Дань псам. Том 2
Часть 111 из 116 Информация о книге
Он нагнулся и ухватил меч с черным лезвием. И, без церемоний выдернув оружие, выпрямился. Присутствующие затаили дыхание. Каладан Бруд посмотрел на оружие в своих руках. Баратол увидел, как воин скривил губы, зарычав; блеснули ровные зубы. Воин повернулся, подошел к карете, открыл дверцу и бросил внутрь зазвеневший меч. Дверь захлопнулась. Баргаст огляделся и протянул руку: – Вол и телега. – Каладан… – Я сделаю по-своему, Барук. – Его горящие глаза отыскали Баратола. – Помоги мне поднять его. Баратол, сдерживая стон, взялся за ноги тисте анди и смотрел, как Бруд просунул руки под плечи трупа и ухватил под мышки. Они вместе подняли тело. Мураш подогнал телегу поближе и теперь с несчастным видом стоял рядом с волом. Тело Аномандра Рейка уложили на доски, покрытые старыми пятнами крови. Бруд нагнулся над ним и замер. Затем снова выпрямился и повернулся к Высшему алхимику. – Я сложу для него курган. К западу от города. – Каладан, прошу тебя, это может подождать. Нам нужно… – Нет. – Он подошел к Мурашу, одной рукой отодвинул фаларца от вола и ухватился за хомут. – Я сделаю это. И никого больше не нужно посылать в это путешествие. Только Каладан Бруд и Аномандр Рейк – вместе, в последний раз. И вол двинулся в скорбный путь. Один воин шагал рядом, труп другого лежал в телеге. Процессия остановилась шагов через десять: пузатый коротышка в красном жилете встал прямо у них на пути. Каладан Бруд посмотрел на него и нахмурился. И пузатый коротышка поклонился с неожиданной грацией и отступил в сторону. Бруд ничего не сказал и только потянул вола дальше. Поговаривали, что он спас Даруджистан. Когда-то много лет назад, и теперь снова. Владыка Лунного Семени, который этой ночью обрушил тьму и холод на ярящийся огонь. Каким-то образом выбил дух из растущего пожарища. Спас всех жителей. Говорили, что он в одиночку прогнал демонических Гончих. И говорили, что в миг его смерти взорвалось сердце луны. И доказательства до сих пор видны в небе. Кто убил его? Никому не известно. Слухи о возвращении Воркан подогревали рассуждения о каком-то злобном предательстве. О Малазанском контракте. О слепой ярости бога. Одно понятно: эта смерть была предопределена; разве поклонники Дэссембрея не бежали прошлой ночью из храма? Разве не настало время Повелителя трагедий? Да, настало, точно настало. И люди высыпали на улицы. Они стояли вдоль пути Каладана Бруда и провожали взглядами воина, вола и телегу. Стояли в молчании; а потом двинулись следом, образовав человеческую реку. В это утро Даруджистан не был похож ни на один другой город. Торговцы не расхваливали свои товары. Рынки не открылись. Рыбацкие лодки оставались у причала и не выходили на зеркальные воды озера. Ткацкие станки молчали, веретена не крутились. И во всех храмах зазвонили колокола. Вразнобой, звучно, как сломанное эхо, словно сам город обрел голос, и этот голос, полный скорби, теперь говорил за всех жителей, за жрецов и жриц, за всех богов в храмах. В звоне колоколов Великие Вороны взмыли в дымный воздух и кружили над крышами, образуя пронзительный, внушающий ужас эскорт. Сначала их были сотни, потом тысячи. Они кружили над Даруджистаном, словно чтобы накрыть его тьмой, накрыть саваном тело внизу. А сразу за Напастиным городком одинокий мечник, поднимающийся на первый из Гадробийских холмов, остановился и чуть повернул изуродованное лицо в сторону ужасной музыки колоколов и птиц, и в глазах его… да никто не знает, что там у него было. И он повернулся к Даруджистану спиной и пошел дальше. То, что идти ему некуда, по крайней мере сейчас, значения не имело. У одиночества – свой путь, годный для того, кто не хочет делить тяготы. Одиночество – неподходящий попутчик для вечно потерянных, но другого они не знают. В это же время другой человек в кольчуге сидел в таверне Напастиного городка. Идею провожать процессию в городе он считал слишком… безвкусной. Каллор терпеть не мог похорон. Прославление неудачи. Купание в пафосе. Все живые вынуждены смотреть в улыбающееся лицо смертности – нет, это не для Каллора. Он предпочитал в это улыбающееся вонючее лицо бить – прямо меж гребаных глаз. Таверна была пуста: никто, похоже, не разделял его чувств; и его это устраивало. Всегда устраивало. По крайней мере, так он повторял себе, глядя на украденную кружку плохого эля и слушая шум жутких колоколов и стервятников-переростков. И этот хор был до странности знакомым. Смерть, развалины, скорбь. – Слышишь? – спросил он у своей кружки. – Нашу песню играют. Дымка зашла в «К’руллову корчму»; там оказалось пусто, не считая историка, который сгорбился за своим любимым столиком, уставившись на грязную столешницу. Дымка подошла ближе. – Кто умер? Дукер не поднял головы. – Не кто, Дымка. Правильнее – что. Что умерло? Думаю, больше, чем мы знаем и когда-нибудь узнаем. Она помолчала. – Ты проверял Хватку? – Она ушла четверть колокола назад. – Что? – Сказала, что вернется. – И все? Все, что она сказала? – Еще что-то. Вроде «торквесы проклятые». – Он наконец поднял как обычно блеклые глаза. – Сядь, Дымка. Пожалуйста. Не хочу сидеть один, особенно сейчас. Она придет. И тут над головами загудел колокол, и оба малазанца съежились от оглушительного звона. – Нижние боги! – прошипела Дымка. – Кто там на колокольне? Дукер нахмурился. – Здесь оставалась только Скиллара. Полагаю… – Он замолчал, и взгляд стал еще печальнее. Дымка села. – Надеюсь, она скоро устанет, а не то я сама туда поднимусь. Они сидели, пережидая звон. Дымка смотрела на Дукера, который, казалось, все больше впадает в отчаяние. И тут до нее дошло. – Мне казалось, мы сняли колокол. – Сняли, Дымка. Он в погребе. – Ох! Тогда понятно, почему он так подавлен. – Собираешься отрезать голову? – спросила Самар Дэв. Карса Орлонг, стоявший над убитым им Гончим псом, только хмыкнул в ответ. – Пожалуй, кухонным ножиком попробую. Видела, как мой меч прорезал хребет? Как дерево рубит. Она почувствовала, что дрожит, – наверное, от утомления. – А это ведь твои дочери? Карса бросил взгляд на двух тоблакаек, молча ожидавших в стороне. – Я изнасиловал мать и дочь. – Ну, замечательно. Очень мило. – Я был вправе. – Очень забавно. – Что? – Все эти разговоры о «праве». И то, как часто тот, кто заявляет о своих правах, ущемляет чужие. В итоге все сводится к тому, у кого меч больше. – Я завоевал это право, когда убил их мужчин. Это была племенная война, ведьма. – Он помолчал. – А я был молод. – Нижние боги, ты и вправду хочешь сказать, что сожалеешь? Тоблакай отвернулся от мертвой Гончей и посмотрел на дочерей. – Сожалений у меня много, – ответил он. – Но не об этих двух. – А если у них другое мнение, Карса? – Да с чего бы? Я подарил им жизнь. – Думаю, – сказала Самар Дэв, – что никогда тебя не пойму. – Она посмотрела на девушек. – Они понимают наш разговор? Конечно, нет, наверняка не знают ни одного языка Семи Городов. Я не видела, чтобы ты говорил с ними, Карса. И чего ты ждешь? – Я жду, – ответил он, – когда придумается, что сказать. В этот миг из переулка появилась еще одна женщина и, глядя на Карсу Орлонга, подошла к нему.