Дань псам. Том 2

Он добрался до потайного места, до глубокой расщелины в камне, и запустил туда руку. Ладонь сомкнулась на тяжелом волнистом лезвии, и Дев'ад извлек оружие.

Т'ланы знали камень. Камень, что был водой, и воду, что была камнем. Железо принадлежало яггутам.

Он держал в руках меч, выкованный им бесчисленные тысячелетия назад. Да, формой это был кремень, каждую отколотую с лезвия пластинку окружал небольшой гребень, волнистая последовательность сбитых с обеих сторон чешуек, две параллельные канавки, бегущие вдоль обушка, столь же волнистого. Олений рог, из которого сделана рукоять, от времени минерализировался, приобретя приятный и удобный вес.

Действительно, формой это кремень. Однако меч был из стали, закаленной в священном огне Телланна. Огромное оружие, недоступное ни ржавчине, ни распаду, цвета самой первой из ночей, той глубокой синевы, которая осталась, когда угас последний луч утонувшего солнца. Миг, когда родились первые звезды – о да, лезвие было именно такого цвета.

Прислонив его к стене, острием вниз, он снова запустил руку в расщелину и извлек наружу парный мечу кинжал – тяжелый, словно еще один меч, но поменьше. Кожаные ножны давно сгнили и распались в прах, но скоро он сделает новые.

Древнего тирана больше нет. Это значит, что где-то неподалеку ждет пустой трон.

И ждет он Дев'ада Анана Тола. Который был калекой, но теперь уже не калека.

Он воздел вверх оба лезвия, кинжал в правой руке, меч в левой. Вспышки первой из ночей, в тот миг, когда родились звезды. Сталь, притворяющаяся камнем, сталь, притворяющаяся камнем, который есть вода, вода, которая есть камень, камень, который есть сталь. Тирания яггутов – в руках т'лан имасса.

Увы, боги – не более чем болваны, которые полагают, будто им знакома каждая фигура на доске. Будто правила игры общеизвестны и общеприняты, будто каждая ставка подсчитана, учтена и сверкает сейчас на столе, открытая взглядам. Боги прокладывают для себя идеальные дороги к идеальным тронам, каждый из которых олицетворяет идеальную власть.

Но боги – болваны, ибо им даже не приходит в голову, что двигаться можно и по бездорожью.





Глава четырнадцатая




Под небом, похожим на побитый в сражениях щит,

В черном седле на черном коне восседает всадник.

Из-под железного шлема вьются седые кудри.

Он не знает, как сюда попал, как здесь оказался.

Знает лишь, что он сейчас оказался нигде

И что путь его вряд ли лежит далеко отсюда.

Борода у всадника цвета грязного снега,

И глазам тоже никогда не оттаять.



Конь его под черным седлом не дышит.

Не дышит и сам всадник, лишь ветер воет,

Врываясь ему в дыры ржавой кольчуги.

Он не в силах шевельнуться, когда подъезжают,

Правя мертвыми лошадьми с пустыми глазами,

Еще двое всадников, явившись справа и слева.

Молча замирают рядом, странно знакомые

И легко признавшие в нем командира.



Почва под ними навек лишена жизни,

А внутри у каждого песнь мрачных воспоминаний

Ворошит прах, скользит, сочится досадой.

Но все это уже в прошлом, кони недвижны.

Сжав зубы, он смотрит направо и там встречает


Взгляд единственного глаза, смутно ему знакомый.

Тот видит его кривую усмешку, но ждет чего-то,

И он спрашивает: «Все ли готовы, капрал?»



«Все собраны и стоят на мертвой равнине,

Не того ли ты, сержант, от нас и хотел?»

Пожав плечами, он переводит взгляд на другого.

«Узнаю твои цвета, сударь, как и тебя – но не помню».

Мрачный чернобородый воин, лоб в трещинах,

В тяжкой броне, что не всякому по плечу,

Лишь ухмыляется в ответ на его слова.

«Так узнай же Брухалиана из Серых Клинков».



Неверную почву сотрясает медленный гром,

Нарастает, словно пробудилось огромное сердце.

Щит над головами отражает его отголоски.

Железо дрожит в предвкушенье неизбежной атаки.



«Итак, мостожогам снова пора на войну».

Брухалиан добавляет: «Как и павшим Серым Клинкам.

Названный тобой капралом возродился, чтоб вновь умереть,

Но мост между нами, мой сударь, возведен заново».



Они разворачивают бездыханных коней

И видят армию, заполнившую равнину.

Все готовы идти на войну, где бы и кем бы ни были.

Заново познать то, что уже когда-то познали.

На пустоши, где вереск никогда не цветет,

А пролитая кровь не течет и не льется,

Сакув Арес, Птица-Вор, верхом на черном коне

Еще один раз принимает командование.





«Меч и щит» Рыбак кель Тат



Блаженствовать на прогретом солнцем песчаном пляже уединенного острова тому, кто азартен и любит разнообразие, довольно скоро надоедает. И чем меньше остров, тем быстрей наскучивает пейзаж. К такому выводу пришел Остряк, заканчивая тридцатый круг вдоль белой прибрежной кромки и обнаружив, что даже собственные следы уже начали вызывать в нем интерес. Особенно когда он приметил рядом с ними другие следы. Он уже успел достичь такой степени отупения, что даже не сразу сообразил остановиться и обернуться, чтобы взглянуть, кто это там за ним гоняется.

Потный и задыхающийся Мастер Квелл пробивался через мягкий песок, как, вероятно, через всю собственную жизнь – шажок, тяжкий вздох, еще шажок. Половина его тела – лицо, шея, голое предплечье, лодыжка, ступня – обгорела на солнце, когда он неудачно прилег вздремнуть. Было очевидно, что он уже какое-то время преследует Остряка, поскольку следы его успели замкнуть полный круг. Остряк даже удивился, отчего было просто не окликнуть. Не обрати он внимания на новые следы, они могли бы так целый день кружить по острову, поскольку догоняемый для догоняющего был слишком уж быстр.

– Хватило бы одного оклика, – заметил он, когда маг приблизился.