Дань псам. Том 2
Часть 114 из 116 Информация о книге
Безумный звон колокола, которого не было, наконец прекратился, и Скиллара смогла снова выбраться на крышу храма, чтобы обозревать город. На озере она увидела, как на одиноком корабле подняли паруса, ловя утренний бриз. Паруса были ей знакомы, и она какое-то время следила за ними. А кто на борту? Ну, разумеется, Злоба. И Баратол – если у него осталась хоть капля здравого смысла. Рядом – улыбающийся Чаур, громадное дитя, с детской любовью, которая никогда не будет знать предательства, хотя бы до того дня (надо надеяться, десятилетия спустя), когда состарившийся кузнец отправится в постель последний раз. Она почти видела его лицо, глубокие морщины, угасающие черные глаза – и все жизненные потери слетают, как вуали, пока он не перестает видеть. Чаур не поймет. Чувства слепо вломятся в него, как кабан в чащу. Будет ужасно смотреть на него, видеть несчастное дитя, свернувшееся в комок от боли, которую он не понимает, от потери, которую не в силах оценить. И кто тогда позаботится о нем? А как же милая Скиллара? Почему она не с ними? Хотела бы она знать ответ. Однако она поняла правду о себе. Она обречена, как стало ясно, предлагать мягкое утешение проходящим душам. Мостик, чтобы скрасить одиночество в их путешествии. А еще, похоже, обречена раскрывать объятия не тем любовникам, отдавать себя без остатка и не быть любимой в ответ. Она стала разменной монетой в череде упущенных возможностей, составляющих историю неуклюжей жизни. Сможет она жить с этим? Не скатившись в жалость к себе? Наверное, время покажет. Скиллара набила трубку, высекла огонь и глубоко затянулась. Какой-то звук заставил ее обернуться. Баратол подошел ближе, ладонью скользнул по ее затылку, нагнулся и поцеловал. Долгим, крепким, страстным поцелуем. Когда он наконец отстранился, она ахнула, распахнутыми глазами глядя в его глаза. Он сказал: – Я кузнец. Если нужно выковать цепи, чтобы удержать тебя, я сделаю это. Она моргнула и гортанно рассмеялась. – Осторожнее, Баратол. Цепи удерживают обоих. Он смотрел серьезно. – Ты сможешь жить с этим? – Не оставляй мне выбора. Летим, друзья, на крыльях любви! От колокольни, где мужчина и женщина обрели друг друга, к туго надутым парусам, где другой мужчина смотрит на запад, мечтая о сладком лунном свете над садом, о женщине, что стала второй половиной его души. Легкий порыв ветра в открывшуюся дверь, сладкий вздох – стражник входит домой, и его обнимает жена, пережившая бесконечную ночь страха; теперь он у нее в объятиях, и все хорошо, все правильно, а дети кричат от радости и скачут по кухне. Река горя прокатилась по Даруджистану, а следом разгорается утро. Пора восстанавливать жизнь, так много ран предстоит залечить. Мешочек с монетами плюхается на стол перед женщиной, ощутившей прелесть вдовства; она чувствует себя так, словно проснулась от кошмара длиной в десятки лет. Это и есть для нее момент любви – только для нее и ни для кого другого. Хватка заходит в корчму, где со слезами на глазах ждет Дымка, а Самар Дэв смотрит на них, сидя за столиком, и улыбается, но улыбка эта тоскливая, и Самар Дэв думает – какие двери ждут ее, какие окажутся незапертыми и что там за ними. А в храме Искарал Прыщ промокает чернила и ликует над своим литературным шедевром. Могора измученно наблюдает за ним, но уже подумывает о союзе с Сордико Куолм. Бхокаралы, сбившись в кучу, обмениваются свадебными подарками. Два охранника усадьбы, после бурной ночи, завалились в бордель – и не нашли там никого. Любовь придется отложить, ну и что тут удивительного? На пороге скромного жилища и мастерской Тисерра стоит, глядя на двоих самых любимых людей своей жизни. На краткий миг ее воображение разыгрывается не на шутку. Она берет себя в руки и небрежно спрашивает: – Завтрак? Торвальд застывает. А Раллик только улыбается. Пузатый коротышка необъятного размера элегантно пробирается через обломки обратно к таверне «Феникс». Нельзя отстраняться от печали, но можно бросить взгляд на более приятные вещи. И скорбя на свой манер, с кексами, он тоже вздыхает тоскливо. Любовь это город, в самом деле, прекрасный город, где тысячи и тысячи путей ведут через свет и тень, через спертый воздух и благоухание, захватывающие дух ароматы и захватывающую дух вонь; есть и золотая пыль в канавах, и возрождение сквозь слезы. И вот, наконец, маленький мальчик, шагающий в дуэльную школу через золотые лучи солнца; он останавливается в десяти шагах от сидящей на скамье женщины; он беззвучно говорит что-то. И через мгновение появляются две девчушки и замирают, уставившись на Драсти, и с визгом бросаются к нему. Женщина поднимает взгляд. Какое-то время молчит, глядя на вцепившихся в мальчика Мяу и Кроху. А потом всхлипывает и словно хочет отвернуться… Но Драсти этого не потерпит. – Нет! Я пришел домой. Вот что: это я пришел домой! Она не смотрит ему в глаза, но все равно всхлипывает. Машет рукой. – Ты не понимаешь, Драсти. То время, то время… у меня нет добрых воспоминаний о нем. Ничего хорошего не вышло, ничего. – Неправда! – кричит он, чуть не плача. – Неправда. Я вышел, я. Как знает теперь Скиллара, некоторые двери невозможно удерживать закрытыми. Крепкая правда выбивает любые запоры. Скалла не знала, как с этим справиться. Но она справится. Справится. И смотрит сыну в глаза – так, как никогда не позволяла себе делать. И неплохо получилось. А что же беззвучно произнес Драсти, перед тем как его заметили? А вот что: – Смотри, Бэйниск, вот моя мама. Эпилог Давай, давай же, бушуй, Жалуйся на мои рассказы, Что раны твои бередят, Вскрывают старые шрамы, И кровь мешается со слезами. Сказанье сказанию рознь, И это несправедливо, Как несправедливо и то, Что в мире, полном раздора, Деяния меркнут с годами. Я поймаю твой взгляд, Буду смотреть не моргая И рассказ поведу О живых и погибших, Страх внушая словами. А потом я скажу, Что каждый рассказ – это дар, И что наши шрамы и раны Становятся не видны В пространстве между нами.