Дань псам. Том 2
Часть 73 из 116 Информация о книге
– Это… да какая разница? Он ждал. – Мне было… любопытно. И потом, когда видишь, что мир наполнен силами, которых большинство не видит и о которых не думает, – как не пожелать изучить их? Проследить узоры, распутать паутину существования – это все равно что строить механизм; понять – это уже удовольствие. Он фыркнул. – Значит, было любопытно. А вот скажи: когда ты говоришь с духами, когда вызываешь их и они приходят без принуждения – как по-твоему, почему они так поступают? Потому что они любопытны, как и ты. Она сложила руки на груди. – Ты хочешь сказать, что я пытаюсь найти значение в чем-то совершенно бессмысленном. Медведь чует мой запах и подходит, чтобы рассмотреть повнимательней. Карса пожал плечами. – Так и бывает. – Не уверена. – Да уж. – Карса улыбнулся. – Ты действительно от мира сего, Самар Дэв. – И что это должно означать? Карса повернулся к Погрому и погладил шею коню. – Тисте эдур проиграли. Они не были достаточно основательны. Они оставили в покое цинизм и думали, что победят его только силой своей чести. Однако цинизм превратил их честь в пустое место. – Карса обернулся. – То, что было силой, превратилось в притворство. Она озадаченно покачала головой. К ним подошел Путник, и лицо его странно изменилось. Увидев это, Карса на мгновение прищурился, а потом отвел взгляд. – Возможно, медведь пришел тебя предупредить, – сказал он Самар Дэв. – О чем? – О чем еще? О войне. – О какой войне? От ее крика Погром дернулся, и Карса ухватил коня за густую гриву, чтобы успокоить. Затем забрался на спину коню. – О той, которая грядет, я думаю. Самар Дэв посмотрела на Путника и словно только теперь заметила произошедшую с ним перемену. Под внимательным взглядом Карсы она подошла к Путнику. – В чем дело? Что произошло? О какой войне он говорит? – Надо идти, – сказал он и повернулся. Самар Дэв могла заплакать. Могла завизжать. Ничего этого она делать не стала, и Карса кивнув сам себе, протянул вниз руку. – Этот поток, – пробормотал он, – принадлежит ему, а не нам. Езжай со мной, ведьма, ты не жертвуешь ничем ценным. – Нет? – Нет. Она помедлила, а потом шагнула вперед и ухватилась за его руку. Когда она уселась за его спиной, Карса отклонился в сторону и, повернувшись к ней, улыбнулся. – И не ври. Уже ведь лучше, правда? – Карса… что случилось с Путником? Он подобрал повод и посмотрел вперед. – Тени, – сказал он, – бывают жестоки. Овраг с трудом открыл то, что считал глазом. Своим глазом. Драконус, стоя над слепым тисте анди, Кадаспалой, нагнулся и приподнял визжащее создание за тощую шею. – Проклятый дурак! Ничего не выйдет, не видишь, что ли? Кадаспала только захрипел в ответ. Драконус еще мгновение хмурился на тисте анди, а затем снова швырнул его на груду тел. Овраг хрипло рассмеялся. Драконус пронзил Оврага гневным взглядом и сказал: – Он пытался создать здесь проклятого бога! – Который будет говорить, – отозвался Овраг, – моими устами. – Нет, не будет. Не попадись в эту ловушку, маг. В этом месте ничего не создашь… – Какая разница? Мы все скоро умрем. Пусть бог откроет глаза. Моргнет раз-другой, а потом подаст голос… – Овраг снова засмеялся. – Первый крик, он же последний. Рождение и смерть – а между ними ничего. Есть ли что-нибудь трагичнее, Драконус? Хоть что-нибудь? – Драгнипур – ничья не утроба, – сказал Драконус. – Кадаспала, это просто клетка. Чтобы содержать Тьму внутри, а Хаос снаружи. Последний, отчаянный барьер – единственный дар, который мы могли предложить. Врата, уставшие от странствий, должны найти дом, убежище – крепость, пусть даже из плоти и костей. Этот орнамент, Кадаспала, должен был противостоять Хаосу – две несовместимые силы, ведь мы говорили… – Не выйдет! – Слепой тисте анди извивался у ног Драконуса, как червяк на крючке. – Не выйдет, Драконус, – мы были идиотами. Безумием было думать, было безумием думать, безумием думать… отдай мне этого ребенка, это чудесное творение, отдай… – Кадаспала! Орнамент – и ничего более! Только орнамент, будь ты проклят! – Неудача. Провалы, разбитые на неудачи. Провал, провал, провал. Мы умрем, умрем, умрем, умрем! Овраг слышал топот марширующей вдогонку армии: громовые шаги, звенят и шумят копья и штандарты, словно шелестящий под ветром тростник. Бесчисленные рты орут боевые песни – все разные – и создают какофонию войны, шум свирепого безумия. Ничего ужаснее Оврагу слышать не доводилось – ни одна армия смертных не могла бы погрузить душу в подобный ужас. И надо всем бушевало небо, ядовито-серебристое, бурлящее, пронизанное ослепительными вспышками приближающегося опустошения, спускающееся все ниже – и когда оно ударит, армия бросится в атаку. И сметет всех нас. Овраг огляделся одним глазом – и тут понял, что глаз все еще закрыт, а может, и глаза-то никакого не осталось, а все, что ему привиделось, было выколото черными чернилами на внутренней стороне века. Глаз бога? Глаз орнамента? Как это я вообще могу видеть? Драконус стоял, глядя в ту сторону, откуда они пришли, забыв про извивающуюся у его ног фигуру. Такая уверенная воинственность, такая героическая поза достойны быть увековеченными в бессмертной бронзе. Героизм требует позеленевших памятников – в доказательство многих веков, прошедших с тех пор, как доблестные силы еще существовали в мире – в любом мире, неважно каком; подробности не важны. Статуя объявляет, что величия больше нет, достоинство пропало. Цивилизациям важно, чтобы герой умер, прежде чем его чествовать. Доблесть принадлежит мертвым, а не живым. Все это знают. Живут с этим бесконечным падением порочного нынешнего века. Наследие проматывается, как и все, что досталось даром. Овраг смотрел на Драконуса, который вдруг потемнел, расплылся и странным образом поблек. Овраг ахнул, и в тот же миг Драконус снова стал прежним. Так мало осталось от разума, от того, что можно назвать личностью, и моменты просветления сокращались. В этом состоит ирония: хаос настиг его, только чтобы найти его исчезнувшим? Драконус вдруг присел на корточки перед Оврагом. – Послушай меня. Он сделал тебя узлом… ты должен был стать глазами бога… нет, его разумом… этот орнамент на твоей коже… Овраг удивленно хрюкнул. – В начале каждой души – одно слово. Он написал это слово – на мне. Идентичность – только орнамент. Начальная форма. Мир – жизнь и опыт – это Кадаспала, гравирующий и гравирующий все мелкие детали. И к концу жизни кто может узнать то первое слово? – Тебе по силам, – сказал Драконус, – разорвать орнамент, Овраг. Держись хоть за часть себя, держись крепко – она может тебе понадобиться… – Нет, она может понадобиться тебе, Драконус. – Не может быть бога-младенца. Не может быть – в этом кошмаре, разве не понимаешь? Это будет жуткое, ужасное создание. Кадаспала безумен… – Да, – согласился Овраг, – к сожалению, совершенно безумен. Плохое начало, плохое. – Держись, Овраг. – Это просто слово. Драконус вгляделся в нарисованный глаз. Потом поднялся, подобрал цепи и ушел – Овраг не видел куда. Кадаспала подполз поближе. – Он хочет только сбежать, сбежать, сбежать. Но ты, но ты, но ты – главный узел, узел. Узы крепки! Никому не сбежать. Никому не сбежать. Никому не сбежать. Спокойно жди, спокойно жди, пока он не проснется, проснется, и он проснется. Мой ребенок. Понимаешь, слово это слово, это слово. Это слово – «убить». Овраг улыбнулся. Да, он знал это. Знал. – Жди, милый узел. Жди, жди, жди. Все обретет смысл. Все. Обещаю, обещаю, я обещаю, правда, обещаю – ведь я видел будущее. Мне известно, что грядет. Мне известны все планы. Ее брат умер, а он ведь не должен был, нет. Нет, не должен был. Я делаю это для нее, для нее, для нее. Только для нее. Узел, я делаю это для нее. «Убить, – подумал Овраг, кивнув. – Убить, да, я понимаю. Понимаю. Да. Убить ради нее». И оказалось, что само это слово, да, само слово умеет улыбаться.