Дань псам. Том 2

Безумный звон колокола, которого не было, наконец прекратился, и Скиллара смогла снова выбраться на крышу храма, чтобы обозревать город. На озере она увидела, как на одиноком корабле подняли паруса, ловя утренний бриз. Паруса были ей знакомы, и она какое-то время следила за ними.

А кто на борту? Ну, разумеется, Злоба. И Баратол – если у него осталась хоть капля здравого смысла. Рядом – улыбающийся Чаур, громадное дитя, с детской любовью, которая никогда не будет знать предательства, хотя бы до того дня (надо надеяться, десятилетия спустя), когда состарившийся кузнец отправится в постель последний раз. Она почти видела его лицо, глубокие морщины, угасающие черные глаза – и все жизненные потери слетают, как вуали, пока он не перестает видеть.

Чаур не поймет. Чувства слепо вломятся в него, как кабан в чащу. Будет ужасно смотреть на него, видеть несчастное дитя, свернувшееся в комок от боли, которую он не понимает, от потери, которую не в силах оценить.

И кто тогда позаботится о нем?

А как же милая Скиллара? Почему она не с ними? Хотела бы она знать ответ. Однако она поняла правду о себе. Она обречена, как стало ясно, предлагать мягкое утешение проходящим душам. Мостик, чтобы скрасить одиночество в их путешествии.

А еще, похоже, обречена раскрывать объятия не тем любовникам, отдавать себя без остатка и не быть любимой в ответ.

Она стала разменной монетой в череде упущенных возможностей, составляющих историю неуклюжей жизни.

Сможет она жить с этим? Не скатившись в жалость к себе? Наверное, время покажет.

Скиллара набила трубку, высекла огонь и глубоко затянулась.

Какой-то звук заставил ее обернуться.

Баратол подошел ближе, ладонью скользнул по ее затылку, нагнулся и поцеловал. Долгим, крепким, страстным поцелуем. Когда он наконец отстранился, она ахнула, распахнутыми глазами глядя в его глаза.

Он сказал:

– Я кузнец. Если нужно выковать цепи, чтобы удержать тебя, я сделаю это.

Она моргнула и гортанно рассмеялась.

– Осторожнее, Баратол. Цепи удерживают обоих.

Он смотрел серьезно.

– Ты сможешь жить с этим?

– Не оставляй мне выбора.



Летим, друзья, на крыльях любви! От колокольни, где мужчина и женщина обрели друг друга, к туго надутым парусам, где другой мужчина смотрит на запад, мечтая о сладком лунном свете над садом, о женщине, что стала второй половиной его души.

Легкий порыв ветра в открывшуюся дверь, сладкий вздох – стражник входит домой, и его обнимает жена, пережившая бесконечную ночь страха; теперь он у нее в объятиях, и все хорошо, все правильно, а дети кричат от радости и скачут по кухне.

Река горя прокатилась по Даруджистану, а следом разгорается утро. Пора восстанавливать жизнь, так много ран предстоит залечить.

Мешочек с монетами плюхается на стол перед женщиной, ощутившей прелесть вдовства; она чувствует себя так, словно проснулась от кошмара длиной в десятки лет. Это и есть для нее момент любви – только для нее и ни для кого другого.

Хватка заходит в корчму, где со слезами на глазах ждет Дымка, а Самар Дэв смотрит на них, сидя за столиком, и улыбается, но улыбка эта тоскливая, и Самар Дэв думает – какие двери ждут ее, какие окажутся незапертыми и что там за ними.

А в храме Искарал Прыщ промокает чернила и ликует над своим литературным шедевром. Могора измученно наблюдает за ним, но уже подумывает о союзе с Сордико Куолм.

Бхокаралы, сбившись в кучу, обмениваются свадебными подарками.

Два охранника усадьбы, после бурной ночи, завалились в бордель – и не нашли там никого. Любовь придется отложить, ну и что тут удивительного?

На пороге скромного жилища и мастерской Тисерра стоит, глядя на двоих самых любимых людей своей жизни. На краткий миг ее воображение разыгрывается не на шутку. Она берет себя в руки и небрежно спрашивает:

– Завтрак?

Торвальд застывает.

А Раллик только улыбается.



Пузатый коротышка необъятного размера элегантно пробирается через обломки обратно к таверне «Феникс». Нельзя отстраняться от печали, но можно бросить взгляд на более приятные вещи. И скорбя на свой манер, с кексами, он тоже вздыхает тоскливо. Любовь это город, в самом деле, прекрасный город, где тысячи и тысячи путей ведут через свет и тень, через спертый воздух и благоухание, захватывающие дух ароматы и захватывающую дух вонь; есть и золотая пыль в канавах, и возрождение сквозь слезы.

И вот, наконец, маленький мальчик, шагающий в дуэльную школу через золотые лучи солнца; он останавливается в десяти шагах от сидящей на скамье женщины; он беззвучно говорит что-то.

И через мгновение появляются две девчушки и замирают, уставившись на Драсти, и с визгом бросаются к нему.

Женщина поднимает взгляд.

Какое-то время молчит, глядя на вцепившихся в мальчика Мяу и Кроху. А потом всхлипывает и словно хочет отвернуться…


Но Драсти этого не потерпит.

– Нет! Я пришел домой. Вот что: это я пришел домой!

Она не смотрит ему в глаза, но все равно всхлипывает. Машет рукой.

– Ты не понимаешь, Драсти. То время, то время… у меня нет добрых воспоминаний о нем. Ничего хорошего не вышло, ничего.

– Неправда! – кричит он, чуть не плача. – Неправда. Я вышел, я.

Как знает теперь Скиллара, некоторые двери невозможно удерживать закрытыми. Крепкая правда выбивает любые запоры.

Скалла не знала, как с этим справиться. Но она справится. Справится. И смотрит сыну в глаза – так, как никогда не позволяла себе делать. И неплохо получилось.

А что же беззвучно произнес Драсти, перед тем как его заметили? А вот что:

– Смотри, Бэйниск, вот моя мама.





Эпилог




Давай, давай же, бушуй,

Жалуйся на мои рассказы,

Что раны твои бередят,

Вскрывают старые шрамы,

И кровь мешается со слезами.



Сказанье сказанию рознь,

И это несправедливо,

Как несправедливо и то,

Что в мире, полном раздора,

Деяния меркнут с годами.



Я поймаю твой взгляд,

Буду смотреть не моргая

И рассказ поведу

О живых и погибших,

Страх внушая словами.



А потом я скажу,

Что каждый рассказ – это дар,

И что наши шрамы и раны

Становятся не видны

В пространстве между нами.