Чужой своим не станет

– Что-то вы больно долго картошку собирали, – укоризненно произнес Феоктистов, когда Рыжков с довольной ехидной улыбкой вошел в избу: – Мы тут заждались.

– Дельце у меня было одно неотложное. – Натолкнувшись на сердитый взгляд гауптштурмфюрера Штольце, насильник добавил: – Ну как я мог девке отказать, если она просит? Грех это! Обхватила мою шею руками, не оторвать! Пришлось уважить. Ох, и сладкая попалась дивчина!

– Почему она не выходит? – спросил гауптштурмфюрер.

– Видно, мужиков стесняется. Деревенские бабы – они такие.

– Она хоть принесет что-нибудь пожрать? А то этот сухой паек поперек горла стоит.

– Пойду спрошу, – сказал Рыжков.

Через некоторое время он вернулся, виновато посмотрел на Штольце, гневно взиравшего на него, объявил:

– Убежала девка! Весь двор перерыл, не нашел!

– Понятно, почему, – хмуро обронил гауптштурмфюрер, – лучше бы ты ее прирезал! Уходим отсюда по-быстрому, не хватало, чтобы она сюда смершевцев привела. Жратву в печке посмотрите, хлеб не забудьте взять, нам еще долго топать!

Штольце открыл дверь и вышел из избы. Старик продолжал сидеть на лавочке. Солнце пригревало. Подставляя жарким лучам лицо, сморщенное и пожелтевшее, дед довольно щурился.

– Куда же вы? – удивленно спросил он у вышедшего Рыжкова. – Неужели внучка молочка не нашла?

– Напились уже, дед… По самое горло, – добродушно отозвался Рыжков. – Только времени у нас нет рассиживать, торопимся! Еще не всех фашистов перебили. А за нас это никто не сделает.

– Так-то оно так, конечно, – невесть отчего пригорюнился старик. – Я бы с вами пошел гадов бить! Да ревматизм… Скрутил совсем! Хожу едва. Еще в Империалистическую ногу отморозил… А то заночевали бы… Я бы для вас нашел что-нибудь покрепче молочка. Хе-хе-хе… Тут мне банку самогона свояченица принесла. Так чего же в одиночестве его пить? И мне веселее будет. Заодно рассказали бы, как немцев бьете. В Германскую-то все иначе было.

– В другой раз, дед. Вот как будем из Берлина возвращаться, обязательно к тебе заглянем, – бодро сообщил Рыжков. – И за жизнь заодно поговорим. А ты все не выпивай, оставь к нашему возвращению.

– Хе-хе-хе! Оставлю, не переживай. Счастливой дороги, служивые! – крикнул им вдогонку дед и прикрыл глаза, продолжая наслаждаться полуденным солнцем.





Глава 10

При оказании сопротивления – уничтожить!




В оперативно-разыскную группу, возглавляемую Тимофеем Романцевым, народ подобрался бывалый, умелый, успевший за короткое пребывание в Белоруссии хорошо изучить местность. А потому, не особенно плутая в густом лесу, они уверенно двигались от одного села к другому, не пропускали даже отдельно стоящее жилье, всюду расспрашивали про небольшую группу красноармейцев. Однако в последние дни красноармейцы в деревни не захаживали. Оно и понятно – основной поток движения воинских подразделений находился вдали от лесных мест.

В своем большинстве белорусские избы были крепкие, с непременной завалинкой – земляной насыпью вокруг избы, покрытой досками или горбылем на вбитых в землю кольях. Крыши – двускатные, иногда украшенные коньком. Кто победней, крыли избу соломой, кто побогаче – досками или черепицей.

Всюду бойцов встречали приветливо, охотно отвечали на расспросы. Чувствовались заинтересованность, желание помочь. Сельчане говорили о том, что красноармейцы заглядывают сюда редко, разве что по крайней необходимости – соскучившись по зелени, покупали у крестьян петрушку или лучок. Но в последние три дня никто из красноармейцев не наведывался.

– Они должны быть где-то здесь! – повторял капитан Романцев. – Некуда им деться! Район оцеплен.

– А если сегодня не отыщем? – осторожно спросил старший сержант Коваленко.

– Значит, будем искать завтра, пока не найдем, – объявил Романцев. – Другие группы тоже ищут. Не повезет нам, повезет им.

– Сколько осталось селений в квадрате?

– Еще два, – отвечал старший сержант. – Они друг от друга в трех километрах, по одной дороге.

– Сейчас посмотрим, сколько до них топать, – щелкнул застежками офицерской сумки Романцев.

– Можете не смотреть, товарищ капитан, я эту местность хорошо знаю. Мы тут полицаев разыскивали.

– Разыскали?

– Да. В блиндажах они прятались, – довольно отвечал старший сержант. – Блиндажи взорвали, чтобы там больше ни одна сволочь не могла укрыться, а их самих в Логойск отвезли. Там их и повесили! Целую неделю висели… Вот сейчас мы по этой тропинке пройдем метров триста, а дальше поле будет и небольшая высотка. Как на нее поднимемся, так сразу деревеньку увидим. До нее километр идти. А другая деревня сразу через перелесок будет.

Пошли сосновым лесом. Дышалось хорошо. Свободно. Сосны росли высокие, прямые, как корабельные мачты. Под ними обильно произрастал подлесок, в котором на сочном мху можно было разглядеть следы недавних боев: то россыпь гильз крупнокалиберного пулемета, еще не успевших проржаветь, то гитлеровские каски, валяющиеся под лапником. Уже выходя из леса, бойцы увидели в кустах лафет от полковой пушки.

Поле было веселое, яркое, поросшее тонконогими ромашками. На самом краю стояли три гладко причесанных стога. По-деловому жужжали пчелы, проносились стрекозы, доносилось щебетание птиц, невольно напоминая довоенную жизнь – беззаботную, красочную, полную надежд. Только следы недавних боев, глубокие воронки и разбросанные по полю неразорвавшиеся снаряды свидетельствовали о том, что война может вернуться сюда в любую минуту. Да еще высоко в небе, еле различимая в лучах слепящего солнца, барражировала группа истребителей.

Уже взобравшись на самую вершину высотки, прямо посередине поля, разведчики увидели среди разросшихся васильков закрепленную на суковатой толстой палке дощатую табличку с выцветшей надписью: «Осторожно, мины!»

Дальше, стиснутая елями и соснами, виднелась деревушка: небольшая, дворов тридцать, но крепенькая, судя по могучим срубам. В каждом доме имелись дворовые постройки. Почти все крыши покрыты черепицей. В каждом дворе – колодезный сруб с журавлем.

Спустились по натоптанной тропинке и зашагали к первому дому. Не повезло: дверца была подперта палкой – ясно, что хозяев нет дома. Возможно, подались в лес за грибами или за ягодами. Места здесь урожайные, самое время собирать дары природы. Так что из леса с пустыми руками никто не приходит.


– Есть тут кто-нибудь? – постучал Тимофей в следующий дом.

Дверь низкая, невысокая, но сделана со знанием, так, чтобы не выдуть на улицу тепло. На стук прихромала тощая жилистая старуха. В глазах – недоверие, какое нередко можно наблюдать у людей, живущих затворниками вдали от оживленных мест.

– Вам чаго, милыя? – не по возрасту звонко спросила хозяйка. Такой голос, сильный и чистый, мог принадлежать крепкой молодухе, но никак не старухе. Этот контраст между увядающей внешностью и звонким чистым голосом вызвал у Романцева невольную улыбку: «Бывает же такое».

– Вы можете сказать, в последнее время в вашей деревне появлялись красноармейцы?

– Паяулялися, – уверенно отвечала старушка. – А навошта вам? Нарабили чаго?

– Можно и так сказать, – не стал вдаваться в подробности капитан Романцев. – Где вы их видели? Сколько их было?

– Тры чарванормейцы двух немцев вяли, – охотно продолжала старушка. – С того боку дяревни прыйшли и вот по этой дороге прама до дзеда Герасиму направились, он з унучкай Полиной живе. Бедная дзеванька, – закачала головой старуха. – Бацьку с маткой у яе палицаи пазабивали, когда яны у лесе хавалися. Усе партызан шукали… Авось ей повезло, пабегла яна. Хоць у яе страляли, рана у яе на наге от пули осталася. Долго потом не заживала, яна и цяпер трохи храмает.

– Понятно, а где этот дед живет?

– А вунь там две яблыни перад уваходам растуць, эта и будзе их дом.

Поблагодарив, Тимофей направился к указанному срубу.

Подошли к хате. Порог высокий, срубленный из крепких досок. Между бревнами для удержания тепла в доме забит мох. Дверь низкая – нужно основательно пригнуться, чтобы войти внутрь. Обыкновенная изба, единственное украшение – на самом коньке крыши искусно вырезанный петушок из цельного куска дерева.

Негромко постучавшись, Тимофей Романцев произнес:

– Хозяева дома?

Еще через минуту раздались шаркающие старческие шаги, затем брякнул металлический засов, и дверь скрипуче отворилась. В проеме показался тощий старик с всклокоченной бородой. Увидев стоявшего на пороге Тимофея, он пошире распахнул дверь, и Романцев увидел в его руках топор.

– Я цябе зараз! – грозно закричал дед, замахиваясь топором.

– Не стрелять! – выкрикнул Тимофей, отскакивая в сторону. Лезвие топора, зацепив косяк, срезало с него огромную щепу.

– Я вас, Ирад, усих пазабиваю! – не на шутку разошелся дед, свирепо наступая на отступающих смершевцев. – Эта трэба ж такое учиниць! Дзе он?! Пакажите мне яго! – горячился дед, размахивая топором. Неожиданно зацепившись носком калоши о выступающий камень, он неловко, по-стариковски, упал на колени; топор из ослабевших рук отлетел далеко в сторону. Запыхавшегося, злого, не желавшего поддаваться старика бойцы подхватили и поставили на ноги.

– Ты лучше расскажи, дед, что у тебя стряслось? – строго попросил Романцев. – Невесело ты нас встречаешь.

Старый, с ободранными штанинами на коленях, он тяжело опустился на завалинку из грубого горбыля, жалостливо под ним скрипнувшую, растер поясницу заскорузлыми узловатыми пальцами и произнес, задыхаясь:

– Давеча вось, такия ж, як вы, у нашим дом прыходзили. У такой жа форме. Унучка-то мая, сердешные, малачком их хацела напаиць, так яны над ей ссильничали. Яки прадукты у доме были, усе забрали! И пайшли…

– Чего ты такое говоришь, дед? – ужаснулся капитан Романцев. – Как они выглядели?

– Одинаково выглядали, як тую сказаць, – несколько обескураженно отвечал дел. – Асаблива вось и не прыглядаўся.

– Сколько их человек было?

– Пяць чалавек их было.

– Не красноармейцы они, а прихвостни фашистские, в форму нашу переоделись! Виселица их ждет!

Дед долго не мог отдышаться. Когда дыхание стало ровным, достал кисет из парчи, вышитый желтыми камушками; насыпал табачку на заготовленную полоску бумаги, аккуратно вырванную из газеты, обильно послюнявил края и ловко, в одно движение, скрутил цигарку. Так же неторопливо, всем своим видом давая понять, что спешить ему некуда, вытащил из кармана два кремня, умелыми движениями выбил искру и прикурил от фитиля.

Разведчики, стоявшие подле старика, не торопили его, терпеливо ожидали, когда он надышится табачной дури. Пыхнув разок, другой, дед вконец успокоился и заговорил размеренно:

– Значиць, ня вы?

– Не мы, дед.

– А тольки хто вас зараз сягоння разбярэ, вы гэта ци не?

– Как тебя, дед, по батюшке?

– Герасим Платоныч.

– И все-таки, Герасим Платоныч, вспомни, как они были одеты.

– У траих форма чырвонаармейская была, а у дваих нямецкая. Эти чырвонаармейцы фрыцэв канваиравали.

– Расскажи, как все произошло.

– Они в хату, чырвонаармейцы-то… Вместе с фрицами, а я снаружи остался. Не стал заходить, как-то на солнышке пригрелся. Часа не прошло, они обратно вышли, а когда я вошел… – Руки старика вновь предательски задрожали. Заметив, что махорка уже не чадит, долго выбивал из кремня нужную искру, а когда пух запалился, раздул его и вновь прикурил цигарку. Заговорил складнее, почти совсем по-русски: – Верна немцы были… Но тогда я виду как-то и не подал, просто странно мне было, что они как-то по-приятельски с немцами вядуць, разве только по плечам друг дружку не хлопали. А у меня душу-то свербит и сам не знаю почему… – Дед вновь немного помолчал. Затяжка в этот раз получилась особенно глубокая, растопившая до самого жара его старческое нутро. Ладонь у него натруженная, потемневшая, с выпиравшими венами. – В хату зашел, а унучка уже на веревке под потолком висит и ногами вот эдак сучит, – помахал он ладонью. – Спазніся я хотя бы на минуту, не было б у мяне унучки, – горестно проговорил старик. – Снимаю я ее из петли, а она уся в слезах, жиць, говорит, не хочу. Я у нее спрашиваю, что же такого с тобой вдруг приключилось? А она говорит, что чырвонаармеец ее ссильничал. Вот такие они дела, – дед швырнул окурок под ноги и долго, как если бы это был тот самый насильник, растирал его ногой.

– Напрягись, Герасим Платоныч, вспомни, как они выглядели? – настаивал Тимофей.