Дети Лавкрафта

Потом, сегодня утром, позвонила Аманда.

Я же не ждал звонка ни от одного из детей.

Я: Все хорошо, знаешь ли.

А спрашивала она про то, что мы называли моим отпуском. Моим отдыхом.

Она: Мама сказала, что пыталась дозвониться?

Есть люди, способные задать вопрос, не произнеся при этом ни одного вопросительного слова.

Да, мама звонила на мой телефон, не сказал я Аманде.

По-видимому, новый мужчина в ее новой жизни… ну, «новый», это в зависимости, кого спрашивать… задавал какой-нибудь водопроводный вопрос про гостевую ванную комнату. Как-то на Рождество мне пришлось соединить две пластиковые трубы, так вторая труба была на четверть дюйма толще первой. Это было бы очевидно, если бы только я не упрятал концы в подвернувшуюся под руку муфту и не заделал место соединения цементом. Не специально для того, чтобы устроить пакость этому самому новому мужчине, а как шутку над теми, кто купил бы этот дом после нас.

Теперь эта водопроводная особенность – мой секрет.

Ему бы стоило просто вырезать всю секцию, и он мог бы переделать все, как ему было бы угодно. Я вообще-то собирался сообщить об этом Лауре по телефону, о чем и готов был бы сказать.

Итак, я Аманде: В самом деле? Она звонила? Здесь такая связь…

Как раз поэтому сама она в своей подростковой ипостаси и чуралась приезжать в хижину: хилый, в лучшем случае, сигнал сотовой связи.

Когда-то у нее было даже название для всей этой округи. Вечная Форелия. Это потому, что всякий, кого она видела у речки, был в высоких болотных сапогах, у каждого вились и щелкали над головой неоново-зеленые лески, у каждого на лице было выражение… похожее на исступленную радость. Это был их рай.

Я не рыбачу. Лаура, насколько мне известно, не рыбачит. Аманда с Тэдом даже не едят рыбу. Возникало ощущение, что мы как-то выходили сухими из воды, пребывая здесь среди теней тысячи любителей ловли форели.

Она (всегдашняя младшая сестренка): Он тебе не скажет, но у него новая подружка.

Я: У Тэда?

Она: У кого ж еще? Только ты об этом не от меня услышал.

Я пожал плечами, будто она на меня в бинокль смотрела.

Я: Я тоже кое с кем встречаюсь.

Она: …

Я: Ее зовут доктор Робертсон. Она всегда расспрашивает меня, как я себя чувствую. Иногда она делает ударение на «я», вроде, что я и вправду чувствую. Но иногда больше похоже на: что и вправду я чувствую?

Сдавленный смешок Аманды в трубке.

Хорошо.

Ее смех – это одна из прелестей, даруемых этим миром.

Аманда: Что же ты вправду чувствуешь?

А потом, пока я держу телефон подальше от лица, чтобы мой одобрительный ликующий смешок не был бы чересчур громким для нее, она слушает.

Она (когда я отсмеялся): Это из-за пса, пап?

Я оглянулся. Оглядел всю хижину позади себя. Всю Вечную Форелию.

Я (совсем-совсем невинно): Пса?

Чтоб сбить дочь со следа, говорю ей, что сейчас у меня сигнал хороший, вот в этот самый момент. А значит, мне, может, воспользоваться этим и маме позвонить, как думаешь? Может, что важное, верно? Об итоговых работах?

С детьми легко. Их первый всегдашний порыв – поверить.

Даю отбой, держу телефон, будто бы он попытается вывернуться у меня из руки.

«У тебя была собака?» – как-то спросила Аманда.

Сложный вопрос, если честно.

Один ответ, какой не был бы неверным, это да.

Другой ответ, какой, возможно, был бы более верным, это нет.

Нет, не было у меня собаки, Аманда.

Скорее собака нашла меня.


Если, сами понимаете, Роджер все время не был грибом.

Позвольте, я объясню.

Итак, как я разобрался с числами.

Понадобились вся ночь, два карандаша и несколько, казалось бы, беспочвенных предположений, Тэд, по-видимому, назвал бы их мыслительным экспериментом, а я скорее определил бы их как «что, если». Скажем, что, если это было бы верным? Что, если это на самом деле соответствовало бы действительности? Куда бы это нас привело? До чего мы смогли бы дойти, делая зараз всего один точный шаг?

Таков, несомненно, спонтанный способ выработки теории, ведь «что, если» в достаточной мере вовсе ничем не ограничен. Но не был этот способ и тем, что мне требовалось для объяснения.

Требовалась мне теория, или принцип, или модель, результатом которых стала бы прозрачная, просвечивающая задняя часть пса, когда-то мне знакомого… или шляпка гигантского гриба… то появляющаяся, то исчезающая из поля моего зрения. И нечто, издающее звук, похожий на низкий, раскатистый лай.

Поймите, сюда не примешиваются никакие лекарственные препараты или, насколько только мне известно, какие-либо ранения или травмы. Помимо развода. Но он – факт юридический, а не душевно-телесный.

Как бы то ни было, если пережитого мною не было в действительности, то это поле деятельности д-ра Робертсон в ближайший вторник. Если я решусь с ней поделиться. Если я решу, что это фактически была она.

Нет, в рамках разветвленной, тщательно расписанной таблицы, над которой я вчера всю ночь просидел за кухонным столом, вынужден предположить, что я действительно видел нечто или феномен, который фактически имел там место.

Это было, полагаю, первое «что, если»: Роджер или то, что напомнило мне о Роджере, попытались чем-то поживиться здесь, в Вечной Форелии.

На отдельной страничке своей записной книжки я набросал рисунок морды Роджера, какой она мне запомнилась. Главное тут было передать тяжесть кожи на его морде. Она на черепе его была вполне тяжела, чтобы провиснуть под глазами, обнажив сеть красных прожилок на белках, будто бы он все время носил собачью маску от одного фотографирования до другого.

Это просто чтобы себе напомнить. Разум свой расшевелить.

У меня никак не получалось достаточно реалистично оттенить его вечно свисающие слюни, потому я их стер, а потом собрал в горсть крошки ластика, отнес к раковине, выбросил и водою смыл.

Потом я попер на эту задачку в лобовую, как всегда поступал на работе. Так сказать, прямо в лоб, пока пощады не запросит. Я или она – или смерть: очередной «Смертный бой Чака Сарацина», как когда-то говорили в конторе, когда меня загоняли на битву с каким-нибудь особенно заковыристым, обремененным многими переменными анализом – таким, где требовался один конкретный итог.

В верхнем углу листа бумаги я записал то, что знал наверняка: что мои электронные часы отошли назад на одну, крайне важную минуту. Что «д-р Робертсон» (ставлю ее имя в кавычки, чтобы дать понять самому себе, что я уже сомневался, что это вообще была она, невзирая на выказанную ею («ею») беспристрастную проницательность) тогда сказала с намеком, что она всегда «ходит обратно». Что… Роджер был здесь. Или что бы оно ни было, что для человека с моим предыдущим опытом и пристрастиями визуально совместимо с Роджером.

Наверное, какой-нибудь ученый-экспериментатор стер бы самого себя из этой теории.

Впрочем, мой инстинкт направлял меня обратно к самому себе. Не из-за какого-то моего врожденного важничания, а потому, что именно у меня после того, как увидел то, что я видел, и мысли не возникло «собака», зато: «Роджер».

То был я и никто другой – насколько мне известно.

Такое должно что-то значить.

И тот «Роджер» был реальным, а не просто симптомом: это подтвердила Аманда. Если бы только, сами понимаете, я себя голосом не выдал… своим лаем, что вполне-вполне могло бы быть.

А раз такой способности у меня нет, так, значит, этот феномен в действительности имел место.

Так вот, просто для разъяснения.

«Обратно» – ключевое слово, должен был предположить я. Иначе с чего бы это оно дважды попалось мне за короткое время?

Нет, здесь было нечто провидческое, подводившее меня к… к чему-то.

И, если принять во внимание, что это провидческое было постоянным, а не просто сиюминутным для места моего отдыха, тогда, значит, мне суждено быть действующим началом всего, разве нет? От нового хахаля (ведь так их школяры зовут, нет?) Лауры до… второго по значимости аспекта моей прошлой жизни – детей.

После этого было легко.

Многие ночи засиживался я с Тэдом допоздна в его выпускной год. Обсуждали с ним принципы научной фантастики. Выявляли особо значимые «что, если», с тем чтобы помочь его экзобиологической команде занять приличное место в состязании.

Задача, поставленная им и другим командам, состояла в описании и изображении инопланетянина, учитывая, что он из мира, лишь напоминавшего наш в том, что мог быть в целом сферическим, поскольку такая форма, судя по всему, наиболее обычна для межзвездной материи. Так что разные силы гравитации, атмосферы, солнечной радиации, частоты обращения, близость к сиюминутным процессам звездообразования… и все такое.

То, что предложил Тэд, было самым сумасбродным из инопланетян, какое он мог вообразить: своеобразный вид, развивавшийся во времени не вперед, а назад.

Как раз как в случае с «д-ром Робертсон».

Хотя команда Тэда в конечном счете избрала более консервативное направление (направление, позволившее им в итоге победить в состязании), ныне мне приходится думать, а было ли то вообще тупиком.

Неужели вселенная уже тогда нашептывала мне? Подводя меня к тому, что я в конце концов увидел у своей кровати в странный отрезок времени, когда секунды должны были бы бежать вспять?

«Спора ради», – сказал я вслух самому себе и приналег на карандаш.

Тэд позвонил в его утро и, как ему свойственно, был откровеннее Аманды.

Я (несколько изможденный от недосыпа): Я не знаю, чего она наслушалась.

Это в ответ на его вопрос о «собаке», которая, как Аманда сказала ему, есть у меня.

Он, сами понимаете, отсигналил, что мой ответ это типа ни да, ни нет.