Цвет пурпурный
Часть 32 из 37 Информация о книге
Сили, говорит она, скажи мне, ты любишь меня? На коленки встала и слезами заливается. А мне так больно, невозможно передать как. Почему сердце не останавливается, раз так больно? Што ж поделать, женщина же я все-таки. Я люблю тебя, говорю ей, что бы ни случилось, и что бы ты ни сделала, я люблю тебя. Она еще немного похныкала, головой к моему стулу прислонившись. Спасибо, говарит. Я не могу больше в твоем доме оставаться, говарю я ей. Но, Сили, говорит она, как ты можешь меня бросить. Ты же мне друг. Я люблю этого мальчика, и мне ужас как страшно. Он треть меня по возрасту, столько же по толщине. И даже по цвету. Она попробовала засмеяться. Знаешь, придет время, он мне сделает больнее, чем я тебе сейчас. Не уезжай, пожалуйста. Тут в дверь позвонили. Шик вытерла слезы и пошла открывать. Открыла, увидела, кто там, и сразу вышла. Слышу, машина от дома отъехала. Я пошла спать, но и сон не наведался ко мне в эту ночь. Молись за меня, Твоя сестра Сили. Дорогая Нетти, Если я еще жива, так это потому што смотрю, как Генриетка цепляется за свою жизнь. Ох, как она воюет. Когда у ей приступ, она так вопит, мертвых подымет. Мы ее лечим, как ты мне писала африканские своих лечат. Кормим ее ямсом каженный день. Нам, конешно, как всегда везет, она терпеть не может ямс. Отбивается от ево как может. Народ по всей округе придумывает всякие кушанья, только лишь бы на вкус были не как ямс. Притаскивают тарелки козлятины с ямсом, яиц с ямсом, требухи с ямсом. А суп? Мой Бог, разве што из ботинок суп не варят. Генриетка заявляет, будто все равно чует ямс, и запросто может тарелку из окна выкинуть, ежели заподозрит неладное. Мы ей говорим, потерпи, настанет день и не будешь есть ямса, а она говорит, чтой-то не шибко торопится ентот ваш день. А пока суставы у ей распухли, она вся горит, и жалуется, будто в голове у ей белые человечки молоточками стучат. Нынче я часто Мистера __ вижу, как он приходит Генриетту навестить. Он тоже выдумывает всякие хитрые рецепты, например, арахисовое масло из ямса. Мы сидим у камина с Харпо и Софией, в вист играем, а Генриетта с Сюзи Кью радио слушают. Случается, он меня и домой отвезет на своей машине. Он так и живет в своем маленьком домишке, уже и дом на ево стал похожий, за стоко-то лет. На веранде у ево два стула с прямыми спинками, к стене припертые, стоят. На перилах горшки с цветами. Только нынче домик у ево выкрашеный, беленький да чистенький. А отгадай-ка, што он собирает себе для забавы. Ракушки. Ракушки улиток и всякие ракушки из моря. Кстати сказать, из-за ентих ракушек я впервые внутрь дома опять зашла. Он Софии рассказывал, какая у ево есть новая раковина, будто ежели ее к уху приложиш, слышно, как море шумит. Мы пошли взглянуть. Она большая, тяжелая, пестрая как курица, и точно, в ей волны шумят. Мы-то тут моря никогда не видели. Мистер __ читал в книжках. Он и раковины заказывает по книжкам, их у ево повсюду навалено. Он не очень о своих раковинах распространяется, зато как в руки берет, словно дар с неба обрел. У Шик, помню, раковина была, говорит, Давно, как мы только познакомились. Такая большая, белая, как веер. Она еще любит ракушки? He-а, говарю, она теперь слоников любит. Он подождал, не скажу ли я еще чево, потом раковины на место убрал, и спрашивает меня, А ты чево-нибудь такое любишь? Я птиц люблю, говарю. Знаеш, говорит, ты мне всегда птицу напоминала. Давно, как ты приехала сюда. Такая тощая была, не приведи Господь, говарит. И чуть что случится, ты, бывало, встрепенешься, будто вот-вот улетишь. Значит, видел, говарю. Видеть-то видел, сказал он, да дурак был, не откликнулся. Да, говорю, мы это пережили. А знаешь чево, ведь мы еще муж и жена, гаворит. Не-е, говарю, никогда ими не были. Ты хорошо выглядиш, как в Мемфисе пожила, сама знаеш небось, гаворит. Ну да, говарю, Шик обо мне заботится. Чем ты там зарабатываешь? спрашивает. Брюки шью, говарю. То-то я замечаю, вся родня брюки твоего пошива носит. Так ты што, и на продажу шьешь? Именно, говорю. Я еще тут начала. Надо было чем-то руки занять, штобы тебя не убить. Он в пол уставился. Шик мне первую пару помогла сшить, говорю. И как дурочка, заплакала. Скажи мне правду, Сили, говорит он, Я тебе не приглянулся, потому што я мущина. Я нос высморкала. По мне так, сними с вас портки, все мужики на лягушек похожие. Как ни ласкай, лягушки они и есть. Понятно, говорит. Как домой добралась, мне так тошно стало, в пору только спать круглые сутки. Пробовала с новой задумкой своей, брюками для беременных, повозиться, но от одной мысли, што кто-то может быть беременный, слезы полились. Твоя сестра Сили. Дорогая Нетти, В первый раз мне Мистер __ мою почту прямо в руки отдал, телеграмму из министерства обороны Соединенных Штатов Америки. В ей сказано, што корабль, на котором ты с детьми и мужем плыла из Африки, подорвался на немецкой мине в каком-то Гибралтаре. Они думают, вы все утонули. И в тот же день все мои письма к тебе за последний год вернулися нераспечатанные. Сижу я теперь в своем большом доме и иголкой ткань ковыряю, шью как будто. Зачем, сама не знаю. Зачем все? Едва тяну ее, эту жизнь. Твоя сестра Сили. Дорогая моя Сили, Таши и ее мать убежали из деревни. Они отправились к мбеле. Мы с Самуилом и детьми вчера долго говорили об этом и выяснили, что, по сути, никто из нас толком не знает, существуют ли мбеле в действительности. Мы слыхали от других людей, что они живут в самых непроходимых лесах, охотно принимают беглецов, нападают на плантации белого человека и готовят его гибель или, во всяком случае, надеются прогнать со своего континента. Адам и Оливия очень расстроены, потому что любят Таши и скучают по ней и еще потому, что от мбеле еще никто не возвращался. Мы стараемся занять их, а поскольку в этом году малярией болеют очень многие, у нас у всех много работы. Распахав поля с ямсом и взамен дав людям олинка еду в банках и пакетах, плантаторы лишили их необходимой пищи, надежного средства от малярии. Конечно, белые не знали об этом, им просто была нужна земля для каучуковых плантаций, но олинка сажали ямс тысячи лет, и он спасал их от малярии и хронической болезни крови. Без обычного урожая ямса люди — те немногие, что остались — болеют и умирают с угрожающей быстротой. Сказать тебе по правде, я опасаюсь за наше собственное здоровье, и особенно за здоровье детей. Самуил надеется, что с нами ничего не случится, поскольку мы перенесли малярию в первые годы жизни здесь. А как ты живешь, милая моя сестричка? Почти тридцать лет прошло с тех пор, как мы последний раз говорили друг другом. Может статься, тебя уже нет на этом свете. Близится время отъезда, и Адам с Оливией забрасывают меня вопросами о тебе, на редкие из которых я могу дать ответ. Я говорю им иногда, что Таши чем-то похожа на тебя. И поскольку для них здесь нет никого милее Таши, при этих словах они светятся от радости. Но иногда я спрашиваю себя, найду ли в тебе прежнюю открытую и честную душу, такую, как у Таши, когда вновь увижу тебя. Не сломили ли тебя бесконечное деторождение и постоянные обиды в доме Мистера __? Этими мыслями я не делюсь с детьми, а только с моим дорогим супругом Самуилом, который советует мне не тревожиться понапрасну, а положиться во всем на Божью волю и на духовную стойкость моей сестры. Наше понятие о Боге изменилось, после всех этих лет жизни в Африке. Он для нас все более духовен и все более внутри нас. Большинство людей думают, что он должен как-то выглядеть, быть похожим на что-то или на кого-то — на листья или на Христа, — но мы так не думаем. Это отсутствие зримого образа приносит освобождение. Когда мы вернемся в Америку, Сили, мы будем вести с тобой долгие разговоры об этом. А может быть, мы с Самуилом откроем у нас новую церковь, в которой не будет никаких идолов, в которой люди, все и каждый, будут искать прямого общения с Богом и укрепляться в вере, общаясь с нами и друг с другом. Как ты можешь догадаться, здесь мало развлечений. Мы читаем газеты и журналы из дома, играем с детьми в африканские игры. Ставим с местными детишками куски из пьес Шекспира — Адам особенно хорош в роли Гамлета, когда читает монолог «Быть или не быть». У Коринны были четкие понятия о том, чему следует учить детей, и каждая хорошая книга, о которой она читала в газетах, попадала в их библиотеку. Дети наши многое знают, и надеюсь, знакомство с американским обществом не будет для них большим шоком, разве что их удивит ненависть к черному народу, которая явственно чувствуется во всех газетных новостях. Я тревожусь, когда думаю об их африканской свободе духа, их открытости, их самоуважении. И потом, мы же будем бедными, Сили. Пройдут годы, прежде чем мы сможем купить дом. Как они, выросшие в Африке, будут справляться с этой враждебностью по отношению к себе? Когда я представляю их в Америке, они кажутся мне наивными детьми, а вовсе не такими взрослыми, какими я привыкла видеть их здесь. Худшее, с чем нам пришлось столкнуться в Африке, было равнодушие и некоторая, вполне объяснимая поверхностность наших отношений с людьми, кроме разве что Кэтрин и Таши. В конце концов, олинка хорошо понимают, что мы имеем возможность уехать, а они должны остаться. И, само собой разумеется, эти сложности не имеют никакого отношения к цвету нашей кожи. Дорогая Сили, Прошлым вечером я не дописала письмо, потому что пришла Оливия и сказала, что Адама нигде нет. Очевидно, он ушел вслед за Таши. Молись за него. Твоя сестра Нетти. Милая моя Нетти, Иногда я думаю, што Шик вовсе меня и не любила. Я стою раздевши перед зеркалом и смотрю на себя. И чево тут, спрашивается, любить? На голове кучеряшки, я их больше не выпрямляю. Шик сказала, ей и так любо, и нужда отпала. Кожа темная. Нос как нос. Губы как губы. Тело как у любой другой бабы — проходит через возрастные изменения. Ничево такова, за што любят. Ни тебе медовых кудрей. Ни тебе свежести, ни тебе молодости и красоты. Сердце, однако, кровью так и полнится. Видать, свежее еще. Вот так я и говорю с собой, в зеркало глядючи. Сили, говарю я, тяжелый ты случай. Счастье тебя провело. До Шик у тебя ево не было, вот ты и вообразила, будто тебе теперь положено по гроб жизни быть счастливой. Ты еще посмела думать, будто деревья да звезды на твоей стороне. А нынче глянь-ка на себя. Шик нет, и счастья нет. Иной раз открытка от Шик придет. То с Нью-Йорку, то с Калифорнии. В Панаму со своим Жерменом каталася, Марию Агнессу да Грейди навестить. Только Мистер __ мои страдания и может понять. Я знаю, ты меня ненавидиш, што я тебя с Нетти разлучил, говорит он мне, а теперичя ее уж нет в живых. Я ево вовсе не ненавижу, Неточка. И я думаю, ты есть в живых. Как ты можеш быть мертвой, коли я тебя чую? Может, ты, как Бог, обратилась во што другое и мне надо будет по-другому с тобой говорить, но ты не померла для меня, Нета. И никогда не помрешь. Как мне с собой прискучит говарить, я завсегда с тобой разговариваю. И даже пробую до наших детей достать. Мистер __ все еще не может поверить, што у меня есть дети. Откудова они взялись? спрашивает. От отчима, гаворю ему. Так по-твоему выходит, он с первоначала знал, кто тебя попортил? Ха, говарю. Мистер __ только головой качает. После всево, што было, ты можеть дивишся, почему я его не ненавижу? По двум причинам. Он любит Шик, это раз. И два, Шик его тоже раньше любила. И опять же, ты посмотри, как он старается чево-то такое человеческое из себя сделать. И не только, што работает, да за собой убирает, да внимание обращает на вещи, которые Бог сотворил в приступе игривости. Ведь с ним теперь говорить можно, он слушает, а один раз вдруг ни с того, ни с сего сказал, Знаешь, Сили, я чувствую, будто впервые за всю жизнь на этой земле живу как человеку надо жить. И неплохое ощущение имею. София с Харпо все тужатся меня к какому-нибудь мужичку пристроить. И знают же про мою любовь к Шик, но им кажется будто женщины любят просто так, по случаю, ково ни попадя. Стоит мне к Харпо зайти, как тут же на меня начинает наседать какой-нибудь страховой агент или еще кто. Мистеру __. приходится меня спасать. Как он скажет, эта дама моя жена, так мужик тут же к дверям бежит и поминай как звали.