Даже если я упаду

Я с ног валюсь от усталости, так что сил хватает лишь на мимолетную вспышку злости. Я плетусь за ним в мужской туалет и останавливаюсь в дверях, наблюдая за тем, как он осматривает каждый сантиметр сияющего чистотой помещения, как будто сам Папа Римский планирует посещение ледового катка.

Осмотр «одним глазком» занимает минут десять, после чего Джефф соглашается – неохотно – с тем, что туалет в порядке, и разрешает мне уйти. Я уже на полпути к выходу, тащу за собой мусорные мешки, когда он цокает языком, привлекая мое внимание к мусорной корзине из кабинета, которую держит в руках. На дне валяются две бумажки. Я отрываю взгляд от мусорной корзины и смотрю ему в глаза, задавая немой вопрос, не шутит ли он. В ответ он потряхивает корзиной, и она раскачивается из стороны в сторону, как маятник.

– Халтура здесь не пройдет, Брук. Каждая мусорная корзина подлежит ежевечерней очистке, независимо от того, насколько она заполнена. Я не хочу тратить время на проверку качества твоей работы. Мне некогда этим заниматься, и, честно говоря, ты так давно у нас работаешь, что пора бы уже обходиться и без надзора.

Я догадываюсь, что у него на уме: он хочет заставить меня показать ему все мусорные корзины в здании, и, по правде сказать, я за себя не ручаюсь, если он на это пойдет. Да, я получу моральное удовлетворение, но ценой увольнения. Не говоря уже о том, как будет стыдно за меня моим родителям. Они воспитывали меня иначе, учили быть выше этого.

– Прости, – говорю я. – Обещаю, этого больше не повторится.

Он испытывает мое терпение еще несколько долгих секунд, прежде чем одаривает меня самым снисходительным кивком. Я так сильно стискиваю зубы, что боюсь, как бы они не треснули. Вытряхивая из корзины бумажки, я даже возвращаю ее на место рядом со столом, но держу язык за зубами и подхватываю два мусорных мешка, выше меня ростом. Я чувствую на себе взгляд Джеффа, когда направляюсь к двустворчатой двери со своим громоздким грузом. Он и не подумает открыть мне дверь, а я лучше еще раз вычищу туалет зубной щеткой, чем попрошу его. Если мелочностью и придирками, дважды – а иногда и трижды – проверяя за мной работу, он пытается вынудить меня уволиться, я не доставлю ему такого удовольствия. Будь это работа в другом месте, я бы давно ушла, но, пока в Телфорде не откроется еще один каток, мне нужно оставаться здесь.

Я повязываю куртку вокруг талии и плечом толкаю дверь. Душный ночной воздух приятно ласкает мою охлажденную кожу, но ровно полминуты, прежде чем она становится липкой. Это одна из тех ночей, когда мне кажется, будто я обитаю внутри гигантской пасти и сама земля окутана неподвижным дымящимся дыханием после недавнего дождя. Ощущение отвратительное и нисколько не улучшает настроения, пока я, обхватывая мешки руками, волочу их к мусорным контейнерам по знакомой до боли тропинке. Перед глазами мелькает сияющая красная спортивная тачка Джеффа – символ кризиса среднего возраста, – а искушение оставить мешки на капоте чрезвычайно приятно. Я не то чтобы всерьез подумываю об этом, но на душе становится легче.

Мысли немного отвлекают, и носок кроссовки цепляется за трещину в асфальте. Я спотыкаюсь, пытаюсь удержаться на ногах, и тут моя ноша легчает: кто-то забирает у меня один мешок. Я уже готова пробормотать искренние, если не удивленные, слова благодарности Джеффу за то, что он решил мне помочь, когда, поднимая глаза, упираюсь взглядом в лицо – но не моего менеджера, а Хита.

Я не могу найти ни одного объяснения его появлению здесь, поэтому таращусь на него, оценивая рост и стать. Он не гигант и не доходяга, в нем всего в меру. Стоя перед ним, я не чувствую себя лилипуткой – как это часто бывает при моем-то невеликом росте в метр шестьдесят два – или неуклюжей, как порой мне кажется, поскольку фигурное катание добавило мышечной массы моему в общем-то миниатюрному телу. Если бы я стояла на коньках, наши глаза оказались бы на одном уровне; а так мне приходится смотреть на него снизу вверх, отчего я испытываю легкую дрожь, несмотря на ночную духоту. Пока я не замечаю выражение его лица. Взгляд серых глаз жесткий, челюсть напряжена, поэтому черты лица кажутся резкими, словно высеченными из камня. Такое впечатление, будто он злится и в то же время старается держать себя в руках. Эффект несколько смазан, учитывая, что он только что спас меня от неминуемого падения в кучу мусора.

Он переводит взгляд на другой мешок, который я все еще держу в руках. Он ничего не говорит, но, в отличие от Джеффа, не колеблясь, забирает у меня поклажу, чему я и не противлюсь. Меня вдруг пронзает мысль, что Хит как раз из тех, кто открывает перед дамой дверь и выдвигает стул, и я готова поспорить, что он произносит «мэм» и «сэр» так же непринужденно, как это делал его брат.

Он огибает угол здания и, ныряя в темноту, бросает оба мешка в мусорный контейнер, стоящий неподалеку. Но возвращается не сразу и даже не смотрит в мою сторону. Вот тогда меня прошибает пот.

Произойди это чуть раньше, когда каток еще был открыт, я бы попробовала убедить себя в том, что наша встреча здесь – чистая случайность. Но в столь поздний час, когда все закрыто, когда я помню, как он злился в прошлый раз, такое объяснение вряд ли прокатит. Именно эта мысль удерживает меня от того, чтобы последовать за ним, и я предпочитаю остаться на освещенной парковке.

– Как ты узнал, что я здесь? – Вопрос едва успевает сорваться с языка, а я уже знаю ответ. Ведь сама рассказала ему историю о том, как его брат разрешил мне сесть за руль своего пикапа, чтобы добраться до катка, где я работаю. Полагаясь на удачу, он мог предположить, что я по-прежнему здесь тружусь. На самом деле мне следовало бы задать другой вопрос: почему он ждал, пока закроется каток и я останусь одна на пустынной парковке, чтобы подойти ко мне?

Когда он наконец встречается со мной взглядом, я вижу, как играют у него желваки, и догадываюсь, что он пришел вовсе не для того, чтобы поблагодарить меня за ремонт пикапа – да я и не ждала от него благодарности. Мое сердце бьется сильнее, когда он подходит ко мне, словно крадучись, и останавливается на краю освещенного пятачка парковки, где я все меньше чувствую себя защищенной. Он вытаскивает что-то из кармана и протягивает мне в сжатом кулаке.

Деньги.





Глава 6




– Здесь вся сумма, – произносит Хит тоном холодным, как лед, с которого я только что ушла. – Пересчитай.

Я сглатываю, прежде чем ответить, и мой голос звучит куда теплее.

– Тебе вовсе не нужно возвращать мне деньги.

Хит понижает голос, но говорит с большей горячностью, наклоняясь ко мне. Его темно-каштановые волосы падают на скулы, серые глаза ловят отражение огней и как будто вспыхивают.

– Мне не нужно, чтобы ты платила за ремонт моей машины.

От него веет агрессивностью, так что у меня мурашки бегут по коже и я теряюсь, не зная, что сказать. Мне не привыкать к враждебности со стороны знакомых и даже совершенно незнакомых людей. Поначалу я принимала это как должное – а что еще я могла сделать, когда все вокруг стали говорить ужасные и злобные вещи о моем брате и гадости о моих родителях и сестре, которой тогда едва исполнилось тринадцать? Моим первым побуждением было броситься на защиту нашей семьи от любых коварных – и, как мне казалось в то время, совершенно необоснованных – измышлений, распространяемых теми, кто прежде улыбался нам при встрече. Я не позволяла даже более мягким и сдержанным вопросам и сожалениям от моих тогдашних друзей поколебать мою твердую, несокрушимую веру в брата и его невиновность. Весь месяц, с той самой ночи, когда арестовали Джейсона, до его первого появления в суде и последующего предъявления обвинения, я стояла за него горой, не позволяя никому бросаться намеками и тем более говорить дурно о моем брате. Я считала и до сих пор считаю его арест ошибкой; улики – притянутыми за уши либо ложными. Мой брат не убийца. Я бы предпочла нажить себе врага в каждом из своих друзей, чем хоть на секунду поверить в то, что мой брат способен отнять чью-то жизнь.

Так и случилось.

Когда мой тогдашний бойфренд попытался заставить меня «посмотреть правде в глаза», прочитав какую-то статью в интернете, где, предположительно, содержалась утечка информации из полицейского отчета, я резко одернула его и впервые в жизни была близка к тому, чтобы ударить человека. Слухи об этой стычке быстро распространились среди наших друзей, подкрепляя усиливающиеся подозрения в том, что склонность к жестокости и убийству – это у нас семейное.

Когда Джейсон признал себя виновным, чудовищная реальность сокрушила мой мир. В тот день я застыла в зале суда, наблюдая за прощальным взглядом Джейсона, обращенным на нашу рыдающую мать, прежде чем его вывели за дверь, куда мне уже хода не было. Тогда я отвернулась, чтобы брат не видел моих слез – сдерживать их я больше не могла. В то время как почти все вокруг радовались факту, что свершилось правосудие и убийца наказан, на моих глазах уводили человека, которого я любила больше жизни, в наручниках после признания в немыслимом преступлении, пусть даже пришлось согласиться с тем, что он виновен.

И не важно, что мои тогдашние друзья могли попытаться утешить меня, если бы я позволила. Я им этого не позволила. Я отмахивалась от настороженных и печальных взглядов, не делая между ними различия, пока и вовсе не перестала их замечать.

Но Хит не такой, как все, и я вижу эту разницу. Я для него не просто житейская история; я для него – ночной кошмар, глубоко личный, от которого никому из нас не скрыться, просто перейдя на другую сторону улицы. Он не сочувствует мне, и он меня не боится. Мне нечем защититься от того, что я вижу в его лице. Он бьет наотмашь, даже не прилагая к этому никаких усилий.

Он вскидывает руку и, стоя вполоборота, снова поворачивается ко мне. Его волевой подбородок напряжен.

– С чего ты взяла, что мне от тебя что-нибудь нужно? Ты не подумала, что лучше я буду ходить пешком до конца жизни, чем ездить на автомобиле, отремонтированном за твой счет?

Боль разливается во мне, но я хлопаю ресницами, прогоняя подступающие жгучие слезы. Я не стану снова плакать перед ним. Это осталось в прошлом, когда я надеялась, что он способен на то, чего, по-видимому, не дано никому в нашем городе: смотреть на меня и не видеть моего брата.

– Я всего лишь хотела помочь.

– Ты, – выдавливает он из себя, почти не разжимая губ, – не смеешь меня жалеть. И, черт возьми, не смеешь использовать меня, чтобы облегчить себе жизнь. – Он швыряет деньги мне под ноги и поворачивается, чтобы уйти.

Я и сама уже готова броситься к припаркованной неподалеку Дафне, но совершаю ошибку, провожая взглядом Хита. Я вижу пикап и тут же вспоминаю его брата, думая о том, что моя боль – ничто в сравнении с тем, что испытывает Хит.

– Ты не можешь облегчить мне жизнь, – кричу я ему вслед, и мой голос звучит гораздо тверже, чем я ожидала. Он уверенный и сильный, чего нельзя сказать обо мне.


Хит резко останавливается и оборачивается, но не делает ни шага в мою сторону.

Я ни в чем не виню Хита или его семью. Они вправе презирать все, что связано с моим братом, включая меня. Я навещаю брата в тюрьме, где вездесущие охранники тут как тут, стоит мне только попытаться хотя бы взять его за руку. Но единственное место для свиданий Хита с его братом – кладбище, где он может прикоснуться к Кэлвину только через надгробие.

Какое тут может быть сравнение?

– «Лучше» мне не будет. – Я стараюсь не дышать слишком глубоко, чтобы не выдать внутренней дрожи. – Я бы никогда не использовала тебя, даже если бы облегчение было возможно.

Хит меняется в лице, из него словно выкачали воздух. В этот миг он так похож на своего брата, что у меня перехватывает дыхание. Кажется, будто в груди застряла птица и отчаянно бьется, пытаясь вырваться на волю.

– Вчера ты видел, как я смеялась. Я только-только научилась водить «механику», и это был первый раз, когда я не заглохла. Ты застал всего лишь момент, и я не хочу, чтобы ты думал, будто мне все равно и что в моей жизни все замечательно. Это далеко не так. – Птица в груди совсем обезумела. Если бы я опустила взгляд, то наверняка бы увидела, как сотрясаются ребра от ударов ее тельца. – Я все время думаю о своем брате, о твоем брате и знаю, что боль никогда не пройдет.

Он слегка напоминает призрака в свете фонарей, проникающем с парковки, и тени эмоций, в которых мне пока не разобраться, мелькают на его лице. Я не могу двинуться с места под его взглядом. Вместо этого я наклоняюсь и начинаю собирать деньги, разбросанные по земле. Делаю это медленно, хватая зараз по одной бумажке.

– Мне не следовало платить за ремонт твоей машины. – Сама не знаю, почему мне в голову не пришло, что он может вот так вспылить, решив, будто я пытаюсь отчасти искупить свою вину или даже вину Джейсона.

Он отвечает без малейшего колебания.

– Да, не следовало. – И добавляет после паузы: – Я вчера не заметил, что ты смеялась.

Я поднимаю взгляд, и сердце норовит подпрыгнуть следом за ним.

– Не заметил?

Он качает головой, и я хмурюсь.

– Но ты выглядел таким сердитым.

– Последний раз я видел тебя в зале суда. – Этим все сказано. Моя реакция, хотя и иного рода, тоже была спонтанной, когда я увидела его на дороге.

– Знаешь, ты мог бы просто вернуть деньги переводом через мастерскую. Совсем необязательно было выслеживать меня.

– Знаю.

– Так хотелось выместить на мне злость? – спрашиваю я, уже зная ответ.

И снова без колебаний:

– Да.

Я все еще пытаюсь дотянуться до единственной оставшейся купюры. Птица в груди делает последнюю попытку освободиться, прежде чем падает неподвижным грузом прямо под сердцем.

Позади меня хлопает дверь, и голос Джеффа разносится по почти пустынной парковке.

– То же самое ты говорила и в прошлый раз. Давай, Энджел. Пропустим по стаканчику. Еще не так поздно. – Плаксиво-умоляющие нотки в его голосе обрываются, когда он видит меня.

– Брук? Что ты здесь делаешь до сих пор?

Я выстреливаю взглядом в сторону Хита, но за пикапом его не видно. В свое время Джефф был одержим подробностями убийства Кэла. Он бы сразу узнал Хита. При мысли о том, что он застукает нас вместе, накатывает тошнота, но тут же быстро отступает.

– Да закопалась с мусорными мешками, – говорю я Джеффу, подбираю последнюю купюру и выпрямляюсь. – Но все в порядке. Я уже ухожу.

– Брук. – В голосе Джеффа проскальзывают нотки страха и упрека, как будто я держу заряженный пистолет. – Что у тебя в руке? – Он оборачивается на здание, потом переводит взгляд на меня, что выглядит довольно комично. – Ты… ты украла деньги из кассы?





Глава 7




– Что? — Я взрываюсь возмущением, чего никогда не позволяла себе с Джеффом. – Нет, послушай… – Я пытаюсь объяснить, что это деньги с моей последней зарплаты, хотя чисто технически это деньги Хита.

Джефф смотрит на меня широко распахнутыми глазами, и я догадываюсь, что мысленно он уже признал меня виновной.

– Сколько ты взяла, Брук?

С таким же успехом он мог бы влепить мне пощечину, и я бы не почувствовала себя более ошеломленной. Я смотрю на купюры, зажатые в руке, потом перевожу взгляд на Джеффа.

– Ты обвиняешь меня в краже, а потом подкарауливаешь, чтобы застукать за пересчетом денег? – Я пытаюсь вложить в свой голос как можно больше скепсиса, но Джефф, очевидно, невысокого мнения не только о моей морали, но и об интеллекте. Выражение его лица остается бесстрастным.

– Джефф. – Я выжидаю немного, чтобы убедиться, что он меня слышит, а не погружен в фантазии, где увольняет меня и получает особую благодарность от полицейского управления за поимку вора. – Ты же сам закрывал кассу. Пересчитал всю наличность, я видела. – У меня вырывается смешок, и это моя ошибка. Я-то надеялась обезоружить и разубедить его, но Джефф вскидывает брови, как будто я уже призналась.