Цвет пурпурный

Сидим мы с ним за столиком, пьем лимонад, да вспоминаем, как Шик у нас жила. Как она больная к нам приехала. Как песенку свою нудную напевала. Как славно мы у Харпо вечерами сиживали.

Ты уже тогда шить горазда была, говарит. Помню платьица, что Шик носила.

Да, говорю, платья Шик умела носить.

Помнишь, как София зуб выбила у Марии Агнессы? Спрашивает.

Как же такое можно забыть, говарю.

О Софииных делах мы особо не судачим. Не до смеха тут. К тому же у Софии все еще много забот с ентой семейкой. С мисс Элинор Джейн, то бишь.

Ты не представляеш, София мне говорит, сколько я натерпелася с ентой девкой. Помниш небось, раньше-то она ко мне со всякой бедой бежала. А теперя, ежели и хорошее случится, опять ко мне идет. Как вышла замуж за своего мужика, ко мне тут же прискакала, Ах, София, говарит мне, ты обязательно должна познакомиться со Стенли Эрлом. Я и глазом моргнуть не успела, как Стенли Эрл тут как тут, у моих дверей стоит.

Здравствуй, София, говарит, улыбается и руку мне подает. Мисс Элинор Джейн мне про тебя много чего хорошего сказывала.

А того, видать, не сказывала, как я у них под домом в клетушке жила. Однако молчу. Обходительность показываю. Генриетка в соседней комнате радио врубила. Мне почти орать приходится, штоб меня гости услышали. Они снимки в рамочках, по стенкам развешаные, разглядывают, идет, говорят, моим сынам военная форма.

Где они воюют, Стенли Эрл интересуется.

Покамест здесь служат, в Джорджии, говорю. А скоро их за океан отправят.

Где их гарнизон, спрашивает. Во Франции, Германии али на Тихом океане?

Я и не знаю, где это, и на всякий случай, нет, гаворю. Он тоже, говарит, хотел воевать да надо с отцовой хлопкочесалкой управляться.

Солдатам тоже одежда нужна, тем более они в Европе воюют. Жалко, што не в Африке. И засмеялся. Мисс Элинор Джейн тоже, гляжу, улыбается. Генриетка на полную громкость радио ввернула. Музыка хрипит вовсю, белые, видать, насочиняли, хоть святых выноси. Стенли Эрл пальцами стал прищелкивать да огромной своей ножищей притопывать. Голова у его што твой огурец, волосы сбритые под корень и маленько проросшие, будто шерсть на черепушке. Глаза ярко-голубые, почти не мигают. Господи Иисусе, думаю.

София меня практически вырастила, мисс Элинор Джейн говорит. Не знаю, что бы мы без нее делали.

Ну да, нас всех цветные вырастили, Стенли Эрл говорит, поэтому мы такие хорошие. И подмигнул мне. Ну что ж, киска моя, пора нам и по домам, говорит своей.

Она подскочила, будто кто в ее булавку воткнул. Как Генриетта себя чувствует? спрашивает и шепчет мне, Я ей принесла кушанье с ямсом, она никогда не догадается. Сбегала в машину и принесла латку с тунцом.

И то сказать, София говарит, уж тут надо мисс Элинор Джейн отдать должное, с энтим ямсом она Генриетку умеет провести. Што для меня дорогово стоит. Само собой, я Генриетте не говорю, откудова еда принесена. Скажи я, так тарелка бы тут же в окно полетела. Али б она блевать начала, будто худо ей от энтой пищи.

И все-таки конец пришел и Элинор Джейн. Генриетта, хоть она ее на дух не переносит, тут ни при чем. Всему причиной сама Элинор Джейн да младенец ееный. София куда ни повернется, мисс Элинор Джейн своего Рейнолдса Стенли Эрла ей в нос сует. Енто такое толстенькое беленькое безволосое нечто, прямо хоть щас в военно-морской флот ево отправляй.

Правда, Рейнолдс очень милый, говорит мисс Элинор Джейн Софии. Папа мой в нем души не чает. Он так радуется, что внука в его честь назвали, и что он так на него похож.

София молчит да одежку Генриеткину да Сюзи Кью гладит.

Он такой умница. Папа говорит, что не видел еще такого умново ребенка. Мама Стенли Эрла говорит, что он умнее, чем Стенли Эрл был в его возрасте.

София молчит.

Тут мисс Элинор Джейн неладное почуяла. Сама знаешь, што они за люди, не все, конешно. Меры не знают. Как прицепятся, нивкакую не отстанут, пока не дапросятся себе на шею приключениев.

Что-то София у нас нынче тихая, говорит мисс Элинор Джейн, будто с Рейнолдсом Стенли разговаривает. Он на нее смотрит, глаза выпучив.

Разве он не миленький? опять Софию спрашивает.

Пухленький, уж точно, София отвечает и платье выглаженное на другую сторону вывернула.

И миленький тоже, говорит Элинор Джейн.

Толстый дальше некуда, София говорит, И большой.

И милый, Элинор Джейн говорит, и умный. Схватила его и поцеловала над ухом. Он голову себе потер и сказал, гу.

Ну разве он не самый умненький ребенок на свете? Она спрашивает Софию.

Голова у него изрядная, София говарит, некоторые люди величину головы оченно ценют. И волос опять же нету. Значит, по летней-то жаре прохладно ему будет. Свернула платье и на стул положила.

Он славненький, умненький невинный малыш, говорит мисс Элинор Джейн. Разве он тебе не нравится? Так в лоб и спросила.

София вздохнула. Утюг на подставку поставила. Повернулась к мисс Элинор Джейн. Мы с Генриеттой в углу играем в лото. Генриетта делает вид, будто мисс Элинор Джейн не существует, но обе мы хорошо слышали, как утюг о подставку громыхнул, когда его София поставила. Што-то знакомое в ентом звуке, но кой-что и новенькое.

Нет, мэм, София говарит. Не ндравится мне Рейнолдс Стенли Эрл. Тебе это хотелось узнать с самово тово времени, как он родивши у тебя? Вот пожалста.

Мы с Генриеттой головы подняли. Мисс Элинор Джейн быстро Рейнолдса Стенли на пол апустила, он первым делом падполз к стопке выглаженова белья и стянул ее всю себе на голову. София белье подняла, сложила опять и за гладильную доску встала с утюгом в руке. София из тех баб, што в руку ни возьмет, все как оружие выглядит.

Элинор Джейн плакать принялась. Она-то всегда Софию любила. Не будь ее, не выжить бы Софии в доме ейново папаши. Ну так что ж с тово? София не по доброй воле у их в доме оказалася. И не по доброй воле своих детей оставила.


Поздно плакать, мисс Элинор Джейн, София ей говорит, Только и остается, што смеяться. Посмотрите-ка на ентова прыща, говорит, и взаправду рассмеялась. Еще ходить не умеет, а поди ж ты, уже в моем доме все вверх дном перевернул. Я его просила приходить? Есть мне дело до тово, миленький он или нет? Будет ему дело до тово, што я думаю, когда он вырастет?

Тебе он просто не нравится, потому что он на папу моего похож, мисс Элинор Джейн говорит.

Это тебе он не ндравится, што он на папашу твоево похожий, София говорит, А я к нему никаких чуйств не имею. Я его не люблю. Я его не ненавижу. Я просто хочу, штобы он не болтался тут все время без присмотра и не устраивал бардак.

Все время? Все время? София, помилуй, мисс Элинор Джейн говарит, да он всего-то у тебя был пять или шесть раз.

А у меня ощущение, што он тут поселивши, София говорит.

Я не понимаю тебя, говарит мисс Элинор Джейн, Все цветные женщины, каких я знаю, обожают детей. У тебя ненормальное отношение.

Я люблю детей, София говорит, А каторые цветные бабы говарят, будто абажают Рейнолдса Стенли, врут. Не больше моево они ево любят. Да хиба ж ты их спрашиваш? Раз ты так плохо воспитана, што им остается отвечать? Бывают цветные, так боятся белых, в любви к хлопкочесалке готовы признаться.

Но он всего лишь маленький ребенок! Говорит мисс Элинор Джейн, будто этим все сказано.

Чево ты от меня хочешь? Спрашивает София. Я к тебе кой-какие чуйства имею, потому как изо всех людей в вашей семье ты одна ко мне добрая была. Так ведь с другой-то стороны, я к тебе тоже, из всех людей в вашей семье. А сродники твои для меня никто. И Рейнолдс Стенли туда же.

Рейнолдс Стенли к этому времени залез на Генриеттину постель и на ногу ее стал покушаться. Потом жевать ее принялся, Генриетта достала с подоконника печенье и дала ему.

Я чувствую, что кроме тебя меня никто не любит, говорит мисс Элинор Джейн, мама любит только брата. Потому что по-настоящему его единственного папа любит.

У тебя таперичя муж есть, София говорит, пущай он тебя любит.

Он любит только свою хлопкочесалку, она говорит. В десять вечера он еще на работе. А когда он не на работе, то в покер с друзьями играет. Мой брат с ним чаще бывает, чем я.

Может, брось ево, говорит София, у тебя в Атланте родня есть, поезжай к ним. Да работу найди.

Мисс Элинор Джейн только волосами тряхнула, будто и слушать не хочет таких безумных речей.

У меня своих бед полно, София говарит, и Рейнолдс Стенли их еще прибавит, дай ему только подрасти.

Нет, не прибавит, говарит мисс Элинор Джейн, Я его мама и я не позволю ему плохо к цветным относиться.

Ты и еще кто? София спрашивает, Как он говорить начнет, ево без тебя научат.

Ты что, хочешь сказать, что не смогу любить и воспитывать своего сына? говорит мисс Элинор Джейн.

Нет, говорит София. Я не то хочу сказать. Я хочу сказать, што я не смогу любить и воспитывать твоево сына. Ты можешь любить ево сколько твоей душеньке угодно. И будь готова отвечать за последствия. Цветным приходится.

Кроха Рейнолдс Стенли уже подобрался к Генриеттиному лицу и полизать ее норовит. Будто с поцелуями лезет. Ну, думаю, голубь, отлетишь ты сейчас к дальней стенке. А она лежит и не шевелится, пока он по ей ползает да глаз ей пытается поковырять. Уселся к ей на грудь и смеется, карты игральные в ейный рот пихает.

София подошла и забрала его.

Он мне не мешает, Генриетта говорит. Он меня щекочет, и мне смешно.

Мне он мешает, София говорит.

Что же делать, мисс Элинор говорит, беря его, никому мы тут с тобой не нужны. Грустно так говорит, будто и податься ей больше некуда.

Спасибо тебе за все, София говорит. Она тоже с лица сошла, и глаза будто на мокром месте. Как мисс Элинор Джейн ушла со своим с Рейнолдсом Стенли, София говарит, одно мне ясно, не по-нашенски этот мир устроен. А цветные, когда говорят, будто всех любят, ничево не соображают.

О чем еще тебе написать, милая Нетти?

Ты главное не бойся, твоя сестра не совсем от тоски рехнулась и руки на себя накладывать не собирается. Конешно, хреновато бывает, и даже чаще всего именно так и бывает. Да будто раньше было по-другому? Была у меня хорошая сестричка, Нетти звали. И подружка была хорошая, Шик по имени. И были дети хорошие, в Африке росли, песни пели да стишки сочиняли. И чево теперь? Сперва-то был просто как ад какой, могу тебе сказать, первые два месяца. А нынче уже шесть месяцев как Шик уехавши, а возвращаться и не думает. Я учу свое сердце не хотеть, раз иметь не может.

А и то сказать, она мне столько счастливых лет подарила. И потом она с Жерменом кой-что новое для себя открывает. Нынче они гостят у Шикова сына.

Дорогая Сили, пишет она мне, мы с Жерменом гостим у моево сына в Таксоне, штат Аризона. Другие двое живы-здоровы, и все у их в порядке, да только не желают они меня видеть. Наговорили им люди, что я разгульную жизнь веду. А этот захотел мать увидеть, хоть какая она непутевая. Он живет в маленьком домишке из глины, мазанки у них называются, так што я чувствую себя как дома (шутка). Он учителем работает в индейской резервации. Они его называют чернокожий белый, слово у их есть особое, и ему это очень не ндравится. Он им говарит, но им все равно. Они уж до такого состояния дошедши, что на чужаков вообще не реагируют. Ежели ты не индеец, ты для них не существуеш. Тяжело смотреть, как он переживает, но такая тут жизнь.

Это Жермену первому взбрело в голову навестить моих детей. Не то штобы у него какая задняя мысль была. Просто он заметил, как я люблю его наряжать да с волосами его возиться, вот он и решил, коли я увижу своих детей, мне будет лучше.

Сына моево зовут Джеймс. Жену зовут Кора Мей. У них двое ребятишек, Дэвис и Кантрелл. Ему всегда казалось, сказал он мне, что ево мама (то бишь моя мама) и папа какие-то не такие, потому как старые и строгие и все у них по правилам. Но он все равно их любил, сказал он мне.

Да, сынок, говорю я ему. Они были любящие родители, но мне кроме любви нужно было еще и понимание. А с этим было плоховато.

Они померли, говорит он, уже десять лет как. Пока могли, все старались выучить нас да на ноги поставить.

Ты же знаеш, я никогда не вспоминала о своих родителях. Ты знаеш, как люблю из себя лихую бабу строить. Но вот они померли, детей мне хороших воспитали, и я о них теперь все чаще думаю. Посадить што ли на их могилку цветов, думаю вот, как вернусь?

Вот так она мне теперь чуть не каждую неделю строчит. Длинные письма про всяко разно, чево у нее происходит и чево ей в голову приходит. И еще про пустыню да про индейцев да про скалистые горы. Как бы мне хотелось с ней везде ездить. А и слава Богу, пущай хоть она. Я бывает ужас как злюсь на ее. Так бы ей все волосья повыдергала. А потом думаю, ну как же так, она ведь тоже имеет право жить, имеет право на мир посмотреть, и выбрать себе для этого компанию, какую хочет. Не может она своих прав лишиться просто потому, што я ее люблю.

Одно меня беспокоит, в ее письмах ни слова о возвращении. А я скучаю. Так скучаю, что реши она вернуться и Жермена своего за собой приволочь, я их обоих, хоть умру, но встречу с лаской да приветом. Кто я такая, штобы указывать ей кого любить, а кого нет? Не мое это дело. Мое дело смотреть, штобы моя любовь была крепкая да верная.

Мистер __ меня намедни спрашивает, чево я так сильно Шик люблю. Сам он мне говорит, будто любит ее за то, какая она. В ней, говорит, больше мужества, чем в ином мужике. Она прямая, честная, всегда чево думает, то и говорит, а там пусть хоть черти съедят. Ты знаешь, Шик и драться может, совсем как София, говарит он. Она должна сама свою жизнь делать и за свое стоять.