Детектив весеннего настроения

Ему стало нечем себя утешать. До Мелиссы ему казалось, что все легко, все взаимозаменяемо, как детальки в конструкторе, эта подходит больше, та меньше, ну и что тут такого!.. Когда появилась она, выяснилось, что «подходит» только одна, самая главная, все остальное – эрзац, подмена, попытка убедить себя в том, что и без главной детали механизм может работать, а он не может!..

Он все сидел на диване, курил и смотрел в окно.

Ладно, он чуть не умер, когда потерял ее. Потом он чуть не умер, когда нашел и понял, что некому за нее отомстить, и это чувство бессилия было невыносимо, как будто он вдруг сделался импотентом! Что это за мужчина, который не может защитить свою женщину?!

Потом он чуть не умер, когда осознал свою «зависимость», по-хорошему осознал, от всей души.

Потом он сделал неуклюжую попытку сказать ей, что не рад этой наркотической, нет, хуже, чем наркотической, зависимости, и Мелисса вдруг пропала из дома! Она никуда не должна была сегодня ехать. У нее книжка не закончена, и она должна сидеть дома и писать книжку. Уж он-то знает, как она работает, когда «поджимают сроки», с места не сдвинешь, даже на улицу не выгонишь!

В сердцах он смял в пепельнице окурок, зашел за стойку, отделявшую гостиную от кухни, и включил чайник. Чайник моментально стал бодро посапывать, и Артемьеву очень захотелось чаю.

Он достал свою кружку и еще пряник. Он любил сладкое, как маленький, и над этим Мелисса тоже смеялась.

Вот как получилось. Она все про него знает, и он все про нее знает, и в ее квартире у него есть собственная кружка, собственные полотенца, собственный компьютер и собственная жизнь, которая возможна, только когда она рядом! Ее нет – и жизни нет, все очень просто.

Проще не придумаешь.

Беда, вдруг сказал кто-то у него в сознании. С ней беда. Ты стоишь тут, думаешь о высоком, а с ней беда.

Василий Артемьев еще секунду постоял, потом вдруг бросился к дивану, раскопал свой мобильный телефон и набрал ее номер.

Он считал секунды, пока шло соединение.

Раз. Два. Три.

В трубке грянул длинный гудок. Ра-аз. Два-а. Три-и.

– Возьми трубку, – сказал он в телефон. – Сейчас же возьми трубку.

Она не отвечала.

Беда, понял он. Точно, беда.

Он сунул телефон в нагрудный карман, так и не выключив, и теперь из кармана слышались тонкие, как комариный писк, затяжные гудки. Она не отвечала.

Как слепой, он пошарил по стене в поисках выключателя, нашарил, и свет зажегся. Сильный ровный электрический свет, свидетельство нормальной жизни, которая продолжалась на всей планете, кроме их квартиры. Он сунул ноги в кроссовки, полез в пиджак за ключами от машины, не нашел, выругался и нашел их на привычном месте возле входной двери. У них в холле стоял длинный резной комод, специально для того, чтобы складывать на него ключи, перчатки и прочую мелочь. Комод Василий Артемьев привез как-то из города Электросталь, где тот продавался в антикварной лавке, и Мелисса этот комод обожала.

– Васька, – говорила она, поглаживая комод, – ну какой ты молодец! Я бы ни за что такую красоту не нашла! И ко всей нашей мебели подходит!

Ему нравилось, что она его хвалит, нравилось, что он такой хозяйственный и она это ценит, и больше всего нравилось слово «мы».

Мы живем в нашей квартире, и к нашей мебели очень подходит наш комод!..

Чтобы успокоиться немного, он тоже глупым движением погладил комод, как будто Мелиссу Синеокову, и выскочил на площадку. Тяжелая дверь гулко стукнула, закрываясь за его спиной, и далеко внизу эхом отозвалась подъездная дверь, тоже гулко стукнув, – кто-то вышел на улицу.

Артемьев нажал кнопку лифта, и совершенно безрезультатно, потому что ничто не отозвалось в глубине шахты ровным гулом. Он нажал еще раз, чтобы убедиться, что лифт не работает, и побежал вниз.

Незашнурованные кроссовки шлепали по ступеням.

Странное дело. В их доме лифт работает всегда. Нет, пару раз было так, что он «висел», но очень недолго. Вызывались монтеры, которые через двадцать минут приезжали и «ликвидировали неисправность». Этого никогда не случалось по вечерам, потому что «зависал» лифт только после того, как в него грузили что-нибудь очень тяжелое, шкафы или пианино, а по ночам никто ни шкафов, ни музыкальных инструментов не возил!..

Беда, все крутилось у него в голове. С ней беда, и лифт неспроста сломался!..

Василий Артемьев толком не знал, куда он должен сейчас ехать, к кому кидаться, и не думал об этом. Почему-то он был совершенно уверен, что так или иначе должен добраться до машины, а там все станет ясно и понятно.

Он сбежал на первый этаж, выхватил из нагрудного кармана телефон, еще раз нажал «вызов» и, едва справившись с кнопками, выскочил на улицу.

Двор был заставлен машинами – на следующем собрании он непременно поругается с председателем кооператива, который все морочит им голову, а шлагбаум так и не работает, и охраны нет!..

В телефоне мерно гудело – ра-аз, два-а, три-и, – а Мелисса не отвечала.

С высокого и широкого крыльца весь двор был как на ладони, до самой кованой решетки с посаженными вдоль кустами и голубыми елками, и фонари освещали траву, казавшуюся черной, и асфальт, казавшийся голубым, и тут он увидел красный джип Мелиссы Синеоковой, кое-как приткнутый в дальнем конце стоянки.

Значит, она приехала! Значит, она была здесь, но так и не дошла до квартиры, в которой спал он, Василий Артемьев! Спал и не знал, что она уже приехала!

Он озирался по сторонам, оборачивался, словно волк, как вдруг в отдалении, слева, сильно ударила дверь, вспыхнули желтым светом фары и взревел мотор.

Эту машину он раньше никогда не видел, но внезапно понял, что Мелисса там! Ему показалось, что он увидел, как в окне мелькнуло ее искаженное лицо.

– Стой!! – заорал он так, что эхо гулко отразилось от стен и пропало за голубыми елками. – Стой!!

И побежал изо всех сил.

Машина сдала назад – свет фар метнулся по забору и пропал, – вырулила на дорожку и рванула вперед.


– Стой, твою мать!..

Он не догонит ее и не остановит. Сердце стучало близко и сильно, как будто просилось наружу. Зрение как-то странно сузилось, так что теперь он видел только стремительно удалявшиеся от него задние фонари и больше ничего.

Он вспомнил про свою машину, только когда добежал почти до угла.

Матерясь так, что у бога и всех его архангелов наверняка заложило уши, и не отводя глаз от красных тормозных фонарей, он по-мчался в другую сторону, чуть не упал, вернее, почти упал, колено ткнулось в бетонный бортик, и он взвыл от боли. Глаза вылезли на лоб, и спина стала мокрой.

Скорее, скорее, красные огни уже совсем далеко!..

Он вскочил в свою машину, одновременно включил зажигание и захлопнул за собой дверь, фары вспыхнули и поглотили свет фонарей.

Злобно оглядываясь через плечо, он нажал на газ и понял, что не выедет. Пришлая «Волга» перегородила ему дорогу, оставив игольное ушко, в которое не протиснулся бы и самокат, не то что верблюд или здоровенный артемьевский джип.

– Мать твою!..

Он подался вперед, но там был забор, кованые прутья, которые никак нельзя было форсировать, а красные тормозные огни были уже совсем далеко!..

Он злобно передернул передачу, резко сдал назад, так что засвистели шины, и уперся бампером в «Волгу».

– От Волги, – следом за песней в приемнике под нос себе выговорил Артемьев, – до Енисея!..

Он снова подался вперед, до отказа, до самых прутьев, заставив джип сунуться рылом почти в забор, еще раз оглянулся через плечо и одновременно нажал на газ и на тормоз, так что колеса, пойманные в тормозные колодки, злобно завибрировали, а мотор бешено завыл, и тяжелый корпус содрогнулся, приготовившись прыгнуть. Светящаяся стрелка, считающая обороты двигателя, упала в красный сектор и там затряслась, и тогда Василий Артемьев отпустил тормоз и в пол утопил педаль газа, и его машина прыгнула назад.

Она прыгнула так стремительно и тяжело, что на долю секунды его бросило на руль, и тут же он услышал грохот, острый звук удара металла о металл, и «Волга» сзади покачнулась и сдвинулась с места, и заорала оскорбленным голосом, и замигала фонарями.

Не дав джипу остановиться, поймав его движение еще в прыжке, Артемьев нажал на газ, и еще, и еще раз. Мотор ревел, сигнализация орала, джип дрожал, как будто напрягая все мускулы, исходил рычащей злобой, и всю эту какофонию катастрофы перекрывал его приемник, который орал во всю мочь:

– От Волги до Енисея Россия моя ты, Россия!..

Джип был значительно тяжелее, но «Волга» стояла неудобно, боком, и сдвигалась медленно, и Василию казалось, что прошли часы, а не несколько секунд, как на самом деле.

В какой-то момент он понял, что теряет из виду машину, увозившую Мелиссу, и страх захлестнул его, но он не дал себе испугаться.

Все будет хорошо. Я знаю это точно. Я успею. Я не могу не успеть!

Он снова подался вперед, снова задрал морду джипа, и снова ударил с разгону, и отшвырнул «Волгу» со своего пути! Теперь она стояла так, что он смог выехать на дорогу, и, поддав ее напоследок бампером, он выскочил на оперативный простор, выкрутил руль и вылетел в ворота, где до сих пор не было шлагбаума, пропади пропадом председатель кооператива!..

Та машина была совсем далеко, но он все еще видел ее, потому что некуда было свернуть, она ехала по прямой, и до поворота, до оживленной трассы, на которой он ее потеряет, оставалось не так уже много.

Я сильнее. Я успею.

Джип ревел и разгонялся, и Василию казалось, что он разгоняется слишком долго, неправильно, и первый раз в жизни он от души проклял всех изобретателей автоматической коробки передач, которая так медленно разгоняла его тяжеленную машину.

У того машина была легче, и по прямой она запросто уйдет от Артемьева, если, конечно, не произведена в отечестве. Если, даст бог, в отечестве – значит, сил мало и сделана плохо, не уйдет, догонит он ее!

Откуда-то сзади вдруг вынырнула гаишная машина, всполохи ее мигалки он заметил в зеркалах, и понеслась за ними.

Очень вовремя.

Я обещаю вам содействие всей английской полиции, но только в том случае, если преступника поймаете вы сами!

Сейчас ему было наплевать на мигалку.

Он понял, что расстояние сокращается очень быстро. Задние фонари приблизились и светили теперь прямо ему в лицо. Впереди был светофор, а за ним оживленная городская улица, по которой неспешно и мирно катили машины, слева тротуар, газоны и дома, все сплошь за коваными решетками – район дорогой, открытых дворов в нем не осталось, а с правой стороны хилая рощица и пустырь, который намеревались переделать в парк.

До светофора, решил Артемьев. До светофора я его сделаю.

Машина неслась, как будто летела над землей, и все законы тяготения были ей нипочем, и она преодолела сопротивление своей автоматической коробки, и истошно заорал какой-то датчик, преду-преждая, что не пристегнут ремень безопасности, когда Артемьев догнал проклятые вражеские фонари!

Человек за рулем не отрывал глаз от дороги – только в кино на такой скорости еще успевают стрелять и высовываться в окна, и злобная радость вдруг стала такой острой, что во все горло, перекрикивая рев моторов, Артемьев заорал:

– От Волги до Енисея Россия моя ты, Россия!!.

Он нажал сигнал, обошел ту машину слева, и мгновенно взглянул направо и вниз, чтобы увидеть в ней Мелиссу, и не увидел.

До светофора оставалось совсем немного, машины неслись, и он понял, что обойти ее так, чтобы загородить дорогу, он не успеет. Он принял еще чуть влево, не снимая ногу с газа, прицелился и круто вывернул руль направо. Та машина слетела с дороги как пластмассовая игрушка, которую поддали ногой, и заковыляла по рытвинам и ухабам хилой и темной рощицы.

– Ну, получил, хорек?!. От Волги до Енисея, твою мать!!

Артемьев все время помнил, что она ни в коем случае не должна перевернуться, потому что в ней Мелисса, и неизвестно, что с ней будет, если машина перевернется.

На бездорожье его джипу не было равных, но еще какое-то время та машина петляла между деревьями, появляясь и пропадая в свете его фар, которые то настигали, то чуть отпускали ее.