Дань псам. Том 2

Рука отпустила его, потом вернулась, чтобы чуть похлопать по плечу.

Он стоял с закрытыми глазами, упершись лбом в стену, и отсчитывал вдохи. Где-то на третьем почувствовал вонь – ох ты, оказывается, ниже шеи он утратил контроль не только за мускулами, и только теперь понял слова насчет достоинства. Да уж, хлопнуться на задницу было бы сейчас весьма неприятно.

По лицу с обеих сторон струился пот. Скосив глаза вниз, он увидел мешочек с жалкими пятью советами.

– Зараза, – пробормотал Сэба, – квитанцию-то я ему позабыл выписать.



Рыбак подождал у входа в переулок, пока не увидел, как магистр осторожно нагибается, чтобы поднять мешочек.

Соглашение вступило в силу.

Он был уверен, что Гильдия их больше не побеспокоит. Что же до Скромного Вклада, его нейтрализация потребует значительно более сложных приготовлений. Но время еще есть.

И вот вам урок, дорогие друзья. Даже такой человек, как Рыбак кель Тат, со всеми его грозными и загадочными способностями, вполне подвержен самым прискорбным ошибкам в оценке ситуации.

Пора вернуться в «К'руллову корчму». Быть может, Хватке удалось отыскать дорогу назад, в холодную плоть, что едва дышит. Если же нет, возможно, Рыбак мог бы чем-то помочь. Потерявшимся душам свойственно нарываться на неприятности.

Достаточная ли это причина для его собственной неосторожности? Все может быть. Оставив позади площадь с ее толпами, он свернул в узкий, тенистый Телячий проезд, миновал несколько торопливо прошмыгнувших мимо прохожих – проезд был печально знаменит тем, что по ночам здесь постоянно кого-нибудь грабили, и, мало того, разве не здесь городская стража нашла два дня назад очередной изувеченный труп? Прямо у этих самых ступеней, ведущих в лавку, где продаются квадратные в сечении гвозди, заклепки и деревянные рамки, в которые вставляются головы убитых зверей и разные другие достойные обозрения предметы. Даже днем ходить здесь было опасно. Дело тут, видите ли, в тенях…

Из одной как раз в этот миг выступило низенькое жабоподобное существо с широченной улыбкой, пересекавшей очень темное и несколько изрытое впадинами лицо, так что оно походило сейчас на разрезанную переспелую дыню. На голове существа каким-то образом держался моток веревки – хотя нет, это волосы, – а в нем гнездилось по меньшей мере трое пауков.

– Ты, – прошипел мужчина. Глаза его вспыхнули, потом метнулись в сторону, потом снова зажглись.

– Никто иной, – ответил Рыбак с едва уловимым вздохом.

– Само собой, не кто. – Голова наклонилась вбок, однако волосы с нее не соскользнули. – Очередной идиот, город ими прямо кишит. «Никто иной». Нашел ответ, называется. Будь это кто иной, я бы не стал прыгать ему навстречу, так ведь? Зачем еще усложнять? – Голова выпрямилась, пауки снова уселись поудобней. – У меня сообщение от моего блистательного умом, но пока-что-отсутствующего господина. – Он вдруг зашептал: – Блистательного умом, о да, какое удачное словосочетание; жаль только, что уже использовал, можно забывать. – Он снова повысил голос: – Когда все это кончится…

– Прошу прощения, – перебил его Рыбак, – когда что кончится?

– Это, само собой! Искарал, болван, не надо усложнять! Послушай, дорогой мой посредственный бард, когда все это кончится, отошли угря – нет, обожди – а, вот, отыщи угря. Угля? Проклятье, я же это сообщение наизусть заучил и все такое. Отточи – нет, отожри угря – отыщи и отточи в ночи угла – отойди, хваля, орла тащи – о, Худов дух! Как же оно там было? И у меня еще хватило дури назвать его блистательным умом. Мог бы ведь и Сордико Куолм послать, о да, а я бы шел в кильватере за ее великолепной покачивающейся кормой… – тут он принялся болтать головой вправо-влево, вправо-влево, посверкивая глазками. – Плих-плюх, плих-плюх, ооо…

– Благодарю тебя, – сказал Рыбак, поскольку собеседник его принялся что-то бормотать себе под нос, время от времени облизывая губы, – за твое, хм, сообщение. Уверяю тебя, я все понял.

– Само собой – ты ж ведь тоже мужик? Боги, подумать только, обычная небрежная походка, а благоговеешь, как лепечущий младенец, – да кому вообще нужны боги с богинями, когда есть такие задницы!

– Действительно, кому? А теперь, когда ты столь успешно передал сообщение от своего господина, могу я продолжить путь?

– Что? Само собой. Можешь проваливать. Отвлекаешь только, чтоб тебя!

Голова вновь наклонилась вбок, однако бард уже действительно продолжал свой путь.

Толпа перед недавно освященным Храмом Павшего, или Увечного бога, или перед Храмом Цепей – поскольку большинство знало его именно под этим названием – была плотной и непривычно вонючей. Люди выделяли не просто пот, тем более что утреннему солнцу столько и не выжать, но отчаяние, а обожающее предвкушение делало его еще более тошнотворным.

Однако дверь здания с узким фасадом оставалось закрытой, и, очевидно, запертой изнутри на засов. Перед ней были горой навалены приношения – медные и оловянные монеты, звенья цепей, попадались также застежки и дешевые украшения.

Бедек на своей тележке и Мирла, стоявшая рядом, держась за ее ручки, обнаружили, что окружены дрожащими алкоголиками, людьми с лицами, изрытыми оспой, хромыми, калеками. Молочно-белые глаза таращились, словно катаракты были наказанием тем, кто слишком много видел, – все же прочие глаза были исполнены умоляющей нуждой, жаждой благословения, пусть даже мимолетного касания уродливой руки, лишь бы она принадлежала Пророку. Обезображенные лица на задранных головах не отводили взглядов от двери. Вонь внутри толпы сделалась невыносимой. Запах гнилых зубов, продуктов алкогольного распада. Бедек со своего низенького насеста мог видеть лишь плечи и затылки. Он заскулил и принялся дергать жену за одежду:

– Мирла. Мирла!

Взгляд, что она на него бросила, оказался одновременно яростным и… жалким. Пораженный Бедек вдруг увидел ее – и себя тоже – бесполезными, ничего не значащими, бессмысленными. Он осознал, что они ничуть не лучше всех собравшихся вокруг. Каждого из жаждущих, чтобы их выделили, вывели отсюда, подняли над остальными. Каждый мечтал оказаться в сладостном центре внимания божественных глаз – исполненных жалости и сочувствия, знающих, что такое несправедливость и горькая доля. О да, внимания глаз бога, который их исправит. Который нас всех – каждого и всех по отдельности – исправит. Полностью.

Только у Бедека подобных желаний не было. Он явился сюда не за этим. Они с Мирлой отличались от всех остальных. Потому что у них-то ребенок пропал.

Дверь, как им объяснили, останется закрытой самое меньшее до полудня. А то и дольше. И даже тогда Пророк может не выйти. Им сказали, что когда он причащается собственной болью, то иногда не появляется по нескольку дней.

Да, но он ведь благословляет людей? Он им помогает?

Конечно. Я своими глазами видел человека в страшных муках, и Пророк забрал его боль.

Излечил его?

Нет, задушил. Передал его дух – обретший теперь покой – в руки Павшего. Если страдаешь от боли, окончить жизнь нужно именно здесь – понимаете, только здесь можно быть уверенным, что душа найдет себе дом. Здесь, в любящем сердце Павшего. Хочешь снова обрести ноги? И обретешь – по ту сторону жизни.

Бедек начал понимать, что Увечный бог, пожалуй, им не поможет. Во всяком случае, найти Драсти. И сразу же захотел вернуться домой.

Только Мирла его и слушать не желала. Жажда у нее в глазах не угасла, но сделалась иной, и то, что она теперь искала, не имело к Драсти никакого отношения. Бедек не знал, чего же именно она жаждет, но ужас объял его до глубины души.



Снелл пытался соорудить что-то вроде узла, в котором можно будет нести малявок – обе сейчас валялись без чувств на полу. Он проверил, что они дышат, поскольку слыхал, что, вырубая их таким способом, можно ненароком и убить, если слишком долго жмешь на грудь. Только он-то был осторожен. Он в таких случаях всегда был осторожен, хотя даже если одна вдруг умрет, всегда можно сказать, что она просто уснула и не проснулась, так ведь с мелкими случается? Пришлось бы еще заплакать, потому что этого от него ожидали бы.

Бедняжечка, только ведь она всегда слабенькая была, правда? Вокруг так много слабеньких детишек. А выживают только сильные и умные. В конце концов, так ведь мир устроен, а мир изменить невозможно, как ни старайся.


На даруджийском Верхнем рынке есть один торговец, всегда хорошо одетый и с кучей денег, и всем известно, что он покупает мелких. Десять или там двадцать серебряных советов, неважно, мальчик или девочка. А он уже знает других людей, богатых – торговец этот просто посредник, но если не хочешь, чтобы кто-нибудь потом дознался, иметь дело нужно именно с ним, ведь даже если тела потом и остаются, то их никто никогда не находит, а потому и вопросов никто не задает.

Путь туда нелегкий, особенно вместе с Мяу и Крохой, потому и нужно завязать узел вроде тех, которыми пользуются рхивийские мамаши. Вот только как это у них получается?

Дверь за спиной распахнулась, и Снелл в ужасе обернулся.

Стоящий на пороге мужчина был ему знаком – заходил сюда в последний раз вместе со Скаллой Менакис, – и Снелл тут же понял, что Снелл, дорогой Снелл угодил в беду. Он заледенел от страха, во рту сделалось до невозможности сухо, бешено забилось сердце.

– Они просто спят!

Мужчина вытаращил глаза.

– Что ты с ними сделал, Снелл?

– Ничего! Уходите. Ма и па нет. Они ушли в Храм Цепей. После придете.

Мужчина, однако, шагнул внутрь. Затянутая в перчатку рука небрежно отшвырнула Снелла от неподвижных девочек на полу. Удар потряс Снелла, страх заполнил его целиком, словно вышибло пробку. Мужчина опустился на колени и стянул перчатку, чтобы потрогать Мяу лоб, а Снелл отполз к дальней стенке.

– Я стражу позову… я кричать буду…

– Заткни свою пасть, пока я сам ее не заткнул. – Короткий, тяжелый взгляд в его сторону. – Я с тобой, Снелл, еще даже не начал. Все, что ты сделал, возвращается обратно. В тот день, когда пропал Драсти, в тот день, Снелл… – Он убрал ладонь со лба девочки и выпрямился. – Они что, одурманены? Отвечай, что ты с ними сделал!

Снелл собирался врать и дальше, но вдруг подумал, что если сейчас скажет правду, может статься, мужчина поверит потом, когда он будет врать про все остальное.

– Я их просто сжимаю немного, когда они сильно кричат, только и всего. Им даже и не больно, честное-пречестное.

Мужчина перевел взгляд на кусок мешковины рядом с Мяу. Наверное, сейчас сообразит, но доказать-то ничего не сможет, верно? Все будет в порядке. Все будет…

Два быстрых шага, и руки – одна в перчатке, другая, покрытая шрамами, без – ухватили Снелла за тунику. Вздернули его в воздух, так что глаза оказались на одном уровне с глазами мужчины. Снелл разглядел в этих убийственных глазах что-то темное, безжизненный отблеск, готовый в любой миг разлиться и закаменеть, и любые мысли насчет вранья его покинули, вырвавшись наружу вместе с хныканьем.

– В тот день, – произнес мужчина, – ты вернулся домой, нагруженный сушеным навозом. Ты этого ни разу не делал прежде, и ни разу не делал с тех пор. Нет, твоя мать говорит, что навоз всегда собирал Драсти. Драсти, который в пять, так-растак, лет делал для своей семьи больше, чем когда-либо сделал ты. Кто собрал тот навоз, Снелл?

Снелл выпучил глаза так сильно, как только мог. Заставил дрожать подбородок.

– Драсти, – прошептал он, – но я его пальцем не трогал – клянусь!

Он даже и не хотел врать. Само вырвалось.

– За Напастиным городком или за Двуволовыми воротами?

– За воротами. Двуволовыми.

– Вы вместе пошли или ты за ним следил? Что там произошло, Снелл?

И тут глаза Снелла его выдали, инстинктивно дернувшись, так, что он не успел их остановить, – туда, где лежали Мяу и Кроха.

Глаза мужчины закаменели – именно этого Снелл и страшился.

– Я его не убивал! Когда я ушел, он еще дышал! Если вы меня убьете, про это узнают – вас арестуют – на виселицу отправят – не убивайте меня – не надо!

– Ты его оглушил и оставил там, а собранный им навоз унес с собой. В холмах за Двуволовыми воротами.

– Я потом вернулся – через пару дней – нет, на следующий день – его там не было! Убежал, и все!..

– Пятилетний мальчик, делавший все что мог, для своей семьи, взял и убежал, да? Может, это ты его заставил уйти, Снелл?

– Я не заставлял, его там просто уже не было, – разве я в этом виноват? Может, его кто-нибудь нашел и усыновил?

– Ты все расскажешь своим родителям, Снелл, – сказал мужчина. – Я вернусь вечером, может статься, поздно, но я вернусь. Бежать даже не вздумай…

– Он не убежит, – сказал голос у двери.

Мужчина обернулся.

– Беллам – какого…

– Учитель Мурильо, я останусь здесь и присмотрю за сучонком. А когда вернутся его родители, все им расскажу. Вы можете идти, учитель, и не беспокоиться о том, что здесь оставляете.

Мужчина – Мурильо – помолчал, разглядывая худого парнишку, который стоял, опираясь на дверной косяк и скрестив на груди руки.

Потом поставил Снелла на пол и отступил от него.

– Я этого не забуду, Беллам.