Дети Лавкрафта

Жюль прежде лишь поглядывал вниз с верхних ступенек, он никогда не спускался так далеко вниз. Из кухни половые балки скрывали все, кроме небольшой площадки, залитой цементом, а скудное освещение лестницы не проникало далеко. Сейчас, когда он сошел с лестницы и глаза его привыкли к темноте, в нем укрепилось ощущение большего простора. Они стояли посреди пространства, более широкого, чем Жюль мог себе представить. Высились опоры (трудно сказать, сколько их было), сложенные из черного кирпича, по-видимому, очень древнего. Ближайшие образовывали углы квадрата возле лестницы. За этими опорами Жюль ясно различал еще восемь, те выстроились в форме квадрата побольше. На каждой из этих двенадцати опор крепилось по четыре подсвечника, с которых веревками свешивался расплавленный воск свечей, горевших слабеньким голубоватым пламенем.

За дальними восемью Жюлю виделись и еще опоры, во всяком случае, о них можно было судить по огонькам свечей… если только не считать того, что у него не было уверенности, что огоньки к чему-то крепились: более того, складывалось впечатление, будто, когда он смотрел на них, они плавали во мгле.

– Тебя будто мужество покидает, – заметил Ричард. Жюль не возражал. Ричард издал хрюкающий звук и, минуя Жюля, поспешил обратно вверх по лестнице. Хлопнула закрывшаяся дверь, и свет из кухни, так же как и свет на лестнице, пропал.

– Теперь слишком темно, да? – проговорил Ричард сверху лестницы.

– Откройте дверь, прошу вас.

Язычки пламени свечей давали скудное освещение на свой лад: его хватало лишь на то, чтобы самих себя обозначить точечками звезд.

– Стой спокойно. Я сейчас спущусь к тебе. – Вскоре Жюль почувствовал ладонь Ричарда на своем локте. – Глаза у тебя привыкнут.

Пока Ричард вел Жюля меж огоньков, глаза у того действительно привыкли. Он различал фигуры в темноте: высокие прямоугольники, тянувшиеся, казалось, к самому небу; большой округлый камень в грубой каменной стене с подсвечником посредине, бросавшим по кругу свет на края булыжника, – Жюль поначалу принимал это за человека, высокого, тощего, в широкополой шляпе, но стоявшего до того неподвижно, будто статуей был. Они дошли до сводчатого прохода (высота которого дала Жюлю понять, что, хотя они ни по каким лестницам не спускались и даже никакого уклона не было заметно, все же в какой-то момент оказались на большей глубине под домом) и прошли его. Тут тьма опять сгустилась до того, что Жюль будто ослеп.

– Как же вы пишете-то тут? – эхом донесся до Жюля его собственный голос.

– Кистями и красками. Ха!

Голосу Ричарда в кромешной тьме тоже вторило гулкое эхо… только в его дрожании слышались какие-то мяукающие звуки, так что, не будь Жюль получше осведомлен, подумал бы, что их сопровождает целый кошачий хор.

– Вы имели в виду, как я пишу при отсутствии света?

– Да, – кивнул Жюль, – это.

– У моих глаз было больше времени привыкнуть. Ой… ступенька, осторожней.

Жюль обнаружил, что стоит уже на металлической лестнице, поручни которой шершавила ржавчина. Она вела вниз всего на несколько ступеней, а дальше шел пол, тоже металлический, который неровно гудел под их шагами. Ричард остановился, послышался клацающий звук открывшейся двери, за которой виднелся прямоугольник бледного света. Холодный сырой ветерок прошелся по щеке Жюля. Ричард знаком позвал Жюля следовать за ним.

Они шагнули через порог в какой-то длинный коридор, но огромный, уходивший вправо-влево на порядочное расстояние. Болезненно серый свет проникал в него через колодец в потолке, опиравшемся на большие железные балки, далеко отстоявшие друг от друга.

– Это подземный тоннель метро, – пояснил Ричард и указал на пол в нескольких футах ниже уступа, на котором они стояли. – Рельсы видите?

Жюль различал, но едва-едва. Ржавое железо проглядывало то тут, то там, но было там и множество всякого мусора, комья листьев, веток… кучи разного хлама, похожего на старое тряпье.

– Что за линия? – спросил Жюль.

– О, – проговорил Ричард, – давно позабытая. Спуститесь, если сможете. Не волнуйтесь: нынче здесь никаких поездов нет. Давно забыто.

Оба они забрались на уровень платформы, и Ричард вновь отдалился, довольно быстро, и Жюль отстал. Умом он понимал, что страшного ничего нет: дорога была всего одна, и рано или поздно он должен был догнать. Но, как ранее (всего несколько мгновений прошло!) заметил Ричард, Жюль был взволнован. У него снова заныло плечо, словно бы здешняя сырость проникла в поврежденный сустав, и он и двух шагов не мог сделать, чтобы не споткнуться о какой-нибудь моток проволоки, деревянный чурбан или гору сопревших тряпок. Шаги его сопровождались жутким эхом, тем самым мяуканьем. А превыше всего этого… впервые за эти дни Жюль осознал, что он ступил за пределы ее дома.

Будто ребенок, потерянный в ночи рассеянными родителями.

Пока он ковылял, свет метался и разрастался, и, наконец, он вышел на более широкое пространство. Балки уходили влево и вправо от него, снова появились эти опоры, торчали в каждом углу с голубенькими язычками пламени. Путь шел дальше до середины, и в самом центре пространства стоял, накренившись, древний вагон, одно из колес вывернулось наружу, будто ось лопнула. Жюль считал, что он обнаружит Ричарда, но уверенности у него поубавилось, когда дошло до дела: вокруг поломанного вагона двигалось несколько фигур, их тени сливались с тьмой, скопившейся на стенах обширного зала. Ричард мог быть любой из этих фигур… или ни одной.

Не очень уверенно он окликнул Ричарда по имени, и среди хора щебета и визга (словно кошки пытались приманить оказавшуюся поблизости птичку) один из тех, кто топтались у вагона, ответил взмахом руки и пошел вперед. Когда он приблизился, Жюль смог разобрать, что это не Ричард.

– Привет! Это ты новенький?

Жюль представился. Подошедший к нему малый был очень высок, и, хотя по виду одет он был убого, вел себя с определенным изяществом.

– Да! Юный Жюль! Ричард говорил, что ты уже на пути. Я – Скроуфинч.

– О! – Жюль улыбнулся и шагнул вперед, протягивая здоровую руку. – Натурщик Ричарда!

Скроуфинч сжал его руку и сильно затряс ее. Потом он, обернувшись, позвал остальных, сообщив им, что это Жюль пришел, от всей толпы отделилась небольшая группка, подошли познакомиться с Жюлем и взглянуть на него поближе. Скроуфинч по очереди представил их: Круллексер и Абодин, Рэдуотер и Финиус, а еще человек поменьше ростом, кто, как объяснил Скроуфинч, слишком стар для таких дел, как подобающее имя иметь. А где же Ричард?

– Он работает, – проговорил Скроуфинч. – Хочешь посмотреть?

– Да! – воскликнул Жюль. И объяснил, что ему интересно посмотреть, к чему ныне пришел Ричард, поэтому-то он спустился сюда, а шесть человек слушали, пока он объяснял, что попал в дом Ричарда недавно при необычных обстоятельствах.

– А-а, как же! Королева, – проговорил Рэдуотер, когда Жюль закончил.

– Она к тебе интерес проявила, – проговорил Скроуфинч, и остальные глубокомысленно закивали головами.

Жюль заметил, что никогда не слышал, чтоб кто-то прежде называл ее «Королевой», и Кроуфинч пояснил, что она не этот титул предпочитает, и, посмеиваясь, посоветовал не повторять его за пределами присутствующей компании. Жюль обещал не делать этого, а затем, морщась после шлепка Скроуфинча по больному плечу, последовал за шестерыми, ведшими его к Ричарду и его работе.

Это было и впрямь совсем близко: за сломанным и горящим вагоном, заключенным в высокую арку в конце станции, огнем озарялось панно на кирпичной стене шириной с сарай.

– Ну, что скажешь? – окликнул Жюля Ричард. Сам он восседал наверху высокой деревянной лестницы-стремянки, держа в одной руке палитру, а в другой кисть.

– Динамично, – сказал Жюль.

– Пронырливое словцо, – проговорил Ричард. – Расскажи нам, что ты видишь. Давай так попробуем.


– Да, – произнес Скроуфинч, – опиши словами.

– В больших подробностях, – прибавил Абодин.

Жюль набрал побольше воздуха и едва не задохнулся от запаха.

– Это платформа метро, по-моему. Возможно, та самая, на какой и мы находимся. Я прав? Посредине большая толпа людей вокруг вагона метро.

– И что они делают? – спросил Рэдуотер.

– Похоже, очень стараются сесть в него, и некоторые заходят в него. Только внутри очень мало места, а потому вот тот помогает пассажирам выйти, – говорил Жюль, указывая на хорошо сложенного человека, тащившего ревущего малыша через разбитое окно. – Послушайте, Скроуфинч, а ведь этот мускулистый малый на вас похож! Ричард, Скроуфинч позировал для этой картины?

Ричард кивнул, а Скроуфинч, тоже кивая, слегка вытянулся, расправив плечи.

– Это мне и вправду нравится, – сказал Жюль. – Тут есть реализм… нет, рвение к нему, какого я не увидел в ваших работах там, в доме. Человек, кто взбирается на крышу вагона… вид у него такой, будто он из картины выскочит.

– Это я! – произнес Абодин, хотя Жюль того не заметил. У человека, тянувшегося руками к электропроводам, была длинная черная шевелюра, а у Абодина с затылка на шею спускались лишь реденькие седые космы. Жюль и не собирался указывать на это, однако ему явно не удалось скрыть свой скепсис, потому как Скроуфинч сразу пустился объяснять, что было это немало лет назад, когда все они были довольно моложе.

– Знатный был денек, – хрипло прокаркал тот, кто был слишком стар, чтоб имя носить.

– Чуть не конец для нас, – произнес Рэдуотер.

– Спасибо Королеве, – произнес Круллексер, а старец проворчал: «Сучья королева», – и Ричард сурово глянул на них обоих. И рыкнул:

– Это на мне же и отзовется.

– Погодите, – сказал Жюль. Снял очки, протер стекла повязкой, опять надел очки. – По-моему, я не вполне понял эту сцену.

– А щас как? – проурчал старец.

– Это… это не люди, ожидающие посадки в вагон, верно? Нет. Они раздеты, в основном… пропорции немного смещены, ведь так? Ноги у них… вон те… соединены вместе, как у собаки, правильно? А их лица… знаете, трудно с уверенностью сказать. – Жюль опять снял очки и повторил недавние действия с ними.

– Это все дела давнего прошлого, – произнес Скроуфинч. – Тоннели были нашей землей, нашей страной по ночам очень и очень долго. Мы хорошо питались со свалок у себя над головами. Когда же страна, что сверху, пробуровила эти тоннели… Это было унижение.

– Унижение и торжество! – встрял Рэдуотер.

Жюль подошел поближе к картине на стене, к тому месту, где Ричард изобразил двух мужчин в вагоне, отчаянно пытавшихся удержать дверь закрытой, тогда как три громадных существа снаружи держали ее открытой, вцепившись длинными, будто железными когтями. Одно из этих чудищ имело жуткое сходство с Круллексером.

– Это произошло, – выговорил Жюль.

– Почти сотню лет назад, – произнес Скроуфинч. – Мы убили столько, что любому из нас не сосчитать. Торжество. И это стало бы нашим концом… они залили бы наши тоннели газом и огнем и убили бы нас за нашу невоздержанность.

– Если бы не ваша Королева, – вымолвил Жюль. Он уже отвернулся от картины и смотрел на тех, кто привел его. Они были весьма высокорослы: даже самый тщедушный старец был на голову выше Жюля. Они ухмылялись ему своими здоровенными мордами с крепкими, рвущими челюстями.

– Она помогла миру, что выше, позабыть нас, – произнес Скроуфинч. – А внук ее… своей живописью… он помогает нам помнить.

– Кровь всю нашу заставляет бурлить из-за этого, – подал голос Абодин, дрожавший уже по самые плечи.

– Ричард гений, – произнес Рэдуотер.

– Гений! – вскричал Абодин, а Круллексер произнес, может быть, то же самое слово, только на слух оно воспринималось не чем иным, как визгом блудливого кота.

Финиус, до той поры молчавший, широко разинул свою пасть и присоединился к кошачьему концерту. Он поднял свои когтистые ручищи и чиркнул когтем пальца Жюлю по руке. Ощущение это вызвало странное: поначалу щекотно, словно перышком гладили, а потом режущая боль, когда острие ногтя Финиуса впилось в мякоть его плеча – неодолимая притягательность слежения за тем, как появляется кровь, как скатывается она по его бледной плоти.

– Ричард? – Жюль отступил назад, и Финиус тоже убрал лапищу, разглядывая окровавленный кончик своего когтя, а потом раскрыл пасть и прошелся по нему своим длинным черным языком. Жюлю бы тогда-то и убежать. Но ему мешала стойка высокой стремянки. – Ричард, – выговорил он, уже едва ли не выкрикивая от боли в плече, что распалилась до белого каления и с испепеляющей достоверностью расходилась по руке, – по-моему, мне нужно возвращаться.

Когда он повернулся, Ричард уже начал спускаться по стремянке от своего наводящего ужас панно.

Он обратился к окружившим их существам. Гаркнул на них. До Жюля дошло, что Ричард, возможно, и раньше гаркал на них, возможно, сделал это для Жюля… что окриков было куда больше, чем наслушался Жюль за проведенное здесь время.

Окрик подействовал. Чудища отступили, а Финиус повернулся так, чтобы торсом укрыть свою окровавленную лапу, как драгоценную украденную игрушку.

Ричард опустил руку, дотронулся до плеча Жюля, а когда заговорил, то голос его был значительно тише. Жюль, впрочем, в точности не понимал, о чем он речь ведет. О чем бы ни было, но звучала она любезно… воркованье, в котором слышалась ласка… жалость, может? Разочарование?

Жюль отвернулся от остальных, стал лицом к Ричарду… и рассмотрел его хорошенько. Задумался над вопросом, на какой, как он это теперь понял, так и не дал должного ответа:

«Скажи мне, что ты видишь, когда на меня смотришь?»

Подыщи он слова, может, и сказал бы: «Вижу огромное чудище с жуткими челюстями и свирепой хитрой рожей, с изъеденными пожелтевшими клыками… и глазами, ярко блистающими из-под кустистых бровей неандертальца. Вижу руки, как у бледного пещерного примата, с когтями, черными от праха и могильной земли… смертной белизны, сморщенный член бессмысленно болтается меж ног, сложенных втрое».

Или мог бы сказать так: «Вижу Ричарда в виде хлипкого завитка дыма, кружащегося вокруг яркого дьявольского колдовского огня, какой поддерживает его когда-то любящая бабушка, существо из кости, плоти и похоти, прекраснее Андромеды да к тому ж и постарше нее».

Только не было слов (и уж конечно, не было старых слов), какие Жюль мог бы позволить себе в таком месте.