Черный талант

— Стихотворение «Несчастная любовь», написанное второго ноября этого года!

«Несчастную любовь» он читал наизусть, мягко говоря, с выражением, а точнее — едва ли не с пантомимой, жестами, мимикой и прочими телодвижениями показывая, какая его постигла депрессия, как не хотелось жить и какая эта любовь жестокая штука. Я пыталась понять, в чем же здесь состоит стихотворение — ни одна строчка не рифмовалась ни с какой другой. Больше всего «Несчастная любовь» напоминала бесконечные жалобы и сетования, и только иногда страдания несчастного поэта перемежались со скупыми образами заснеженного леса. Интересно, где он лес-то в снегу нашел? Второго ноября снега и в помине не было, а он про сугробы тут глаголет! Ладно, посчитаем, что здесь имеет место авторский вымысел. Что ж, по сравнению с опусом толстого сочинителя мой рассказ уже не кажется таким бредовым.

Высказав все, что он думает по поводу своей проблемы, поэт-клоун печально склонил голову, видимо, ожидая рукоплесканий. Леонид Сергеевич посмотрел на парня с какой-то жалостью и произнес:

— Спасибо вам за ваше произведение, Антон. Как я понимаю, жанр — белый стих?

— Да, именно так, — довольно согласился сочинитель.

— Что ж, весьма печальное стихотворение, — заключил председатель. — Желаю вам побольше оптимизма и все-таки рифмы.

Я с трудом удержалась от смешка, чтобы не показаться слишком невежливой. Однако когда юный поэт уселся на свой стул, Леонид Сергеевич неожиданно объявил:

— А теперь предоставим слово нашей новой соратнице, так сказать. Она в нашем клубе впервые, поэтому прошу отнестись с уважением к ее работе. Татьяна Иванова, прошу вас прочитать ваше произведение!

Я не ожидала такого поворота событий, но послушно поднялась со стула и, крепко сжимая свой несчастный листок, вышла на сцену. Что ж, надеюсь, гнилые помидоры и тухлые яйца в меня не полетят, а это уже радует.

— Как называется ваше стихотворение? Или у вас рассказ? — с улыбкой поинтересовался Леонид Сергеевич.

— Рассказ, — ляпнула я. — Без названия.

— Все-таки рассказы лучше называть хоть как-нибудь, — проговорил председатель. — Стихи могут оставаться и без названия, но рассказ — вещь прозаическая, поэтому постарайтесь придумать, как его озаглавить. Что ж, читайте!

— «Луна увидела лежащую на кровати девушку, — начала я свое повествование. — Ее глаза закрыты, дыхание — едва различимо. Не нужно быть всезнающей луной, чтобы понять: девушка при смерти. Жить ей недолго — возможно, день или два. Даже если месяц — что это меняет? Ровным счетом ничего. Но луне безразлично, будет она жить или нет. Она — всего лишь молчаливый зритель, наблюдатель».

Я остановилась и посмотрела на присутствующих. Те с интересом глядели на меня — то ли ждут продолжения рассказа, то ли оглядывают мою внешность. Ладно, кто их разберет, мне ведь без разницы, что и кто обо мне думает. В конце концов, я в этот «Диалог» не за тем пришла, чтобы услышать отзывы о чьем-то рассказе, который я на скорую руку переделала.

— «На закрытых веках появляется отражение бледного свечения луны. Оно чем-то напоминает туман — такое же странное и неуловимое. Но под взглядом круглолицей закрытые веки приходят в движение. Как у человека, видящего сон.

А потом глаза открываются. Поднимаются веки — медленно и одновременно быстро, и в мертвых зрачках отражается бледный диск луны. Девушка уже умерла, но об этом еще не знают ни врач, ни медсестра. Скоро им станет это известно, но на самом деле они так ничего и не узнают. Они никогда не будут знать про свою пациентку столько, сколько знает луна, на мгновение заглянувшая в глаза умершей.

Никто никогда не узнает. Свет — тень, свет — тень».



Я закончила чтение и перевела дыхание. Снова подняла глаза на присутствующих. Все собравшиеся молчали — то ли обдумывали прочитанное, то ли пытались понять, что, собственно, я хотела всем этим сказать. Да, чем-то рассказик напоминал депрессивные жалобы предыдущего чтеца. Как-то я не подумала, что нужно выбрать что-нибудь повеселее, не стоило следовать убеждению, что краткость — сестра таланта.

Молчание нарушил председатель клуба.

— Что-то наши тарасовские авторы полюбили тему больницы! — заметил он. — И у Владислава Курагина в его «Черном городе для Рэйвен» имеется такая линия, как и у вас, Татьяна… простите, как вас по отчеству?

— Александровна, — сказала я. — Можете обращаться ко мне просто по имени.

— Хорошо, уважаемая Татьяна. Слог у вас хороший — необычный, это радует. Тема, конечно, мне не особо нравится. Скажите, а вы читали произведение Владислава Курагина? Вроде вы рассказывали, что знакомы с ним?

— Увы, еще нет, — честно призналась я. — Но хочу приобрести его книгу. А скажите, как вы считаете, этот бестселлер, «Черный город для Рэйвен» — он действительно так хорош? Все его расхваливают, мне бы хотелось знать ваше мнение.

— К сожалению, я и сам эту книгу еще не прочитал, — развел руками Леонид Сергеевич. — Может, слышали анекдот — «чукча не читатель, чукча — писатель»? Так вот, мы все тут — такие чукчи. Нет, не думайте, что писатели не читают произведений своих коллег. Все собравшиеся прекрасно разбираются как в классической, так и в современной прозе. Но когда все время и силы уходят на написание своих собственных произведений, романы других писателей попросту не удается охватить. Поэтому и был организован «Диалог» — чтобы люди приходили и зачитывали вслух свои произведения, так как в остальное время читать никому не удается. Конечно, роман в клубе не прочитаешь, но отрывки — можно. Я надеюсь, что Владислав Курагин все же осчастливит нас своим появлением и зачитает вслух хотя бы выдержки из своего бестселлера.

Я кивнула, ничего не ответив, и вернулась на свое место — помимо председателя, никто по поводу моего опуса не высказался. Да и вообще у меня создалось впечатление, что остальные писатели не особо слушают своих товарищей-коллег, они заняты чтением собственных рассказов. Ей-богу, писательский эгоизм какой-то!

Следующими выступали Екатерина Казакова и ее муж, Игорь. Женщина, которой было уже за сорок, облаченная в темно-синее длинное платье, с выражением прочла стихотворение, посвященное ее матери, а Игорь зачитал недлинный рассказ. Ни первое, ни второе произведение меня особо не впечатлило, зато Леонид Сергеевич похвалил обоих и пожелал им творческих успехов. После выступления Казаковых председатель клуба вышел на сцену и объявил, что сейчас последует небольшой перерыв на банкет, и все присутствующие, как по команде, встали со своих стульев и окружили стол с напитками и закусками.

Рядом со мной обосновался один из трех «студентов», как я про себя прозвала более молодых писателей и поэтов. На вид этому юному «Пушкину» или «Достоевскому» (не знаю, на поэзии или прозе данный субъект специализируется) было лет двадцать — двадцать два. В отличие от автора «Несчастной любви», принявшегося заедать свою депрессию пирожными, мой сосед оказался весьма симпатичным молодым человеком — приятные черты лица, светлые волосы, зачесанные на косой манер. Одет молодой сочинитель был в светло-голубую рубашку и черные брюки, пиджак он оставил на своем стуле. Парень налил в пластмассовый стаканчик яблочный сок и галантно предложил его мне со словами:

— Прошу, — и одарил меня обольстительной улыбкой.

Я, не ожидавшая такого поворота событий, взяла стаканчик и поблагодарила моего «кавалера»:

— Большое спасибо!

Тот, ободренный хорошим началом нашего знакомства, представился:

— Я Евгений, а вы — Татьяна? Прямо как у Пушкина, не находите?

Ну-ну, забавно. Только, в отличие от Татьяны Лариной, писем новоявленному Онегину я строчить не собираюсь. Парень, конечно, красивый, но явно по возрасту герой не моего романа. А вот использовать интерес юного писателя в собственных целях я была весьма не против — у него-то и можно разузнать про творческий коллектив «Диалога»!

— Рада знакомству, — улыбнулась я в ответ, постаравшись придать своему лицу выражение трогательной беззащитности. Моя уловка сработала — ободренный Евгений продолжил нашу светскую беседу.

— У вас очень необычный рассказ! — заметил он. — Я подобных произведений не читал. Скажите, вы давно пишете?

— Я сочинять с детства люблю, — начала врать я. — Но этот рассказ написала недавно, даже не знаю, почему он такой получился… скажем, не слишком радостный.

— Я тоже рассказы пробую писать, — кивнул мой новый знакомый. — Правда, — он понизил голос, — я бы не советовал вам читать свою прозу в «Диалоге».


— Почему? — насторожилась я. Евгений бросил взгляд в сторону других гостей клуба, занятых дегустацией сладостей, и проговорил:

— Может, отойдем к стульям? Там нас не так слышно будет. Вам взять пирожное?

Не дожидаясь моего ответа, Евгений положил на блюдечко несколько крошечных канапе, и мы со своими стаканами направились к сиденьям.

— Так что вы имели в виду, когда посоветовали мне не приходить в клуб? — спросила я.

— Нет-нет, я не хотел сказать, чтобы вы не посещали «Диалог»! — возразил молодой человек. — Наоборот, приходите почаще, но только в том случае, если вам действительно интересно послушать произведения других людей. Понимаете, я сам тут недавно, но уже за несколько прошедших встреч понял: никто, кроме Леонида Сергеевича, чужие произведения не слушает. Здесь как в школе — каждый учит свое домашнее задание и приходит только затем, чтобы выступить самому. Леонид Сергеевич — да, другое дело, он только и дает рекомендации и советы. А остальные — да им ни до кого, кроме себя, нет дела! Одно радует — никто никого не критикует, не высказывается. Удивительно, что писатели друг другу вовсе не завидуют — скорее, жалеют других сочинителей, вроде как те такие бездарные, стараются без толку. Не знаю почему, но и супруги Казаковы, и Курчаковы, и этот Антон со своей «Несчастной любовью» — все они уверены в собственной гениальности, несмотря на то, что ни у кого из них еще не вышли ни книги, ни сборники.

— Правда? — изумилась я. — Не думала… Знаете, меня удивило, что никто из гостей клуба не прочел произведение Курагина, которое издали. Я бы обязательно прочитала роман своего знакомого или друга, а здесь даже Леонид Сергеевич «Черный город» не одолел.

— А я, кстати, начал читать роман, — заметил Евгений. — И могу вам сказать, мне нравится. Написано очень интересно, прямо захватывает с первых строк. Несмотря на то, что с Курагиным я особо не общался — он такой же выскочка, как и остальные, — читая его произведение, даже не думаю о личности человека, написавшего его. Знаете, хорошему автору можно простить и неуживчивость, и эгоизм, да и вообще, все на свете! Люди-то умирают, а вот произведения их остаются, и потом никому уже не будет дела до того, как жил автор бессмертного романа.

— Я думала, Владиславу Курагину тут все завидуют, — призналась я. — Вроде ни у кого книги не изданы, а ему вон как повезло.

— Да ладно вам! — махнул рукой Евгений. — Мне кажется, мало кто вообще знает, что книгу Курагина издали. Точнее, знать-то знают, но внимания не обращают — скорее, удивляются, что издательство выбрало именно эту вещь. Если писатель не приходит на собрание, про него автоматически забывают — нет его, так что о нем говорить. Объясняю, все писатели — самовлюбленные эгоисты, это я вам как будущий психолог говорю. Я на факультете психологии учусь, на четвертом курсе. Я и пришел в клуб не только за тем, чтобы свои рассказы читать, а понаблюдать за взаимоотношениями творческих людей. Это весьма занятное дело — подмечать особенности отдельно взятого человека…

— В этом я с вами соглашусь, — кивнула я. — А все-таки, как вы думаете, может ли кто-нибудь из собравшихся завидовать своему более удачливому коллеге? Почему-то меня интересует этот вопрос. Я, видите ли, общалась с людьми творчества — с художниками, — так вот, у них, если кто-то проводит свою выставку, возникает негативное отношение к более удачливому живописцу. Его буквально со свету сживают, ненавидеть начинают даже бывшие друзья. Здесь, в «Диалоге», тоже так?

— Абсолютно нет, — категорично заявил мой собеседник. — Кстати, не знаю почему. Но по моим наблюдениям, между художниками и писателями есть существенное различие, это если подойти с точки зрения психологии. Живописцы в большинстве своем — люди с заниженной самооценкой, тогда как писатели — наоборот. Даже если книга кого-то издается, остальные коллеги автора про себя жалеют его — думают, что он такой бездарь разнесчастный, а издательство, выпустившее его книгу, попросту пошло у него на поводу. Да и не читают других современных писателей не потому, что времени нет, а по той простой причине, что время жалко тратить на заведомо неудачное произведение. Я вот собираюсь курсовую писать, над темой думаю. Как раз хочу провести аналогию между писателями, художниками и музыкантами — вроде как определенный вид творчества влияет на характер человека. И про взаимоотношения в творческой среде намереваюсь рассказать. А сочинительство — это так, баловство, в свободное время этим занимаюсь. В принципе, неплохо, учитывая то, что мои одногруппники в перерывах между сессиями и семинарами в основном от компьютерных игр не отрываются. Скажите, Татьяна, а вы где учитесь?

Надо же, оказывается, я весьма молодо выгляжу, отметила я про себя. Что ж, не стану разочаровывать моего юного «кавалера» — а то признаюсь, что гораздо старше его, потеряет ко мне интерес. А я пока не все разузнала.

— Я на журналиста учусь, — соврала я.

— Правда? — удивился Евгений. — В университете? А в каком корпусе? Может, тоже в третьем, как и я?

— Нет, в первом, — наугад ляпнула я. Мой собеседник задумался.

— В первом у нас тоже пары проходят, по словесности, — заявил он. — Но я вас там не видел…

— Ну, студентов-то много, — пожала я плечами. — Может, внимания не обратили.

— Вас бы я сразу заметил! — пылко признался будущий психолог. — Вас трудно не заметить, у вас весьма яркая, красивая внешность!

— Спасибо за комплимент! — изобразила я смущение, попутно оглядывая, чем занимаются остальные. Замужние дамы общались друг с другом — вероятно, писатели дружили семьями, мужчины обсуждали что-то свое. Только упитанный Антон не отрывался от стола с пирожными — наверно, следующую оду он посвятит выпечке и кулинарным творениям. Наверняка это его волнует сейчас гораздо больше, нежели несчастная любовь.

— Как вам, кстати, остальные гости «Диалога»? — перевела я нашу романтическую беседу в иное русло. — Вы с ними общаетесь?

— Да не то чтобы… — махнул рукой Евгений. — Но и рассказы, и стихи внимательно слушаю, только не высказываю своего мнения вслух. Раз это не принято, значит, не принято. Но по мне, что-то неплохое может получиться у Екатерины Казаковой или у Павла Курчакова. И у нее, и у него собственный стиль есть. А вот Антон — у него и с русским языком не очень хорошо, да и о чем писать, он не представляет. Не знаю, почему он ходит в клуб — может, самоутверждается так. Я бы ему все-таки посоветовал завязывать с мучным и сладким — не ровен час, сахарный диабет себе заработает, ожирение-то у него уже имеется. Но это, конечно, его личное дело. Жалко беднягу просто.

Нашу беседу пришлось прервать — Леонид Сергеевич объявил, что перерыв заканчивается, пора продолжать чтения. Все гости послушно направились по своим местам, попутно прихватив стаканчики с соком и пирожные — чтобы слушать было не так скучно. Антон с весьма недовольным видом оторвался от поглощения яств, но щедро положил на пластмассовое блюдечко штук шесть самых разнообразных пирожных. Может, его дома не кормят? Да нет, по внешности этого сладкоежки не скажешь. Скорее всего, он просто любитель вкусно поесть — и думаю, это хобби для него куда важнее сочинительства.

Мне пришлось слушать произведения оставшихся писателей, хотя я поняла, что больше ничего нового не узнаю. Другими словами, я поняла, что пока у меня нет явных подозреваемых. Конечно, стоит побеседовать с каждым писателем отдельно — чтобы выяснить наверняка, имеется ли у него мотив вредить Курагину. Но пока из разговора с Евгением я заключила, что в писательской тусовке явных завистников у Владислава Курагина не имеется.

Следующий час я безуспешно пыталась найти возможность завести беседу хоть с кем-нибудь из писателей, однако пока терпела поражение. Гости клуба выходили на сцену, читали свои эссе и стихотворения, получали рекомендации от председателя и возвращались на свои места. Онегин, как я прозвала про себя своего нового знакомого, сидел рядом со мной. Хотя парень и утверждал, что слушает рассказы других писателей, однако сейчас я в этом глубоко сомневалась. Молодой студент порядком надоел мне своими тихими расспросами по поводу того, когда я свободна и не желаю ли приятно провести время в кафе (в театре, кино, на дискотеке, в баре…). Видимо, парень всеми правдами и неправдами вознамерился добиться моего согласия на свидание.

«Был бы ты мне полезен в деле Курагина, тогда бы, может, я и отправилась с тобой на романтический вечер», — подумала я про себя.

Однако все, что знал Онегин о Курагине, я уже выведала, поэтому в предстоящем свидании смысла не было. К концу вечера я только и думала, как бы отвязаться от надоедливого кавалера, который теперь лишь мешал мне. Угомонился молодой ловелас лишь тогда, когда я продиктовала ему номер мобильного. Первой мыслью было соврать, изменив последние цифры, но немного погодя я все же решила, что Онегин может в будущем оказаться мне полезен, да и кто знает, так ли он прост на самом деле. Когда чтения завершились, мне удалось получить номера мобильных других писателей — сославшись на то, что порой я нуждаюсь в дельных рекомендациях. Никто мне не отказал — видимо, творческим людям весьма льстило, что кто-то считает их маститыми авторами. На меня смотрели снисходительно и с оттенком пренебрежения. Наконец Леонид Сергеевич объявил, что сегодняшний вечер подошел к концу — библиотека закрывается, а жаль, что собрание пролетело так быстро. Последовал обмен традиционными любезностями, а также объявление времени следующей встречи. Председатель клуба со своей супругой остались в зале — привести помещение в порядок, — а вся творческая элита устремилась в гардероб. Мне удалось отбиться от навязчивых предложений Онегина проводить меня до дома, и, сославшись на неотложные дела, я незаметно покинула здание библиотеки.

Вернулась я домой в начале девятого вечера. Кофе варить, увы, было уже поздно, поэтому я закурила сигарету и задумалась. Почему-то дело, которое казалось мне таким легким и банальным в начале, сейчас поставило меня в тупик. Несмотря на развитую мною бурную деятельность я не получила никакого результата — все эти дни я занималась тем, что расспрашивала людей, но в итоге расследование так и не сдвинулось с мертвой точки. Конечно, завтрашний день я могу посвятить более близкому знакомству с коллегами Курагина, только что-то подсказывало мне, что я снова вышла на ложный след. Я не видела никого из присутствовавших на сегодняшнем собрании в роли шантажиста и злоумышленника. Да, у меня не было фактов, свидетельствующих о невиновности других писателей, но чутье редко меня подводило. Сейчас мне пришлось смириться с той простой мыслью, что я абсолютно не представляю, что следует делать дальше и как сдвинуть расследование с мертвой точки.

Обычно, когда в очередном деле меня постигает «творческий кризис» и я совершенно не знаю, как вычислить преступника, я достаю свой потрепанный мешочек и полагаюсь на совет Высших сил. Нет-нет, никакие гадания не в силах назвать имя преступника, однако зачастую в абстрактных предсказаниях проскальзывает совет или предупреждение, и если подумать, то можно правильно истолковать предсказание и таким образом избежать дальнейших ошибок.

Раньше, когда я только начинала работать частным детективом, к помощи гадательных костей я обращалась очень часто — порой бросала кости едва ли не каждый день. Не только чтобы решить, как поступить, распутывая то или иное дело, а интереса ради — скажем, загадать, что ждет меня завтра, и проверить, исполнится ли предсказание. Со временем к гадательной практике я немного поостыла — к тому же теперь, имея за плечами опыт огромного количества раскрытых дел, я больше полагаюсь на свою логику и сообразительность. Однако, судя по всему, порой способности мыслить здраво недостаточно, поэтому и остается надеяться лишь на провидение.

Я помешала содержимое своего заветного мешочка и выкинула три двенадцатигранные гадательные кости на стол. Не буду вдаваться в подробности, описывая, как выглядит сей магический инструмент и из чего сделаны кости — скажу только, что смотреть нужно на комбинацию чисел, которая получается из трех верхних граней костей. То есть надо посмотреть, какая цифра выпала на каждой кости, а толкование получившегося сочетания найти в тоненькой книжечке, которая прилагается к гадательным костям. На одной кости указаны числа от 1 до 12, на другой — с 13 до 24, на третьей — с 25 до 36.

Я мысленно задала вопрос касательно дела Владислава Курагина — спросила, имеет ли тут место некое преступление, и посмотрела, какой результат у меня получился. Кости сложились в комбинацию «20, 25, 10». Так, посмотрим, что это означает…

Однако трактовка особой ясности не внесла. Я задумалась над полученным предсказанием: «Да, действительно жалок тот, в ком совесть нечиста». Гм, интересно, что это означает? В ком совесть нечиста? В подозреваемом, которого нет? В самом писателе? В его жене?

Похоже, кости я давненько не использовала — может, поэтому предсказание такое туманное и неясное, а может, я неправильно задала вопрос? Если подумать, я спросила, есть ли в деле преступление. Судя по ответу костей, таковое имеется — ведь у кого-то нечиста совесть. Но мне что прикажете делать?

Я положила кости обратно в мешочек и снова потрясла его. На этот раз я решила задать другой вопрос. «Что мне делать по поводу дела Владислава Курагина?» — мысленно произнесла я несколько раз. Сосредоточилась и перемешала кости тщательнее, чем в предыдущий раз, затем выбросила их на стол.

Сейчас числа сложились следующим образом: «27», «6», «23». Я зашуршала тонкими листами книжечки и наконец отыскала трактовку. На этот раз кости говорили мне: «Если Вы хотите понять смысл Вашей работы, вникайте в суть развлечений». Да, одно другого лучше! У кого-то нечиста совесть, а вы, уважаемый детектив Татьяна Иванова, лучше перестаньте ломать голову и ступайте развлекаться. Отлично, лучшего и придумать нельзя. Развлекаться? Что, надо было согласиться на свидание с Онегиным? Кстати, может, у этого Евгения нечиста совесть? Гм, стоит подумать над этим вопросом… А впрочем, ладно, пора завязывать с размышлениями и предположениями, все равно ничего нового я не придумаю.