Чужой своим не станет

Майор прошел мимо вытянувшегося караульного и направился в свой блиндаж. Он уверенно распахнул низенькую крепко сколоченную дверцу, обитую жестью. Внутри землянки – никаких перемен. Все вещи лежали на своих местах. На кровати с панцирной сеткой – его планшет. На столе – два неотправленных письма: одно – матери, другое – жене; в аккуратной стопке – оперативные карты. В углу патефон как напоминание о гражданской жизни, добавлявший в солдатский быт забытый уют. Напротив двери – портрет фюрера.

Подняв со стола письма, он сунул их в офицерскую сумку, туда же уложил карты и вышел из блиндажа. Унтер-офицер, показывая почтение, приподнял подбородок, майор Шрадер лишь сдержанно и больше по привычке кивнул, отмечая усердие часового, и заторопился по переходам.

Проскочив мимо прятавшегося между несколькими березами и заросшего со всех сторон высокой травой блиндажа командира полка, майор поспешил далее по траншее в сторону переднего края.

На расстоянии сорока метров от первой линии окопов был возведен фландерный забор: проволочные заграждения и сложная комбинация из кольев, столбов и колючей ленты, обвешанной всюду пустыми консервными банками, чутко реагирующими на малейшее движение.

Перед ограждениями закопаны противопехотные мины; на танковом направлении стоят противотанковые «ежи», сваренные из кусков железнодорожных рельсов и балок. Такая торчащая железяка рвет днища легких танков, как обыкновенную фольгу!

На той стороне – затишье. Война малость подустала и взяла короткую передышку, чтобы продолжиться с новыми силами. Следовало готовиться к любым неожиданностям.

Обычно именно с такой затяжной тишины начинается наступление русских. Так было и три дня назад: русские начали свое наступление ранним утром, в двух местах перешли реку и сумели занять позиции двух батальонов, значительно углубившись в немецкую оборону. Им удалось закрепиться, и теперь они держались так крепко, что их невозможно выковырять ни минометным обстрелом, ни артиллерийским огнем. Командование русских наверняка думает о том, чтобы выровнять линию соприкосновения, а значит, на очереди их полк.

Участок их ответственности был протяженностью в шестьсот метров. В нескольких местах вплотную к самым ограждениям были вырыты четыре хорошо укрепленных подземных хода, в каждом из них в небольших окопчиках круглосуточно несли дежурство стрелки: пристально прислушивались к противнику, отмечали малейшие передвижения.

Один из тоннелей в результате разорвавшегося поблизости артиллерийского снаряда был завален глиной и камнями. Из земли, привлекая внимание русских, торчали бревна и расщепленные разрывами доски. Отправлять людей на эти рубежи было опасно, следовало сначала расчистить ход, укрепить его подпорками. Вот только для такой работы не хватало людей. Не позволяли работать и русские – долбили позиции из минометов, не давая приблизиться.

Стараясь не угодить под шальную пулю, майор Шрадер прошел по траншее, а потом юркнул в узкий проем тоннеля. Разгребая перед собой землю, он продвигался все дальше. В двух местах подземного хода снаряды серьезно обрушили кровлю, так что через перекрытия просматривалось звездное небо. Повеяло холодком. Выглянув в проем, майор увидел, что до ограждений осталось метров пятнадцать, с этой позиции хорошо были видны автоматчики, стоявшие у брустверов. В его сторону никто не смотрел – все их внимание было направлено на позиции русских, где шло непонятное перемещение. Определенно враг готовил какой-то неприятный сюрприз.

Вжавшись плотнее в траншею, Шрадер вдохнул смесь рассыпчатого желтоватого суглинка, смешанного с черноземом, протиснулся в узкий тоннель и в абсолютной темноте прополз к небольшому хорошо замаскированному окопчику, в котором пара наблюдателей следила за передним краем русских.

Опершись спиной на обваленную стенку, отдышался, вытер перепачканный землей планшет. Над головой со свистом пролетела мина и разорвалась где-то на позициях русских. Ей в ответ, будто переругиваясь, с обратной стороны ударила пушка, и в довершение «перебранки» застрочили пулеметы.

Бой стих внезапно, как если бы враждующие стороны заранее условились о прекращении огня. На уши крепко надавило тишиной. Как это бывает только на войне, воспользовавшись нежданной паузой, то ли на радостях, то ли с большого перепуга из березовой рощицы, росшей на нейтральной полосе, звонко заголосил соловей. Его трель хорошо была слышна враждующим сторонам, а потому, чтобы не спугнуть шального, но мужественного певца, негласно установили мораторий на стрельбу. Умолкли даже далекие гаубицы.

До передовых позиций русских было метров сто пятьдесят. По прямой это расстояние не одолеть: прямо перед ним – заминированный участок поля, а потому следовало отползти немного в низинку с рассеченным от разорвавшихся снарядов рельефом, спрыгнуть в глубокую воронку и далее двигаться к самоходке со свернутой набекрень башней – прекрасная защита от выстрелов и осколков снарядов.

Соловей, вдохновленный тишиной и благодарной аудиторией, будоражил душу на высоких разудалых нотах. Сейчас русским наблюдателям было не до майора: завороженные неожиданным концертом, они на какое-то время позабыли о войне.

Воспользовавшись затишьем, Шрадер выполз из окопчика и, вжавшись в землю, пополз в сторону воронки. До нее оставалось метров десять, как вдруг соловей неожиданно умолк. Война тотчас возобновилась – у самой головы майора взметнулся земляной фонтанчик. Грохнули вдали разрывы снарядов, ударная волна докатилась до майора, слегка тряхнув под ним землю.

Некоторое время Шрадер лежал неподвижно, буквально врастая в землю, образуя с ней единое целое. Его будто не было, он как бы перестал существовать, присутствовала только его оболочка, облаченная в мундир пехотного офицера. Прижавшись ухом к земле, майор вслушивался в шорохи, в неровное и глубокое дыхание почвы, определял наиболее подходящее мгновение для броска.

Эхом прокатился по земле разрыв, за ним еще один, такой же мощный, а далее – россыпь осколков по бронированному металлу – это заработал миномет, взрывная волна заставила земную твердь зайтись в рваной дрожи.

Еще несколько минут майор Шрадер прислушивался к звукам. Тишина стояла полнейшая, предоставляя время для обдумывания, потом тело сжалось в пружину, и его словно выбросило из воронки.

Шрадер бежал к покореженной самоходной артиллерийской установке и ощущал каждый свой мускул, каждый напряженный нерв; потом споткнулся о рваную гусеницу и кубарем полетел под груды железа, скрываясь за бронированной башней. По покореженному осколками металлу запоздало заработал тяжелый пулемет, заставив подбитую самоходку вновь переживать трагические минуты.

По Шрадеру стреляли с немецкой стороны, удивленные его перебежками. Приказ открыть огонь на поражение был отдан, когда он пересек нейтральную зону. Не окажись на его пути разорваной гусеничной ленты, он был бы убит первой же пулей.

В ответ с русской стороны басовито и громко застучал станковый пулемет, легко раздирая своими пулями в колючие щепки присыпанные землей брустверы. Спрятавшись за броню, майор прекрасно был виден с русской стороны. Автоматчики могли уничтожить его одним прицельным выстрелом. Но в его сторону не стреляли. Очевидно, его приняли за своего разведчика, возвращавшегося после выполнения задания.

Стрельба все более усиливалась, принимая яростный характер. Пулеметы с немецких позиций лупили по самоходке длинными очередями – царапали шасси, заставляли вибрировать покореженное железо. Работали на испуг, ожидая, что у спрятавшегося майора не выдержат нервы. Но Шрадер, вжавшись в бронированное железо, буквально породнился с ним, став на какое-то время его частью.

Будет хуже, если лупанут по нему снарядом. Вот тогда израненная в боях броня может не выдержать. А если ему удастся после такого удара уцелеть, то он получит такую серьезную контузию, что оставшаяся жизнь покажется ему тяжким бременем.

На какую-то минуту очереди смолкли. Оглянувшись, Шрадер увидел, как в его сторону от немецких позиций, умело используя неровности и рытвины, ползут трое пехотинцев. Как только они обойдут его со стороны, тотчас уничтожат. Просто так он им не дастся. Дальше ему тоже не пройти: едва он выйдет из-за бронированного укрытия, как попадет под пули флангового пулемета, работающего справа. Шрадер прицелился в приближающегося солдата.

И тут майор увидел, как со стороны переднего края русских, одетые в маскхалаты, к нему торопятся четверо бойцов. Ползли они грамотно, не поднимая голов. Между очередями успевали совершать короткие стремительные перебежки, падали и вновь ползли дальше.

С русской стороны, прикрывая солдат, остервенело и часто заработали автоматы. Их поддержал тяжелый пулемет, работавший по центру. Ему в помощь подключился фланговый, не давая немцам подняться.

Один из русских подскочил к нему и, вцепившись в ворот, что-то громко прокричал.

– Ich verstehe Sie nicht[16], – ответил испуганный майор.

– Да ты, похоже, и в самом деле немец! – изумленно проговорил боец. – Ну и дела! Товарищ капитан, – повернулся он к крупному русскому разведчику с ребячьим лицом и многочисленными веснушками на переносице. – Так это же немец!

– Надо же, какой немец сообразительный пошел. Сам себя в «языки» предлагает… Вот что, Трофимук, давай его за шкирку и на позиции! Смолянинов, Надзоров, прикрываете отход. Чтобы ни одна фашистская гадина голову не могла поднять!

– Есть, товарищ капитан!

До позиций русских было метров пятьдесят – всего несколько секунд быстрым шагом. Вот только расстояние это преодолевалось трудно, сантиметр за сантиметром, кочка за кочкой, выбоина за выбоиной и с большой оглядкой. Майор Шрадер никогда не подозревал, что земля может быть такой неровной, там, где в обычной ситуации препятствия можно было просто перешагнуть, сейчас их приходилось преодолевать, подставляясь под пулеметы.

Со стороны русских окопов, не умолкая, трещали выстрелы, наполняя оглушительным грохотом окружающее пространство. Им отвечали короткие и прицельные очереди. Рядом с лицом майора в землю ушло несколько раскаленных кусочков свинца, болезненно оцарапав кожу отскочившим гравием.

Шрадер было приостановился, но рука русского разведчика, вцепившаяся ему в ворот, уверенно и сильно поволокла добычу вперед, к русским окопам, замаскированным кустарником, камнями, грудами насыпанной земли – неровной линии на рассеченном взрывами поле. Он уже отчетливо различал русские каски, высовывающиеся из-за бруствера, видел людей, их пронзительные прищуренные глаза, широко открытые рты, мелькающие руки.

Двое немецких солдат попятились с нейтральной полосы к своим позициям, перекатились в глубокую воронку, пережидая стрельбу; третий остался лежать на взрыхленном поле, уткнувшись лицом в землю.

Добрались до русских окопов. Шрадер сполз вниз на глинистое дно траншеи и тотчас же был подхвачен двумя парами крепких рук. Тяжело поднялся, невольно обратив внимание на то, что окопы русских были глубже, чем у немцев. Брустверы сложены крепко, основательно укреплены бетоном и железом.

Обступившие Шрадера солдаты что-то возбужденно говорили, одобрительно хлопали его по плечам, а один из них, выражая расположение, раскрыл самодельный портсигар и предложил цигарку.


Майор Шрадер принял угощение, закурил, глубоко затянувшись. Табак оказался невероятно крепким, ядреным, обжег горло и легкие (таким может быть только высушенный перец), добрался до кишок и там запалил самый настоящий пожар. Невольно закашлявшись, Шрадер вызвал добродушный смех у обступивших его солдат. Волнение улетучилось вместе с первым выдохом. Теперь на расстоянии вытянутой руки русские выглядели как-то по-другому – добродушно, что ли…

Сделав еще одну, более осторожную затяжку, Шрадер посмотрел на обступивших его солдат и произнес:

– Ich bin ein Major des deutschen militärischen Geheimdienstes. Ich würde mich gerne mit Ihrer Führung treffen. Ich habe sehr sensible Informationen[17], – и он похлопал для убедительности по планшету.

Лица солдат напряглись, на некоторых обозначилась суровость. Мысли их были понятны: стоило ли рисковать из-за фрица, решившего укрыться от войны.

Разведчик, ползший с ним рядом, что-то сказал обступившим его солдатам, и те, потеряв к немцу всякий интерес, разошлись по своим позициям.

Майор почувствовал облегчение: не все так просто, как могло показаться поначалу. Главное, русские не собирались его убивать. Но что они с ним будут делать, тоже пока не ясно. Никогда раньше он не приближался так близко к роковой черте. Внутри неприятно заныло, донимали скверные предчувствия.

Неожиданно из черноты узкого перехода к ним вышел худой узколицый человек с острым подбородком. При появлении офицера солдаты умолкли. Посмотрев на майора, он представился на хорошем немецком:

– Капитан Ахромеев, военная контрразведка.

Почувствовав приближающуюся развязку, Шрадер едва улыбнулся пересохшими губами:

– Я майор Шрадер, офицер военной разведки.

– Пойдемте в блиндаж, господин майор, – учтиво произнес русский капитан. – Думаю, у нас будет о чем поговорить.





Глава 7

Позвольте без манерности




Тимофей Романцев был командирован в Шестьдесят девятую армию под командованием генерал-лейтенанта Колпакчи. Начальником штаба в ней был генерал-майор Владимирский, с которым у полковника Утехина еще до войны сложились дружеские отношения. Оттуда капитан получил предписание направляться в Девяносто первый стрелковый корпус, занимавший на реке Уша позиции, растянувшиеся километров на тридцать. По другую сторону находился провинциальный городок Несвиж.

Линия фронта была не сплошной: в наиболее трудных местах, с оврагами и болотами, были установлены противопехотные мины. Места, считавшиеся труднопроходимыми, контролировались батальонами пехоты, расположившимися в пределах видимости. На господствующих высотах были устроены долговременные огневые точки, контролировавшие фланги, было налажено постоянное наблюдение за противником. На других направлениях, более широких, имевших вероятность проникновения тяжелой техники и живой силы противника, устроили танковые засады. Особо эффективно показали себя бронированные гнезда, где в качестве укрытия использовались танковые башни. Оборонное зодчество в этом случае было нехитрым: танк заезжал в вырытый под его размеры окоп и тщательно маскировался. При возможном прорыве первой линии обороны личный состав мог действовать автономно – резервов и боеприпасов достаточно, чтобы продержаться до подхода подкрепления.

Начальником военной контрразведки СМЕРШ Девяносто первого стрелкового корпуса был полковник Русовой Ефим Михайлович, хмурого вида сорокапятилетний мужчина, всецело оправдывающий фамилию всем своим внешним видом. Волосы у него были темно-коричневого цвета, от многочисленных веснушек рыжим выглядело даже его лицо – по-деревенски крепкое. Полковник был широк в плечах, в руках чувствовалась сила. Вопреки внешней суровости капитана он встретил радушно, как своего старого знакомого.

Рассказав о цели прибытия, Тимофей попросился поближе к первому рубежу обороны, откуда будет легче наблюдать за оперативной обстановкой. Внимательно выслушав Тимофея, полковник, слегка растягивая слова, произнес:

– Значит, прибыл с особыми полномочиями… Сделаем так… Будете числиться в моем отделе. Так будет проще. Отсюда до линии фронта шесть километров. По нынешним временам это недалеко, пешком около часа, – но тут же поправился: – Хотя в этом нет никакой необходимости. В штабе у нас достаточно машин, сейчас не сорок первый. Есть трофейные, имеются американские, лично я предпочитаю разъезжать на наших. По мне, «эмка» понадежнее будет. Так что если понадобится, берите.

– Спасибо.

– Кстати, позавчера на нашу сторону перешел перебежчик, майор разведки. Редкая птица, честно говоря, я даже не помню, чтобы такие чины нам добровольно попадались. Одно дело какой-нибудь лейтенант, и совсем другое – целый майор!

– Мне бы хотелось переговорить с ним, – произнес Тимофей. – Это возможно?

– Возможно. Когда хотите переговорить?

– Сейчас.

– Сделаем вот что…. Расположим вас в блиндаже, а там – пожалуйста!

– Мне бы хотелось на первой линии.

– Будет на первой линии, в блиндаже с начальником медслужбы капитаном Пичугиным. Парень он не из разговорчивых. Но на это внимания не обращайте, все-таки сюда он не разговаривать приехал. В блиндаж будете только спать приходить… Да и то не всегда! А вот как обустроитесь… – Русовой посмотрел на часы: – Часика через два подходите. Немец будет здесь. Мой ординарец проводит, он в курсе.

Стрелковый корпус располагался в глухой лесистой местности, изрытой окопами, тянущимися узенькой полоской в глубину чащи. И всюду, куда ни глянь, виднелись следы недавних сражений: воронки от снарядов, которым просто не было счета, – наспех присыпанные, те, что находились возле дорог, и забытые в полях, зарастающие буйной густой травой. Повсюду валялись пробитые и разъеденные ржой каски, до которых никому не было дела. Ближе к передовой линии были видны пушки с покореженными лафетами; стволы, торчавшие из земли, напоминали перископы, рассматривающие низко нависший свод облаков.

Штабная «эмка» бойко бежала по накатанной танками дороге, местами хорошо утрамбованной, а где-то разбитой до черной грязи, в которой, как в болоте, вязла любая техника; повсюду торчали из земли спирали колючей проволоки. У самой кромки поля, нетронутой разрывами, оставался небольшой пятачок «волчьих ям», опоясанный лохмотьями рваного железа.

Чем ближе к переднему краю, тем сильнее оборонительные укрепления. В просвете между деревьями Тимофей различил три танка, зарытых в окопы и отстоящих друг от друга метров на двести. Хорошо замаскированные, укрытые лапником, они полностью сливались с местностью, приметны были лишь стволы, выглядывающие из вороха веток. Из кустов торчали короткоствольные пушки, бьющие в упор прямой наводкой.

Въехали в небольшой распадок, по обе стороны от которого, буквально нависая над дорогой, рядком тянулись низкорослые рябины со срезанными верхушками. Возле входа в окопы, одетый в маскхалат, нес караул автоматчик.

– Приехали, – коротко объявил водитель, заглушив двигатель у кустов можжевельника.

Сержант Кирюхин, ординарец полковника, вместе с Романцевым вышли из машины, а водитель, достав из багажника кусок маскировочной сетки, принялся старательно натягивать ее на автомобиль.

Автоматчик у входа стоял расслабленно, всем своим видом демонстрируя несерьезность службы. Начальство не ахти какое, так зачем понапрасну шею тянуть?!!

– «Радуга», – назвал пароль ординарец.