит? – Говорит о мужчинах, каких никогда не видела. О тебе. Я почти в том уверен. – Следует ли мне называть его Песочным человеком или Дремой[51]? – вопрошает она. – Я стану звать его песочненьким, ибо нахожу это забавным… Я же сказала: я нахожу это забавным. Весь зал разразился хохотом, люди захлопали в ладоши, засвистали, восторженно воздавали хвалу богам. Взмах королевской руки – и все мигом умолкли. Королева подала Мосси знак подойти, но он не понял. – Следопыт, они смеются. Почему они смеются? – Она просто назвала тебя песочненьким или чем-то в этом духе. – Это веселит их? – Он глухой? – произнесла Королева. – Я повелела ему подойти. – Мосси, она к тебе обращается. – Так ничего ж не сказала. – Етить всех богов. Иди! – Нет.