Чужой своим не станет

Капитан Романцев поймал себя на том, что чувствовал себя на передовой легко, как будто вернулся домой.

Когда его перевели в Москву, он потерял себя прежнего, а к новому месту так и не привык. Кто бы мог подумать, что на передовой, где нет уверенности в завтрашнем дне, он будет чувствовать себя куда более спокойным, чем в московских коридорах Управления.

В последние дни Тимофей все больше думал о Тане. После ночи, проведенной в ее блиндаже, они встретились еще два раза. Первый – у самого штаба, но разговора как-то не получилось, уж слишком много было посторонних. Просто перекинулись несколькими малозначащими фразами и, как едва знакомые, быстро заторопились по своим делам. Во второй раз встреча произошла в госпитале – Романцев специально зашел, чтобы повидать девушку. Но Татьяна быстро ушла, потому что привезли тяжелобольного, нуждавшегося в срочной операции. Увидеться в следующий раз получится не скоро.

Будто из ниоткуда возник нарастающий гул, заставив задрожать окружающее пространство. Романцев мгновенно слетел с чурбака и плотно вжался в землю. Совсем рядом бухнуло, крепко тряхнув землю. За воротник тонкой струйкой с бруствера посыпалась супесь. Где-то запоздало прогремело упавшее ведро. Потом снова наступила тишина.

Рядом поднялся дежурный боец. Отряхивая с гимнастерки ошметки земли, проговорил:

– Из сто пятьдесят второй вдарили!

Романцев поднялся. Окопы, которые несколько минут назад казались необитаемыми, вдруг ожили. Из щелей, разбуженные грохотом, полезли бойцы. Кто-то глухо матюгнулся.

– Хата мне приснилась, досмотреть не дали!

Кое-где поотлетали от стен траншеи доски, в некоторых местах от ударной волны на дно повалились куски земли, но в целом разрушения были небольшие – бойцы окапывались надежно.

– А командир полка-то! – ахнул стоявший рядом боец.

Обернувшись, вместо блиндажа Романцев увидел неровный провал, из которого торчали поломанные и расщепленные доски. Земля, поднявшаяся на десятиметровую высоту вместе с гарью, на какое-то время зависла в воздухе над окопами неровным перевернутым клубком. Потом стала быстро оседать, оставляя после себя размазанный пылевой контур.

Едкая гарь забила носоглотку, не давала дышать. Капитан Романцев кашлянул, пытаясь очистить легкие, но вместе с парами жженого воздуха вдохнул частицы пыли, заскрипевшие на зубах.

Пригибаясь, бойцы подошли к развороченному блиндажу; угрюмо уставились внутрь. Кто-то из солдат, откинув в сторону криво торчащее бревно, шагнул прямо в глубину блиндажа. Вернулся быстро:

– Никого… Всех в куски!

Слегка пошатываясь, Тимофей приблизился к блиндажу. Слышал нечетко, звуки доходили до него как через плотную вату. Откуда-то со стороны он услышал голос, показавшийся ему назойливым. Повернувшись, понял, что обращаются к нему.

– Товарищ капитан, возьмите, – проговорил молоденький сержант, протягивая запыленную каску.

Романцев взял у сержанта каску, подвязал ее под подбородком. Он даже не мог вспомнить, в какой именно момент она слетела с его головы. Понемногу стали просачиваться звуки, уже более отчетливо он различал речь, вслушивался в разговор.

В самом центре взорванного блиндажа лежало туловище полковника, наполовину присыпанное землей. Зафронтовой разведчик, так и не успевший снять с себя немецкое обмундирование, лежал в левом углу блиндажа; его грудь была придавлена огромным расщепленным бревном. Больше никого не распознать. Тела изувечены до неузнаваемости. У входа лежал фрагмент ноги, обутой в офицерский сапог. Смерть людей, находившихся в блиндаже, была мгновенной. Не оставалось времени даже на осознание того, что ты мертв. Просто прихлопнуло – и все!

Будто угадав его мысли, боец, стоявший рядом, горестно произнес:

– Прямое попадание. После такого никто не выживает. Взрывная волна их в клочья разорвала.

Вокруг блиндажа были разбросаны тяжелые бревна, поломанные, словно спички. На колючей проволоке повисла панцирная кровать. Часть бревен и досок была свалена внутри блиндажа. Сейчас, наполовину засыпанный, он напоминал склеп. Земля вокруг трупов почернела, приняв обильное кровавое подношение.

Тимофей Романцев посмотрел вверх. На него глянуло стоокое серое небо, тяжело нависшее прямо над головой. Дождь будет. Скорее всего, проливной. Мимоходом подумалось: задержись он в блиндаже хотя бы на минуту, лежал бы сейчас среди этих трупов. Полнейшее безразличие к собственной судьбе: ну был и нет – бывает…

В душе образовалась гнетущая пустота. Ее требовалось чем-то заполнить хотя бы каким-нибудь необязывающим разговором. Словоохотливость бойцов после артиллерийской атаки можно объяснить только этим чувством. Кто следующий?.. Каждый из них думал об одном: кто знает, может, за ближайшим поворотом стоит она, проклятущая, и, засучив рукава, готовится к кровавой жатве?

– Всего-то один снаряд, – не обращаясь ни к кому, произнес капитан Романцев. – Кто бы мог подумать?

– А здесь такое нередко случается, – как-то уж чересчур оживленно подхватил стоявший неподалеку сержант, будто ждал от капитана подобного утверждения. – Вроде бы тишина. Порой думаешь: неужели здесь передовая? А потом как начнут лупить из пулеметов, как начнут шарахать из всех орудий! А бывает и так: тихо вокруг, как у нас в деревне… А потом – бац – выстрел! И человека нет.

– Может, в блиндаж не случайно попали? Как-то засекли?

– Вряд ли… Лупанули наугад, чтобы мы не расслаблялись, и прямо в блиндаж командира полка попали… Он ведь у нас третий за последний месяц. Только ведь мы тоже в долгу не останемся, сейчас жару дадим! Вот только вас отсюда выведем… Товарищ капитан, мне приказано проводить вас с передовой, сейчас здесь такое начнется! Не можем мы просто так это оставить!

– Не можем, – согласился Романцев, нащупывая в нагрудном кармане коробочку с фотопленкой.

Сержант уверенно повел Романцева к выходу. Не забывал напоминать, когда следовало пригибаться, обращал внимание на места, простреливаемые снайпером, торопился по окопам и переходам, пока наконец не вывел капитана из первой линии.

Дальше, в трех километрах от передних окопов (по местным меркам – в глубоком тылу) – вторая линия обороны. Здесь размещались полевой госпиталь и подразделения «бездельников» – так окрестили их бойцы – мастерские по ремонту оружия, парикмахерские, прачечный отряд, команды санитаров, банщиков и всех, кто привлекался в боевые подразделения в случае крайней необходимости.

Попрощавшись с капитаном, провожатый тотчас вернулся назад. Дальше Романцев пошел один. Нельзя сказать, что внутри отпустило, но стало немного легче. Он видел, что передовая пришла в движение: где-то с орудий сняли маскировочную сетку, и оружейный расчет, подтаскивая снаряды, готовился к артиллерийской дуэли.

Огневые позиции обнаруживать по всей линии фронта нецелесообразно. С той стороны тоже наблюдают с командных пунктов, отмечают каждую вспышку, чтобы потом поразить ее ответным огнем. Но за убитого командира полка ответ надо дать достойный.

Машина стояла на прежнем месте. Водитель времени зря не терял – набросал на капот и крышу охапки сухой травы, и сейчас она напоминала стог сена. Устроившись в тени дерева, он пролистывал «Боевой листок». Чтение чужих подвигов настолько его захватило, что он не сразу заметил приближение капитана Романцева. Отложив чтение, виновато вскочил на ноги.

– Читай, это дело полезное, – добродушно произнес Тимофей, мимоходом подумав о том, что этой встречи тоже могло не быть. И вообще, не было бы ничего, что он с такой жадностью созерцал в последние минуты.

Водитель был призван из Рязанской области, хотел попасть на передовую, но судьба распорядилась иначе: в военкомате определили водителем в штаб. Поначалу расстроился, но потом втянулся: кому-то и начальство нужно возить. Настроение пассажиров он научился понимать сразу и потому лишний раз с разговорами к Романцеву не лез. То, что капитан был не в духе, было видно сразу.

Так и ехали до самого штаба – не проронив ни слова. Уткнувшись в окошко, Тимофей Романцев целиком ушел в себя.

«А как же Зоя?»


Самое ужасное, что он никогда бы ее больше не увидел.





* * *


Вернувшись в расположение Девяносто первого стрелкового корпуса, Романцев сразу же направился к полковнику Русовому.

За чаем Тимофей рассказал о своей встрече с Силицким, о том, как буквально за несколько минут до обстрела забрал у него фотопленку и вышел из блиндажа.

– Мы находимся на войне, а значит, можем погибнуть в любую минуту, – сочувствующе проговорил полковник. – К смерти нужно быть готовым всегда.

– Все так, товарищ полковник, – согласился Романцев. – Я ведь в военную контрразведку с передовой пришел.

– Мне это известно. В нашем деле человек с боевой закалкой ценится вдвойне. Пленку посмотрел?

– Посмотрел. На ней женщина с двумя детьми.

– То, что нужно. Думаю, теперь наш гауптштурмфюрер будет сговорчивее. И еще… Эта пленка нам досталась очень дорого. Мы потеряли двух человек, агентура в Варшаве раскрыта. Ты чуть не погиб. В связи с этим у меня просьба: вытряси из него все, что возможно!

– Слушаюсь, товарищ полковник!

– Иди пока к себе, успокойся немного. Тебе его приведут.

Романцев вернулся в свой кабинет, оказавшийся в этот час пустым. Соседа вызвали в штаб армии. Так даже лучше. Есть возможность сосредоточиться, ничто не должно указывать на недавние переживания. Подозреваемые всегда очень тонко чувствуют настроение следователя, а такой подготовленный зверь, как Штольце, раскусит его сразу же, едва перешагнет порог кабинета. Абверовец обладает звериной интуицией, здесь его не переиграть, это его поле; хитрости ему тоже не занимать. Значит, чтобы получить нужные ответы, предстоит действовать прямолинейно, грубо, по-простому.

Для верности, чтобы смыть следы недавних переживаний, Тимофей Романцев освежился колодезной водой. Критически посмотрел на себя в зеркало. От недавних переживаний не осталось и следа. Даже сам не ожидал, что его может так крепко тряхнуть. Не один месяц провел на передовой, знал, что может погибнуть каждую минуту, к чужой и к своей смерти относился обыденно: сегодня ты есть, а завтра тебя может не быть. А тут вдруг так тряхнуло, что до сих пор не может собраться. Вот что делает с человеком кабинетная работа: успел отвыкнуть от свиста пуль и разрывов снарядов.

Двое дежурных привели гауптштурмфюрера Штольце.

– Садитесь, – предложил Романцев, намекая, что разговор будет непростым.

Штольце сел на предложенный стул, положил связанные руки на край стола.

– Можете меня расстрелять, но я ничего рассказывать не стану, – произнес он безразлично. – Я солдат, каждый из нас готовит себя к смерти, как только надевает военную форму.

– Что же вы так торопитесь умереть, господин гауптштурмфюрер? – усмехнулся капитан Романцев. – Вам что, и сказать нечего?

– У меня были планы на жизнь, но если так складывается судьба… Я не стану на нее пенять. Пусть лучше я расстанусь с жизнью, чем сделаюсь предателем.

– Поглядим…. Задаю вам первый вопрос: какое задание вы получили от своего командования? Что намеревались совершить в нашем тылу?

– Напрасно стараетесь, мне нечего добавить к тому, что уже сказано.

– Что ж, я вижу, вы не оставляете мне выбора.

Капитан Романцев вытащил из ящика стола конверт из плотной бумаги и вытряхнул из него на стол несколько фотографий небольшого формата.

Штольце равнодушно отвернулся в сторону.

– Нет желания узнать, кто запечатлен на этих фотографиях?

– Ни малейшего, – резко ответил гауптштурмфюрер.

– Уверен, снимки покажутся вам интересными. – Перевернув фотографии, Романцев пододвинул их к Штольце.

Гауптштурмфюрер аккуратно поднял фотографию, на которой была изображена его жена, типичная белокурая немка, каких художники Третьего рейха любят рисовать на своих картинах. Правильные черты лица, нос с небольшой горбинкой, указывающей на ее южнонемецкое происхождение. Непосредственная, веселая, она что-то энергично рассказывала своим детям, остававшимся за кадром.

На какой-то момент лицо Штольце потеплело, так бывает со всяким мужчиной, когда он смотрит на красивую женщину; потом оно приняло прежнее выражение. Несколько осторожнее, чем обращался с ней до этого, немец положил фотографию на стол.

– Я не знаю эту женщину, никогда ее не видел.

Пододвинув следующий снимок, капитан Романцев спросил:

– А вот этих детишек вы тоже не узнаете?

Взяв фотографию из рук капитана, гауптштурмфюрер Штольце долго рассматривал детей, катающихся на качелях, затем так же бережно положил ее рядом с первой фотографией.

– Как к вам попали эти фотографии? – устало спросил Штольце.

– Нам пришлось потрудиться. Мы знаем, как зовут ваших жену и детей, где они сейчас проживают. Ваша супруга просто очаровательна! Мне кажется, что она вас обожает. Вы счастливый человек, гауптштурмфюрер, на такой женщине можно жениться только по любви.